Ныряющие в темноту

Весной 1994 года, как только начался сезон погружений, Чаттертон решил прорваться в другие отсеки «U-Who». Предыдущий сезон был для ныряльщиков самым удачным — они достали великолепные трофеи и проникли в еще неисследованные пространства. Но он также завел Чаттертона в тупик, поскольку все доступные отсеки на субмарине были прочесаны несколько раз. Все версии о том, где можно найти опознавательную бирку или маркировку, были опробованы. Чаттертон рисовал схемы на салфетках в кафе, но обнаружил, что они совпадают с теми, что он чертил в 1991 году. Он снова намеревался рассмотреть элементы порядка в случайном нагромождении обломков, но не мог представить себе неисследованные места подлодки, где он мог бы применить свое мастерство. Апрель начал омрачаться для Чаттертона из-за его неспособности составить новый план. Часто ночью, когда жена спала рядом, Чаттертон лежал на спине, глядя в потолок и думая, почему его способность видеть затонувший корабль так, как не могли видеть его другие, подводит именно тогда, когда она ему необходима более всего.

Это были времена, когда Колер представлялся ему посланцем небес. Чаттертон слышал телефонный звонок, получал факс или видел грузовик компании «Фокс Гласс» на дорожке, ведущей к его дому, и это всегда был Колер — вдохновляющий, уговаривающий, хлопающий его по плечу, настаивающий, говорящий с сочным бруклинским акцентом, с удивлением выслушивающий стенания Чаттертона.

— Знаешь что, Джон, — говорил Колер в таких случаях, — не хочу быть грубым, но скажи мне: какого черта ты делаешь? Что с тобой? Нас ничто не остановит! Мы ведь мужики! Я сегодня же иду к подлодке. Сейчас апрель, и там, черт возьми, уже плюс сорок. И я потащу тебя с собой за шкирку, и мы придумаем план, пока будем закреплять якорный канат, если так будет надо. Кто-то должен поднять бирку с номером с этого затонувшего корабля. Ты собираешься сидеть здесь и распускать нюни, пока это сделает один из парней Белинды? Ты хочешь увидеть, как бирка прилипнет к ластам какого-то салаги, который сразу станет знаменитым? Мы это сделаем. Мы — эти парни.

— Спасибо, Ричи, — говорил на это Чаттертон. — Ты именно тот, кто мне сейчас нужнее всего.

После этого Чаттертон брал ручку, салфетку и начинал чертить новый план.

Когда Атлантика согрелась, Колер еще сильнее затосковал по семье. Он до сих пор полностью не осознавал ни того, какое счастье приносило ему отцовство, ни того, как эта роль укрепляла его самосознание. Годами он считал себя ныряльщиком. Теперь, когда дети привыкали к новой жизни и новым взрослым людям в своем новом доме, Колер понял, что осознает себя больше всего именно отцом. «Не могу жить без детей, — говорил он сам себе. — Я люблю детей больше, чем подводное плавание. Я люблю детей больше всего на свете. Я сделаю все, чтобы вернуться к ним».

Колер начал размышлять о том, что невозможно. Он позвонил Чаттертону и назначил встречу в «Скоттиз». Колер смотрел в стакан мартини и говорил Чаттертону, что первым условием примирения с Фелицией будет его отказ от погружений. Чаттертон пристально на него смотрел.

— Ультиматумы — неверное средство, — сказал Чаттертон. — Семья долго не продержится, если кто-то один говорит: нам с тобой будет очень хорошо вместе, если ты сделаешь так, как я скажу. Она хочет, чтобы ты бросил подводное плавание? Только это одно говорит о том, что Фелиция не знает, из чего ты сделан. Подводное плавание — это твоя душа. Как ты сможешь отказаться от собственной души?

— Это ради семьи, — отвечал Колер. — Если мне придется бросить погружения, чтобы спасти семью, я это сделаю.

— Отлично, Ричи, — сказал Чаттертон, помрачнев. — Ты близок к окончательной разгадке тайны субмарины и собираешься уйти.

— Если я брошу погружения, это затронет и тебя, я знаю.

— Да забудь ты про меня! — вспылил Чаттертон. — Ты ныряльщик, вот ты кто.

Минуту оба молчали.

