Страница 4 из 79
* * *
Ночью штабс-капитана разбудил слабый шепот.
– Ваше высокоблагородие, – шептали над головой капитана.
Тот, не удивившись, сел. Денщик всегда предпочитал стучать на провинившихся по ночам. Но на этот раз разбудил он капитана совсем по другой причине. В руках денщик держал табличку из глины.
– Ваше превысокоблагородие, – сказал тихонько денщик.
– Ваше королевское величество, – сказал он.
– Пока вы изволили отдыхать, я тут рецептик, – сказал он.
– Того… – сказал он.
– Они, его, оказывается, в тайнике хранили, – сказал он.
Бережно протянул Лоринкову табличку с рецептом кукурузного меда. Штабс-капитан сел. Храп раздавался над поляной. Вдалеке маячил неясной тенью памятник Штефану. Пахло невыносимо трупами, которые, конечно же, не закопали. Лоринков потер виски.
По низкому бессарабскому небу сползали крупные да влажные, – словно слезы – молдавские звезды… А ведь я один теперь, совсем один, понял Лоринков. Последний из молдаван, вдруг вспомнил все про себя он…
Молчал штабс-капитан долго. Денщик смотрел выжидающе.
– Молодец, Сергунька, – сказал Лоринков.
– Будешь за это у меня еще и ординарцем, – сказал он.
– Ваше благородие, – сказал Сергунька, упал на колени и вдруг заплакал.
– Я ведь… ваш благородь… я ведь знаю… все про вас, – сказал он, рыдая.
– Я ведь и сам – последний еврей… – сказал он.
– Я никому не скажу ваше благородие, я на вас век молиться бу… – сказал он.
Лоринков, словно с недоумением глядя на затылок денщика, бросившегося целовать левую руку, выхватил палаш правой. Отойдя на шаг назад, рубанул что есть силы. Поглядел, как денщик уткнулся лицом в землю, словно на вечерний намаз. Отвернулся брезгливо от разрубленного затылка. Посмотрел на табличку, шевеля губами, потом бросил ее оземь.
Наступил, растоптал.
– Сергунька, Сергунька, – сказал он трупу, повышенному до ординарца.
– Вы, евреи, себя еще понапридумываете, – сказал он задумчиво.
– А мы, молдаване, и правда кончились, – сказал он грустно.
Вышел из лесу, побрел к холму у реки. Там остановился и огляделся. Шумел где-то внизу Днестр, усеянный отражениями звезд. Молдавская ночь – жирная, густая, словно вино, которое ренегат Лоринков, конечно же, помнил, – окутывала мир. Выглядел он сейчас совсем как до войны. Словно и не было Катастроф, резни, бойни, горя, бед… Ночь все спрятала, и выглядела сейчас Молдавия непривычно мирной, непривычно тихой, непривычно спокойной.
– Да, – сказал капитан.
Достал из кармана пистолет, украденный в штабе когда-то.
– Тайна кукурузного меда и правда уйдет в небытие… – сказал капитан.
–… вслед за последним молдаванином, – сказал он.
Но потом опустил руку и сидел над рекой до самого утра. Лишь когда звезды перестали отражаться в посветлевшем Днестре, штабс-капитан решился.
От выстрела над лесом взмыло воронье.
На своем поле и тыква ананас
Свою первую тыкву Санду помнил, как будто встретил ее вчера.
Ярко-оранжевая, свежая, похрустывающая от утренней изморози, покрывшей ее гладкие, блестящие, – лакированные словно – бока… Лежала она посреди огромного колхозного поля. Ну, уже не колхозного, конечно, но все равно в деревне Санду все его называли по старой привычке колхозным. В Молдавии ведь многое – саму Молдавию тоже – называли по-старой привычке прежними словами. Так что поле было колхозным.
И Санду, стоя посреди его, чувствовал легкое головокружение.
Ведь напротив сияла самая красивая тыква из всех, которые он когда либо видел. Гигантская красавица полутора метров высотой и в обхват взрослого человека, росла она здесь попечительством колхозного – да-да, по старой терминологии, – агронома Василаки. Тот, мечтая прославиться, специально покупал семена в Кишиневе и все лето дрожал над растущей рекордсменкой, замеряя ее показатели. Он даже в августе, когда наступили почему-то ранние заморозки – хотя почему «почему-то», бюллетень молдавской православной церкви объяснил, что это все за грехи, – разбил над своей ненаглядной тыквой палатку. И, чудила этакий, окуривал ее две недели кряду.
