Страница 4 из 7
– Может нам перебраться из этой коморки в жилье попросторнее? И входить через парадную, как люди, а не через черную лестницу, пахнущую кошачьим дерьмом? – предложил Василий, рассматривая скромное жилье, которое он так и не сумел полюбить.
– Мы остаемся жить в Петербурге? – бесцветно уточнила Акулина, усевшись на холодную кровать. В ней все еще теплилась надежда, что мужчина сдержит обещание и поступит так, как они когда-то условились: при удачном «улове» увезет ее заграницу. Она не поднимала глаз на Василия, не желая, чтобы тот заметил ненавистные ему слезы.
– Мы не можем все бросить… – рассуждал молодой мужчина.
– Что нам бросать?
– Рубины, к примеру! На то, чтобы от них избавиться, уйдет время, а пока…
– Что будем делать? Снова начнешь сорить деньгами? А потом тебе покажется, что их слишком мало и ты снова швырнешь меня в чей-нибудь дом, чтобы появиться на пороге на все готовое! – раздраженно воскликнула девушка, вытерев выкатившиеся слезы рукавом запыленного дорожного платья.
– Я устал с дороги, Акулина! Мне нужно привести себя в надлежащий вид. Если тебя что-то не устраивает, ты можешь забрать часть денег и идти, куда глаза глядят!
– Куда мне идти? Я одна на всем белом свете! – шептала молодая женщина дрогнувшим голосом. Его безразличие больно ранило, впервые он озвучил идею о расставании.
– Я не хочу удерживать тебя насильно! – Василий продолжил развивать неприятную тему. – Если твои чувства исчерпались – что ж…
– Зачем все это говорить?! Это невыносимо!
– Я к цирюльнику! – выкрикнул Василий, спеша покинуть помещение, где атмосфера была слезливой. Дверь за ним громко хлопнула, от этого звука Акулина вздрогнула и, оставшись в одиночестве, разрыдалась в голос. Горечь обиды сжала сердце, словно раскаленные железные тиски, ей вдруг стало трудно дышать. Все, что она делала, казалось бессмысленным и бесполезным. Ее больше не вдохновляли пламенные речи возлюбленного и она устала от его бесконечной лжи. «Забыться бы!» – шептала Акулина, всхлипывая и оплакивая свою никчемную жизнь. Ей было почти тридцать – не старуха, но и не свежа, как в юности. За Василием она следовала уже долгие десять лет, надеясь, что рано или поздно он остановится, и в ее жизни появится настоящий семейный очаг, но чем старше она становилась, тем больше выматывалась во время скитаний, внутри нее была звенящая пустота, холод которой омрачал все надежды на счастье, которые с каждым новым «делом» становились все более призрачными…
Акулина обвела взглядом их временное пристанище, взятое в наем у жадного, но обаятельного старичка, разместившего объявление в газете о поиске порядочных людей для проживания в приличных апартаментах. Домовладелец надеялся вселить в скромную квартирку студента или мелкого чиновника. Пара молодых людей, не желающих показывать свои документы, изначально насторожила подозрительного человека, но дар убеждения обаятельного Василия сделал свое дело, и в тот же день они заключили договор найма.
На столе в соседней комнате лежал сверток, укрывающий от взора похищенные рубины. Все сложилось удачно – мошенники заполучили драгоценные камни, но только радости Акулина совсем не чувствовала. Ей казалось, что кроваво-красные камни принесут в ее жизнь горести и несчастья, ведь недаром украшение пролежало почти век, нетронутое другими разбойниками. «Неужели так сильна вера человека в дьявольскую силу?» – размышляла она и, резко встав с кровати, сделала несколько шагов к столу и высвободила трофей из ткани.
– Ой, красота-то какая! Твой красавец-щеголь в клювике принес? – прочирикал голос соседки. Кудрявая рыжая девица в длинном восточном халате из зеленого шелка вошла в квартиру без стука, что не являлось диковинкой. Акулина почти привыкла к бестактности и навязчивости худощавой певички, живущей по соседству и мечтающей затащить Василия в свою постель. Она не скрывала своего интереса и прямым текстом заявляла, что желала бы провести с ним ночь. Акулина поначалу ревновала, но затем поняла, что тощая рыжуха с писклявым голосом и плоским телом не вызывает интереса у ее любовника, он был холоден и безразличен к ней. Василий частенько подшучивал над соседкой, рекомендуя ей остричь коротко волосы, чтобы походить на изнеможенного юношу-подростка, и возможно даже кто-то из жалости усыновил бы ее, тогда ей не пришлось бы горланить песенки сомнительного содержания в кабаках перед пьяной публикой.
