Страница 3 из 37
Справедливости ради, господин аббат, приведу и некоторые смягчающие обстоятельства. Мало кто знает, как мучительно страдает от голода и холода восемнадцатилетний студент, лишенный родительской поддержки. Ко мне прониклась жалостью проститутка, жившая со мной в одном доме. Ее звали Алина. Мы с ней разговаривали иногда на лестнице. Однажды я заболел гриппом — она меня выходила. Так это и началось. Она аккуратно записывала все траты, расплатиться я не мог и попал к ней в зависимость. Она была молода, свежа. В нее влюбился владелец бара по соседству, он снял для нее одноэтажный домишко, не домишко, а хибару, зато без консьержки и вдали от любопытных глаз: поблизости располагались только доки да напротив — дровяные склады.
Я проводил здесь часть дня, а остальное время — в библиотеке, где хватал все без разбору (чего я только не прочитал в те годы!). Вечером отправлялся в кафе возле Большого театра. Оно представлялось мне роскошнейшим местом на свете. Оркестр играл отрывки из «Вертера», «Колыбельную Жослена». Я пил вино, отъедался и отогревался после нескольких недель нищеты. Только позднее я стал не то что испытывать стыд, но понимать, что жить на содержании у женщины постыдно. Все шло хорошо до самой весны. Но однажды Алинин кабатчик, получив анонимку, нагрянул в хибару и застиг нас врасплох. Алину он простил, а меня вышвырнул, задав хорошую взбучку, от которой я не скоро оправился.
Многое в моей жизни и вовсе не хочется вспоминать, между тем я должен рассказать все, но рассказать, не вдаваясь в подробности, протокольным стилем, иначе вы от отвращения попросту выбросите эти записки. На пасхальные каникулы я снова приехал в Льожа. Осиротевшая к тому времени Матильда заканчивала колледж в Брайтоне. Я проводил целые дни наедине с Адила. Постараюсь объяснить вам всю гнусность моего поведения. Одно дело соблазнить девушку, другое — пытаться развратить ее морально. За последний год Адила, прежде такая бесхитростная, научилась лгать; она под разными предлогами вырывалась в Бордо, привозила мне денег. Я же требовал еще и еще. Я настаивал, чтобы она распорядилась своей долей отцовского наследства, — она отказывалась. Она меня наконец раскусила, она единственная знала, что я собой представляю, и старалась меня перехитрить. Бедная толстушка! Она теперь людям в глаза смотреть не смела, а госпожа Дю Бюш сокрушалась, давала девятидневные обеты и молилась о том, чтобы «Адила снова обрела веру». И все же по вопросу о наследстве девушка не сдавалась: я не мог добиться, чтобы она забрала деньги, находившиеся у матери в общем-то незаконно. Ее твердость даже вынуждала меня иногда немного отпускать вожжи: я боялся, что иначе она от меня вовсе ускользнет.
Дело в том, что, несмотря на свое падение, Адила не отчаивалась. А пока человек не дошел до отчаяния, какие бы преступления он ни совершал — достаточно одного слова, одного вздоха, чтобы преодолеть расстояние между ним и Богом, не так ли, господин аббат? Я это знал.
Она, помнится, ждала, что меня призовут в армию, и очень рассчитывала на эту вынужденную разлуку.
— Мне тогда волей-неволей придется с тобой расстаться, — говорила она. — Я уйду, укроюсь в монастыре, не в монастыре даже, а в монастырском свинарнике, или в обители Раскаявшихся грешниц…
— Ага, рассказывай! — отвечал я. — В какую бы даль ни услали мой гарнизон, ты меня все равно достанешь…
Не стану повторять здесь слова, которые срывались у меня с языка так, словно не я их поизносил.
Я как будто знал заранее, что служить мне не доведется: мне было дано на этот счет совершенно определенное предчувствие, внутренняя убежденность (такое случалось со мной нередко), полностью оправдавшаяся. Когда мне исполнилось двадцать лет, я заболел плевритом; болезнь ничем реально мне не угрожала, но след оставила надолго. Так я и избежал воинской повинности. Примерно тогда же умер мой отец. Каждый год перед началом летних каникул я торжественно извещал своих покровителей о якобы успешно сданных экзаменах. В действительности же я даже не посещал лекции. В университете, кроме меня, не было ни одного студента из Льожа, и я смог сыграть эту комедию до конца, не опасаясь разоблачений.