— Мне надо жить дальше, Джон, — сказал Колер. — Я люблю своих детей, а они уже привыкают жить без меня. Мне действительно надо над этим задуматься: Чаттертон теперь все реже виделся с Колером. Раньше, в минуты сомнений, когда Чаттертон представить себе не мог, какой отсек субмарины надо обследовать, Колер всегда появлялся и поддерживал огонь его искательства. А теперь была тишина. Однажды летним вечером, сидя за письменным столом у себя в кабинете, Колер достал заряженный пистолет девятого калибра. Он был ныряльщиком — вот кем он был. Ему нужна была его семья и дети. Он был отцом — вот кем он был. Он положил палец на курок и поднес пистолет ближе. Миллионы образов пронеслись в его мозгу, как кино, которое прокручивал барабан проектора. Застрелиться в висок или в рот? Он был ныряльщиком — вот кем он был. Это больно? Мужчине нужна его семья. Дети должны знать своего отца. Он посмотрел на фотографию детей, стоявшую на письменном столе. Если он убьет себя, они вырастут только с мнением Фелиции о том, кем он был, — только ее мнением. Они так и не узнают его на самом деле, а его окровавленная голова будет лишь доказательством того, что она непременно им скажет: папа был неудачником, который бросил семью. Он пристальнее вгляделся в фото: «Я хочу ощущать запах волос моей дочери, я хочу научить сына ездить на мопеде, я скучаю без них», — и убрал пистолет в ящик стола.

Некоторое время спустя Колер позвонил Фелиции и сказал, что хочет вернуться в семью. Она выдвинула ему два ультимативных требования: во-первых, он вместе с ней пойдет к семейному психологу, во-вторых, он бросит подводное плавание.

Он сообщил эту новость Чаттертону на очередном ужине в «Скоттиз». Колер никогда не видел друга таким раздосадованным.

— Я согласился на это, Джон, — сказал Колер. — Я так приперт к стенке, что если даже она попросит меня красить задницу в розовый цвет и ходить задом наперед, я соглашусь и на это. Я скучаю по семье.

— Ты бросаешь подводное плавание?

— Я бросаю подводное плавание.

— Это не твои слова, Ричи. Это колоссальная ошибка.

Колер молча разглядывал свой мартини. Чаттертон стал его лучшим другом. Но этим вечером Колер думал: «Джон не самый чуткий человек в таких вопросах».

Первая экспедиция Чаттертона к «U-Who» в 1994 году была намечена на первую неделю июля. Несколько месяцев он бился над единственным вопросом: что обследовать во время очередного погружения? Накануне экспедиции он так и не получил ответа. Каждый доступный дюйм субмарины был уже прочесан. Некоторые ныряльщики и наблюдатели уже шептались о том, что никто так и не поднимет из обломков окончательное доказательство принадлежности подлодки. Другие настаивали, что такое доказательство рано или поздно прилипнет к маске какого-нибудь новичка. Такие разговоры злили Чаттертона, но он так и не мог выдвинуть сколько-нибудь серьезный контраргумент. Он заставлял себя думать, но ничего не выходило. Он заставлял себя излагать на бумаге идеи в виде списка, но каждый раз такой список совпадал со списками, составленными во время предыдущих сезонов. Когда друзья спрашивали, все ли у него в порядке, видя его расстроенное лицо, он отвечал только одно: «Я сам не свой. У меня нет идей».

Июльский поход к «U-Who» оказался таким, как и представлял себе Чаттертон. Он нырнул в воду без какого-либо плана, осматривал затонувший корабль, не имея приоритетов. Он осмотрел перископ, пытаясь отыскать там табличку производителя. То же самое он делал и три года назад. На суше он ждал, что Колер снова разожжет его энтузиазм, хотел услышать, как Колер называет его девчонкой, но только верным тоном. Однако Колер был в сотнях миль от него, со своей семьей, с запертым книжным шкафом, а субмарина была молчалива и в этот день. Он сказал Юрге: «Без плана я теряю время».

Как будто пытаясь отомстить «U-Who», Чаттертон обратил весь свой творческий пыл на поиски других мест кораблекрушений. В июле 1994 года он в одиночку идентифицировал танкер «Норнесс» — первое судно, потопленное немецкой подлодкой в Атлантике во время Второй мировой войны. Он обнаружил судно «Себастьян» — пассажирский лайнер времен Первой мировой, который затонул из-за пожара и шторма в восьми милях к востоку от «Андреа Дориа».