– Зачем ты здесь? – устало уточнила Акулина, недовольно глядя на Зиночку, накручивающую на костлявый палец огненную прядь.
– Я услышала шум, думаю: грабитель влез в ваше гнездышко, и бросилась на помощь, – сочиняла на ходу соседка. – А где Васенька?
– Он вышел.
– Я слышала, – съехидничала Зинаида. – Кто на этот раз?
– Не понимаю…
– Вы же постоянно уезжаете хоронить своих родственников. Кто же на этот раз отдал Богу душу?
Зинаида горделиво проплыла через комнату, и ядовитый запах ее духов распространился по всей квартире. Акулина почувствовала приступ тошноты и поспешно открыла окно. Ей вдруг представилось, как Зиночка летит через окно, словно яркий цветок и расплывается внизу красивым пятном. «Это зрелище бы успокоило меня», – насмешливо думала Акулина. Она не выпроваживала незваную гостью, понимая, что это бесполезно, а сил на словесную перепелку после долгой дороги из провинции в Петербург у нее не оставалось. Соседка глупо захихикала, и прошла к кровати, усевшись, провела рукой и произнесла:
– Холодная! Не согрели с дороги-то?
– Глупая ты баба! – выдохнула Акулина.
– Зря окно-то открыла. Из двора помоями несет.
– Пойди к себе!
– Поздороваюсь с Васенькой и уйду! Что ж ты меня гонишь, ведь дней пятнадцать не видались! Или больше?
Акулина отошла к столу и уселась за него так, чтобы наблюдать за наглой соседкой. Она сидела молча и мрачно смотрела на костлявую девицу. Рот Зинаиды не закрывался, она хвасталась новым состоятельным ухажером, который часто приходит смотреть на ее выступления.
– Он всегда сидит впереди возле самой сцены.
– В грязном кабаке, – выплюнула Акулина, усмехнувшись. – Тоже мне, королева помойки!
Обидные слова задели худощавую певичку и она, злостно сверкнув глазами, развалилась на кровати, словно была хозяйкой в квартире.
Спустя четверть часа вернулся Василий. Он заметил соседку и недовольно посмотрел на свою сожительницу, та лишь, пожав плечами, язвительно заметила:
– Только ты можешь справиться с этой облезлой канарейкой! Вроде она ничего не украла!
Дверей в смежных комнатах не было – лишь бардовые занавески, подвязанные тесьмой, чтобы держать проем открытым. Акулина развязала веревки и задернула ткань, не желая больше видеть Зинаиду.
– Она – сущая ведьма! Как ты с ней живешь, Васенька? – выразительно произнесла соседка, на самом деле адресуя фразу в другую комнату. – Ну, иди сюда, посиди со мной, как в старые добрые времена.
– Зачем пришла?
– По делу, дружочек, по важному и любопытному делу!
Зинаида перешла на шепот, что именно она говорила, Акулина не могла разобрать и перестала прислушиваться. Вторая комната служила и столовой, и гостиной. В ней был стол, несколько стульев, кушетка для отдыха, на которой Василий иногда курил трубку, и пара зеркал, визуально расширяющих помещение. Акулина не любила эту квартиру, потому как чувствовала себя в ней как в клетке. Она улеглась на кушетку и начала вспоминать места, в которых когда-то жила продолжительное время. Самые приятные воспоминания были связаны с детством – с тем временем, когда у нее были оба родителя. Семья жила в деревне в добротном бревенчатом доме, богатыми они не были, но и не голодали. Мать Акулины не перенесла вторых родов, как сказали, дите умерло еще в животе, а потом и она сама отдала Богу душу. Эта была трагедия, изменившая их существование навсегда. После смерти любимой женщины отец словно погас, начал пить и почти не разговаривал. Обучаться ухаживать за домом и молчаливым взрослым мужчиной Акулине пришлось уже с четырех лет. В деревне о девочке говорили: растет, как сорняк. Некоторые сочувствующие соседи помогали: приносили сладости, выпечку, свежих яиц и молока. Вдовцу приводили молодых невест, надеясь, чтобы у мужика снова проснется интерес к жизни, а у его подрастающей дочки появилась мачеха, но это было бесполезно, он частенько повторял: «Моя душа была схоронена вместе с женой на кладбище!».