К тому времени я уже настолько ощущал свою власть над Адила, что решил изобразить полный разрыв с ней до тех пор, пока она не потребует свое наследство. Окончательно рассорившись с родными, она жила одна в Билбао. Никто, и я в том числе, не знал, что она беременна. Несчастная нарочно повздорила с домашними, чтобы уехать рожать за границу. Мне же нетрудно было обойтись без ее вспомоществований: я как раз получил письмо от Алины, сообщавшей, что ее кабатчик внезапно скончался и она свободна. Сам ли он заблаговременно передал ей часть своего состояния? Или она приложила к случившемуся руку? Я предпочел не выяснять, и напрасно: в ту пору она была со мной откровенна и запросто заглотала бы наживку. Позднее, когда я смекнул, что мог бы держать ее на крючке, она уже меня остерегалась, и мне ничего не удалось из нее вытянуть.
Алина обзавелась буржуазной квартирой с горничной и корчила из себя даму. Мне же она предоставила комнату на четвертом этаже, где, впрочем, я бывал нечасто. За жилье я ей не платил. Кроме того, она занялась «делами», вложила деньги сразу в несколько предприятий. Не беспокойтесь, я буду краток. Необходимо, однако, упомянуть, что она и меня вовлекла в свои сомнительные сделки и я стал получать проценты. Этот период моей жизни, как никакой другой, надлежит проскочить галопом. Не оборачивайтесь, господин аббат, не то превратитесь в соляной столп. Алина оказалась прирожденной шантажисткой; она вела опасную игру, но у нас имелись сообщники в полиции. Собственно, из-за них-то в 1914 году все и лопнуло: у этих господ не в меру разыгрались аппетиты и они убили курицу, которая несла золотые яйца.
Между тем в январе 1913-го Адила, знавшая теперь мою истинную сущность (и оттого испытывавшая ко мне жалость, от которой у меня стыла кровь), сообщила мне, что у нас родился сын, и предложила пожениться. Она ручалась, что добьется разрешения матери, постаревшей и уже заметно сдавшей (в скором времени она скончалась).
Пока я мог безбедно существовать с Алиной, я не спешил связывать свою жизнь с Адила, хотя партию она составляла блестящую. Одна мысль об этом браке вызывала во мне содрогание, и не потому, что в глубине души я не был привязан к доброй толстушке, — просто мне, потерявшему, казалось бы, всякий стыд, было совестно находиться с ней рядом. Я все время вспоминал прежнюю Адила: счастливую, чистую, набожную, милосердную. Это я ее совратил, испортил. Но она не отчаялась.
Обвенчались мы позже, в разгар войны. Меня в некотором роде вынудили к тому обстоятельства. В начале 1915 года призывная комиссия подтвердила мое освобождение от армии, и мы с Алиной перебрались в Париж. Благодаря махинациям, о которых не осмелюсь вам рассказывать, мы хорошо нагрели руки. Торговля наркотиками процветала как никогда, из Германии через Голландию поступал кокаин… Для понимания всех дальнейших событий следует добавить, что со мной тогда случилась одна неприятная история, целиком отдававшая меня на милость Алине, и с 1915 года я оказался в полной ее власти. Передо мной была уже не та влюбленная девушка, которая ухаживала за мной в комнате на улице Ламбер. И даже не разбитная дамочка, вовлекшая меня в свои аферы. Смолоду падкая на спиртное, она теперь спилась окончательно, перестала что-либо делать, даже пропитание себе не обеспечивала, переложив все на меня. Оснований для шантажа у нее имелось предостаточно — надеюсь, вы поверите мне на слово и разъяснений не потребуете.
Так в мою жизнь на долгие годы вошла женщина, проводившая все время лежа на кровати с бутылкой перно и стаканом у изголовья и детективом в руках. Она не мылась, квартиру никто не убирал. Не стану описывать вид ее грязных вышитых простыней и рваных шелковых рубашек. В комнате повсюду стояла немытая посуда, валялись пустые бутылки. Я обязан был приходить в установленные дни. Я попал в западню, господин аббат! А ведь мне было обещано, какой-то голос внутри меня с детства нашептывал, что удача будет улыбаться мне всегда (боюсь, вы сочтете меня безумцем). Правда, мне и в самом деле везло; в определенном смысле я жил в привилегированных условиях. В годы, когда юноши моего возраста умирали в окопах, я отсиживался в безопасности и наживался. «Не твоя вина, — говорил мне голос, — что ты оказался между этими двумя женщинами. Женись на той, что богата, и тогда сможешь откупиться от той, что бедна и держит тебя в руках…» Мне хорошо известно, что такие голоса всегда принадлежат нам самим…