Будто с бабой носится, говорили в селе. И смеялись.
Сейчас, ранним ноябрьским утром, Санду не смеялся.
И даже в чем-то понял агронома. Тыква была такой… нездешней. Санду глянул на нее внимательно еще раз, а потом оглядел и поле. Было оно покрыто тыквами самых разных размеров, и круглыми, и плоскими, и продолговатыми, – как кувшины черножопых африканцев, которые прозябают в дикости в своей сраной Африке, как учил их на уроке православия единственный сельский учитель, священник отец Паисий, – и всех оттенков и цветов. Желтый, белый, серый, оранжевый… Поле завораживало. Но тыква-чемпионка завораживала еще больше. Она возвышалась посреди поля Подросток вспомнил, как агроном называл это свое чудо агрокультуры.
«Астра Девять Шесть Ноль Два» – так числилась в документах тыква рекордсменка, со дня на день ожидавшая из Кишинева специальной комиссии, которая измерит, оценит, и даст агроному Василаки приз, грамоту и всемирные почет, славу и уважение.
Астра Девять Шесть Ноль Два словно манила к себе Санду.
Парень, поправив на груди выпускную ленту – было ему уже 18 и он закончил третий, выпускной в Молдавии класс, – оглянулся. Слава Богу, никого на поле не было. Одноклассники перепились да перетрахались в сельской столовой, кто-то уже в отключке… А Санду, с детства паренек одинокий, убежал от них ото всех встречать рассвет сюда, на тыквенное поле.
Где сияла ему и улыбалась своими лощеными боками Астра Девять Шесть Ноль Два…
Санду вздохнул поглубже, вдохнул утренний морозный воздух родной Молдавии, и решился потрогать тыкву. Легкое касание не обмануло ожиданий юноши. Тыква не только глаз радовала.
Тыкву и потрогать было приятно.
То, что Санду сделал в дальнейшем, определило всю его жизнь, но почему он это сделал тогда, Санду и в старости объяснить бы не смог. Может, все дело было в глотке молдавского кислорода, пьянящего как молодое вино? Или в молодом вине, пьянившим как молдавский кислород? Или вдруг Астра Девять Ноль Шесть издала какие-то пассы, притянувшие к себе юношу? Санду не знал.
Он просто ключами от сарая сделал в тыкве дыру, быстро расстегнулся, и овладел Астрой Девять Ноль Шесть Два.
Она и внутри не обманула его ожиданий. Сладкая мякоть тыквы словно по Санду была шита! А легкий морозец, из-за которого мякоть Астры – да, Санду решил, что они уже достаточно близки, чтобы он называл ее неполным именем, – стала слегка хрустящей, лишь добавил пикантности этому их свиданию.
Задрав голову, Санду двигал бедрами, дышал полной грудью и глядел за полетом орла над бескрайними полями своей родины.
– Господи, как хорошо, – думал он, чувствуя, как по щеке набегает слеза, ноги на земле пошатываются, словно во время землетрясения, а тыква слегка покачивается, будто отвечает любимому взаимностью…
И это воспоминание Санду сохранил на всю жизнь.
* * *
После того, как комиссия книги рекордов Гиннеса признала тыкву Астра Девять Ноль Шесть Два бракованной из-за отверстия и чересчур жидкой консистенции мякоти, агроном Василаки предпринял собственное расследование. Он установил, что отверстие в тыкве проделано ключами, и намеревался взять отпечатки всех ключей всех жителей деревни.
Так что Санду, не дожидаясь оглашения официальных результатов, покинул родину.
А на прощание, чтобы отвести от себя подозрения, провел классическую операцию прикрытия.
Санду разболтал по секрету, что видел, как агроном Василаки трахал тыкву, выкрикивая».. так от… ой нана… получай сука… Гиннес… победа будет за нами… евроинтеграционный процесс необратимо ведет нашу республи публи бли… блу… мля… мля я кончил!!!».
Репутация у Василаки и так была странная, так что версия Санду имела успех.
А сам парнишка уехал из села первой же попутной телегой. За полторы тысячи евро, которые ему заплатили за вырезанную почку, Санду купил себе место водителя-дальнобойщика в перевозочной компании в Португалии и отработал там четыре года. Дела его шли хорошо.