Страница 78 из 79
– И чего? – спросил мэр Кишинева.
– Если в городе воняет говном, то в воздухе буквально разлиты молекулы говна, – сказал Бергсхофер и снова блеванул, потому что говном пахло и в президентской резиденции.
– Ну и? – спросили его.
– И это значит, что частицы говна буквально попадают вам в рот, нос… – сказал глава НАТО.
– Вы Жрете говно, – сказал он.
– Извините, я снова буду блевать, – сказал он.
– Мы не примем вас в НАТО, вы, говнюки, – жалобно сказал он.
– Говенные засрануээээээ, – сказал он, и вырвал куском своей печени.
Блюющего собственными потрохами секретаря Альянса отправили домой. Конечно, в Кишиневе по-прежнему пахло говном. Говном пахло на гламурных вечеринках, и в ночных клубах, в парках и кабинетах… Дорин неодобрительно покачал головой. Закрыл окна и обрызгал все дезодорантом. Крыса не шевельнулась.
– Кушай, прошу тебя, – сказал он крысе.
Крыса сидела такая одинокая и грустная, что у мэра навернулись на глаза слезы. А может, это особенно сильная волна говна или дезодорант плохой, подумал он, и взял себя в руки. Вытащил из кармана визитку, набрал номер.
– Не ест? – спросил хозяин магазина.
– Не ест, – переживая, сказал Дорин.
– А вы ей команды на каком языке отдаете? – спросил делец.
– Ну, по-румынски, конечно, – сказал Дорин.
– А, так дело в этом, наверное, – сказал крысиный рабовладелец, – она просто к нам из зоологического цирка попала, который из России с гастролей приехал.
– Никаких команд, кроме русских, не понимает, – сказал он.
Дорин отключил связь и поглядел на крысу. Та сиротливо жалась в уголке аквариума. Мэр снял крышку сверху, насыпал еще корма, и, с легким прибалтийским акцентом, сказал крысе по-русски:
– Кушайте, пошалуйста!
* * *
С именем проблема разрешилась сама собой.
Как еще назвать русскую бабу, решил Дорин, – полистав подшивку журналов «Русская жизнь», – если не Машкой? Странный был, кстати, журнал, и, главное, очень мало в нем нашлось русских фамилий. Ну да ничего, решил мэр. Выбирать не приходится.
Так любимая крыса мэра Кишинева стала Марией.
Она сидела в клеточке на столе Дорина и потирала лапки, когда он ответственным голосом раздавал указания коммунальным службам или вызывал к себе городских советников по коммутатору. Все это никакого значения не имело, потому что, – объяснил Дорин Маше, с которой начал разговаривать, – в Кишиневе не было денег.
– Они могут выбрать мэром Супермена, и он ничего не сделает, – сказал Дорин Машке.
– Пригласить Сталлоне и Шварца, упросить стать мэром самого Обаму, и те облажаются, – сказал он Маше.
– Просто в этом сраном городе нет денег ни на что, – сказал он горько.
– И никогда не было, – признался он Машке, – просто раньше их, деньги, давали русские.
– Ну, как ты, – подмигнул он Марии.
Маша склонила голову и стала протирать усы. Как изящно она нагибает шею, подумал Дорин…
Спустя недели по городу поползли слухи.
Говорили, будто мэр сошел с ума окончательно – предварительное его легкое помешательство ни для кого секрета не представляло – посадил на свой рабочий стол крысу и разговаривает с ней. Смотрит влюбленными глазами, делится какими-то секретами, в общем, дело швах. На базарах появились пророки.
– Люд добрый, Апокалипсис грядет, – кричали они, – ибо Град наш в лапах Белой Крысы!
Молдаване крестились, и на всякий случай святили не только мобильные телефоны, но и брелки от ключей. Митрополит Молдавский хмурился и грозно намекал Дорину при встречах, что надо бы образумиться. Но мэру было не до того.
Он постепенно влюблялся.
* * *
Само собой, позвонил дядя.
Дядей Дорина, – он и вырастил мальчика– сироту, – был президент Молдавии, которого звали Миша Гимпу.
– Дорин, – сказал он строго.
– До меня дошли слухи, что ты чудишь, – сказал он.
– Дядя, – решил быть честным Дорин.
