Страница 7 из 79
– Моя не Ибрагим, – сказал Санду, вращая глазами в тыкве.
– А, это вы, Султан!!! – закричали они, схватив Санду за руки и вращая.
– Моя не есть Султан, – сказал Санду.
– Сам Рамзан?! – закричали девчонки.
– Рамзан, Рамзан, – сказал Санду, чтобы от него отстали.
Девчонки взвизгнули и стали его фотографировать. Санду решился на отвлекающий маневр – бросил им в лицо горсть тыквенной пыли, и, пока шалуньи прыгали и хохотали, сбежал куда-то в глубь клуба. Там он наткнулся на туалет, где, привлеченный ровным швом идеально выложенной плитки, снял с себя тыкву и заперся. Расстегнулся, и стал брать тыкву прямо в криво вырезанный рот.
Было так себе… отверстие было не ровным, видно было, что над тыквой работал непрофессионал…
В это время дверь в туалет приоткрылась. Санду обернулся и увидел полного мужчину с шарфом и в очень узких джинсах, смотревшего на манипуляции с тыквой восторженно.
– Спецкор журнала «Афиша», рубрика «Чем живешь москвич», – сказал мужчина.
– Позвольте мне сделать зарисовку насчет этого вашего модного хо… – сказал мужчина, глядя на Санду, который не останавливался.
– А что это у вас, тыква? – сказал он и без спросу зачерпнул из тыквы сверху.
– М-м-м-м, жирновато, но легкий привку… – задумчиво прочмокал он.
– Что твоя нуждаться? – сказал Санду сурово.
– Твоя есть хипстер или педераст? – сказал он.
– Ну… как бы… ну… – скзаал мужчина жалко.
– Миллиона есть? – сказал Санду.
– Ну… эээ иии… – стал неловко размахивать мужчина руками.
– Тогда идтить в жопа! – сказал Санду непреклонно.
После чего вдохнул еще порошка, и, чувствуя, как что-то оранжевое уносит его волной в небо, а что-то мерзкое – сзади, понял, что уже не в состоянии объяснить мужчине, что он, Санду, вовсе не это имел в виду.
* * *
В Амстердам Санду приехал с опозданием на три дня и приехал на пепелище.
Бордель хозяйки сгорел, и сама она пропала. Пожарные нашли только ее тазовые кости с, – почему-то, – паяльником между ними. В городе болтали, будто ее заказала банда киллеров, которым хозяйка не доставила вовремя деньги за наркосделку. Только Санду знал, какой это бред – ведь несчастная занималась всего лишь овощами… В Португалию ехать смысла не имело, ведь Санду угнал их фуру для своего маленького бизнеса в Голландии…
Санду снял маленькую каморку на окраине Амстердама, и стал просто жить.
Днем он бродил по улицам города, вечерами заказывал в кафе чай и тыквенные пирожные. Приценивался в овощным лавках, но тыквы здесь все были сплошь вялые, малахольные… Одно слово, гниющая часть суши, закат Европы… Заглядывал в книжные магазины. Однажды Санду купил там книгу земляка, какого-то Лоринкова. Книжка была про молдаван и их вечное стремление к раю, называлась «Все там будем», и Санду заинтересовала, хотя про тыкву там не было.
Лежа на узкой кровати в номере, Санду читал и каморка его исчезала.
Поля Молдавии в известке утреннего инея расстилались перед ним накрахмаленными самим Господом Богом простынями.
Глоток свежего, морозного неба Молдавии, мерещился ему, словно стакан вина – пьянице.
Скользил по Молдавии его взгляд Днестром, извилистым, словно взгляд бабника по – женской ляжке.
Вспоминал он и холмы Молдавии, из-за расчертивших их огородов и полей так похожие на лоскутные одеяла….
* * *
Книгу Санду не дочитал.
Уже на 234 странице он, вытащив из-под кровати три миллиона долларов, загрузил их в фуру, и поехал домой, на родину.
Встретила она его черными провалами заброшенных домов, пустыми городами и виселицами на перекрестках, да одичавшими полями. Молдавия была голодной, холодной, и, – как и правильно сказала покойная хозяйка, станок для БДСМ ей пухом, – изобиловала безынициативными пидорасами.
Но Санду ехал, с трудом преодолевая направления, в которые превратились молдавские дороги. Он знал, что, возможно, впереди его ждет много бед. Вендетта, голод, злоба и зависть односельчан… Но Санду не боялся. Он знал – главное не то, что снаружи, а то, что внутри. Права оказалась его подруга Белоника.
На своем поле и тыква – ананас.