– Я влюбился, – признался он.
Нежно подержал в руках лапку Машки, и снова пустил ее себе на плечо.
Да-да, теперь Мария сидела не в клетке, а на плече мэра. Даже во время официальных церемоний. Например, она сидела у него на плече, когда он читал речь в память героев приднестровской войны, павших в борьбе за целостность и независимость республики Молдова. Именно на словах «целостность и независимость» крыса Маша встала на задние лапки и, прислонившись к голове Дорина, пощекотала его ухо своими нежными усиками.
И у Дорина встал.
Скандал вышел невероятный, было много инсинуаций, к счастью, удалось все свалить на врагов государственности. Спасли советники Дорина. Пустили слух, будто мэру на банкете перед речью подсыпали «Виагры», чтобы он опозорился в самый грустный момент.
И подсыпали порошок, мол, как всегда, русские. Которым, мол, как всегда, не хер делать.
Русское посольство отпиралось лишь из вежливости.
А начальству подтвердили, что все так и было.
И даже выписали себе за это орден.
Вручили его сотруднику посольства в маске. И вручавшие тоже были в масках. Да и орден нельзя было носить, потому что операция считалась секретной.
– Да и куй с ним, с орденом, – сказал русский посол, спуская орден в унитаз посольства Польши, куда пришел соболезновать, – главное, чтобы наградная прибавка начислялась вовремя.
Орден булькнул и встал как раз поперек. Как раз так, чтобы говно застревало. То-то намучаются за день паны.
Посол похихикал, стер улыбку с лица.
Пошел работать.
* * *
Президент Гимпу настаивал:
– Дорин, я настаиваю, – настаивал он.
– Настойчиво требую, чтобы ты объяснил мне, в чем дело, – сказал он.
– Ладно, – сказал мэр Киртока.
– Я влюблен, – сказал он.
– Я в курсе, – сказал Гимпу.
– Моя служба безопасности мамалыгу даром не жрет, – похвастался он.
– Они уже принесли мне свежий номер журнала «Курварель», где ты на обложке прижимаешься лопатками к спине этой девочки с ТВ, – сказал Гимпу.
– Это хорошо, что вы так до свадьбы скромничаете, – сказал он.
– Мы твой выбор одобряем, – сказал он племяннику.
– Дядя, – сказал Дорин, – я люблю другую.
– Опа, – сказал президент.
– Ну, дело молодое, – сказал он.
– И как ее звать? – спросил он.
– Тут дело не в имени, – сказал Дорин грустно.
– Это мужчина? – спросил президент осторожно.
– Нет, она… самка, – сказал Дорин.
– Как страстно ты это сказал, – сказал Гимпу.
– Дядя, – сказал Дорин, решившись, – это крыса.
–… – ничего не сказал дядя.
Волнуясь, Дорин все объяснил. Как увидел, пожалел и подобрал. Накормил, обогрел. Как постепенно раскрывал в ней Личность. Как стали понимать друг друга. Как… Как… Дядя вздохнул.
– Ты извращенец? – спросил он.
– Нет, – сказал Дорин.
– У вас был секс? – спросил дядя.
– Дядя! – воскликнул Дорин,
– Это же КРЫСА, – сказал он.
– Мы не можем иметь секс, – сказал Дорин, – да это и неважно.
– Мы ЛЮБИМ друг друга, – сказал он.
– Я люблю ее как ЛИЧНОСТЬ, – сказал он.
– А то, что у нас никогда не будет близости, – сказал он, – ну какое это имеет значение?!
– Живут же люди с парализованными женами и мужьями, – сказал он.
– Главное ДУША, – сказал он твердо, чувствуя усики Маши у себя на шее.
Президент вздохнул еще раз.
– В конце концов, – сказал он фразу из своего любимого фильма, – у всех есть свои недостатки…
– Ладно, уж, – сказал он, – приводи свою… невесту…
– Приходите на выходных ужинать, – сказал он.
– Спасибо, дядя, – сказал Дорин.
– Кстати, – решил он сразу покончить со всеми проблемами сразу, – она по-румынски не понимает.
– Что? – спросил президент.
– Она русская, – сказал Дорин.
Дядя помолчал. Потом жестко сказал:
– Никогда, никогда мэр Кишинева не будет женат на русской!