Сын Ра
Крупнейшим специалистом мира по истории Древнего Египта молдавский тракторист Тудор Афанесеску стал не от хорошей жизни.
Если бы не сын, не быть бы Тудору тем, кем он стал…
Без сына, знал Тудор, никогда бы ему не расшифровать древние и загадочные иероглифы на Карийенской стеле – эти иероглифы были в отношении тех, что расшифровал Шампольон как глаголица Кирилла и Мефодия к современному кириллическому алфавиту, – не сделать поразительно точных выводов о влиянии этрусков на развитие мореходства в Нижнем Царстве, не сделать невероятно смелых и в то же время удивительно верных выводов о наличии в войсках фараонов боевых словно, и все это лишь по письменным источникам… В Египте, а тем более в древнем. Тудор не был. Но, как он сам не раз говорил ученикам и последователям, вовсе не обязательно трахать кошку, чтобы почувствовать себя униженным. Или что-то в этом роде, что Тудор слышал о кошке, художниках и авангардистах, просто пересказал эту пословицу в своем видении. К тому же, авторитет Афанасеску в мире египтологии был невероятно высок. Ему слали телеграммы, письма и поздравления, институт в Берлине жаждал узнать его мнение относительно Междуцарствования, исследовательский центр в Женеве высылал редкие криптографические знаки самого раннего царствия с униженной просьбой обратить внимание, когда – и если, – будет время…
Все страны мира, в которых были Египтологи, присутствовали на карте мира, наклеенной Тудором в большой комнате его просторной, всегда чистой мазанки. Не было на карте только Италии. Ее египтолог соскреб с карты мира бритвенным лезвием. Дело в том, что в Италии жила и работала бывшая жена Тудора, красавица Стелла. Жили они с Тудором всего два года, после чего она родила сына, – оправилась, и поехала на заработки, потому что Молдавия как раз выбрала путь независимости, свободы и процветания. По крайней мере, так говорили люди в костюмах в телевизоре, смотрел который Тудор все реже. С малым дитем на руках разве телевизор толком посмотришь? Только и хватало сил у Тудора на то, чтобы послушать радиоточку. Но там тоже говорили про свободу, независимость и демократию, и процветание, и от этих разговоров Тудор устал не меньше, чем от изнурительной работы в поле. Тем более, что платили за нее все меньше, а работы было все больше. Да и процветания, о котором талдычили люди в костюмах, все не было, да не было.
– Это потому что вы марамойцы мало работаете, – сказал бывший председатель колхоза.
– Привыкли как в совке баклуши бить, – сказал бывший председатель колхоза, а теперь зажиточный фермер.
– Привыкли пить, воровать, и не работать, – сказал он.
– Правильно Сталин стрелял за колосок, – сказал он.
– И не надейтесь, что снова все будет как при коммуняках и при Сталине вашем, – сказал он.
Тудор подумал, что, может, фермер и правда прав, и работать надо больше. Так что Тудор стал работать по 20 часов в сутки. От этого он возвращался домой, харкая кровью и согнувшись в три погибели, как раб с возведения пирамид Среднего Царства. Но Тудор тогда еще не был знатоком египтологии, поэтому он просто харкал кровью и шел, согнувшись. Дома его ждал любимый сын, чудесный мальчишка Петря. Он гукал, улыбался, и Тудор, взяв пацана на руки, забывал о своих легких и спине. Он платил няньке, – старухе с окраины села, – почти весь свой месячный доход. Стелла, к сожалению, перестала звонить и слать деньги сразу же, как только уехала в Италию. Это не очень удручало Тудора. Куда больше его расстраивало другое.
Мальчишка стонал без перерыва.
* * *
О том, что с мальчишкой что-то не так, Тудор догадывался с самого начала. Маленький Петря все время натужно стонал и кряхтел, но бабки в селе успокоили мужчину, сказав, что это от живота. А животом мучаются все мальчишки, сказали бабки. На всякий случай они посоветовали Тудору мазать живот мальчишки паутиной, снимать которую следовало в церкви, за иконами. Тудор, как человек, работающий с техникой, лишь отмахнулся от этих глупых суеверий. В церковь он пошел аж на пятый месяц жизни мальчика. Петря все эти пять месяцев стонал и кряхтел, чем едва не свел отца с ума. От боли губы ребенка были синими и поджатыми. Невесело выглядел маленький Петря, – и все стонал, стонал, да стонал без остановки, – когда Тудор, махнув рукой на свой атеизм, пошел в церковь, смести паутинок за иконами. Там-то его и подловил сельский священник, отец Паисий.