Дьявол в синем

– Этот коротышка – китаец?

Олбрайт пожал плечами:

– Этого не знает никто. Он воспитывался в приюте для сирот в Джерси-Сити. Хочешь выпить?

– Конечно.

– Это одно из преимуществ человека, работающего на себя. Я всегда держу бутылку на столе. Все прочие, включая президентов крупных компаний, хранят спиртное в нижнем ящике стола, а у меня оно всегда на виду. Хотите выпить? Прекрасно. Не хотите? Дверь как раз у вас за спиной.

С этими словами он достал из ящика письменного стола два стакана и плеснул в них виски.

Меня заинтересовал его пистолет – единственный черный штрих на белом фоне его костюма.

Когда я протянул руку за стаканом с виски, он спросил:

– Так, значит, ты согласен, Изи?

– Все зависит от того, что вы имеете в виду.

– Я разыскиваю одну девушку.

Из кармана рубашки он достал фотографию красивой белой девушки и положил ее на стол передо мной. Это была черно-белая фотография, раскрашенная от руки. Подобные раскрашенные фотографии джазовых певиц обычно выставляются при входе в ночные клубы. Светлые волосы, струящиеся по оголенным плечам. Широкие скулы и голубые глаза, если только художник верно подобрал краски. Целую минуту я внимательно изучал фотографию девушки и пришел к выводу, что стоит ее разыскать хотя бы затем, чтобы она вот так же вам улыбнулась.

– Дафна Моне, – пояснил Олбрайт. – На вид неплоха, но ее дьявольски трудно разыскать.

– Я все еще не понимаю, какое это имеет ко мне отношение. Я ни разу ее в глаза не видел, – сказал я.

Олбрайт улыбнулся:

– Весьма сожалею, Изи. И тем не менее я думаю, ты мог бы мне помочь.

– Не представляю себе, каким образом. Таким женщинам вряд ли известен номер моего телефона. Вам следовало бы обратиться в полицию.

– Я привык иметь дело с друзьями или по крайней мере с друзьями моих друзей. Я не знаком ни с одним полицейским, равно как и мои друзья.

– Ну, тогда вы...

Он не дал договорить:

– Видишь ли, Изи, Дафна склонна водить компании с неграми. Она обожает джаз, поросячьи ножки и "темное мясо", если ты понимаешь, что я имею в виду.

Я понимал, но слышать это мне было неприятно.

– Значит, вы думаете, она может оказаться где-нибудь возле Уаттса?

– Вне всякого сомнения. Но, видишь ли, я сам не могу отправиться на ее поиски: я не обладаю даром убеждения. Джоппи вполне доверяет мне и сообщает все, что ему известно. Я обратился к нему за помощью, и он посоветовал мне нанять тебя.

– Так зачем же она вам?

– Один мой друг хочет попросить у нее прощения. Друг ужасно вспыльчив, они повздорили, и она ушла от него.

– И теперь он хочет ее вернуть?

Мистер Олбрайт улыбнулся.

– Не знаю, смогу ли я вам помочь, мистер Олбрайт. Как сказал вам Джоппи, два дня назад я потерял работу и должен найти другую, прежде чем получу уведомление из банка.

– Сто долларов в неделю, и плата вперед. Если завтра ты находишь ее, деньги остаются у тебя в кармане.

– Даже не знаю, мистер Олбрайт. А если я влипну в какую-нибудь историю? Что вы...

Олбрайт многозначительно прижал палец к губам:

– Изи, стоит только выйти утром за дверь, и ты можешь влипнуть в любую историю. Единственное, что должно тебя беспокоить, так это, как глубоко ты влипнешь – по уши или слегка.

– Я не желаю иметь дело с властями.

– Вот почему я и хочу, чтобы ты работал на меня. Я и сам терпеть не могу полицию. Дерьмо собачье! Блюстители закона! Только какого? Я думаю, ты знаешь!

У меня было свое мнение на этот счет, но я держал его при себе.

– Законы, – продолжал Олбрайт, – сочиняют богачи, чтобы закрыть бедному люду путь наверх. Ты не хочешь иметь дело с законом, я тоже не хочу.

Он поднял стакан и принялся разглядывать его, словно ища в нем возможных насекомых, потом поставил на стол и обхватил ладонями.

– Я прошу всего лишь найти девушку и сообщить, где она находится. Найти и шепнуть мне на ушко. Вот и все. Ты находишь ее и в награду получаешь сумму, равную стоимости твоей закладной. А мой друг подыщет тебе работу и, может быть, даже вернет на прежнее место – в "Чемпион эйркрафт".

– Кто же именно жаждет разыскать девушку?

– Никаких имен, Изи, так будет лучше.

– А что, если я ее найду и ко мне тут же заявятся фараоны с обвинением, что я – последний, кого видели с ней до ее исчезновения.

Олбрайт рассмеялся и покачал головой, словно я удачно сострил.

– Все может случиться, – сказал он. – Ведь ты образованный человек, не так ли?

– Более или менее.

– Значит, газеты читаешь. Сегодняшнюю видел?

– Да.

– Три убийства! Три! За одну ночь. Что-нибудь все время случается. Еще вчера эти трое намеревались жить долго. Возможно, у них были какие-то деньги на счету в банке. Они строили планы, как провести уик-энд. Но это не уберегло их от смерти. Планы не спасли, когда настал их час. Когда у людей есть все, они забывают, что прежде всего нужно заботиться о собственной безопасности.

Он откинулся в кресле и улыбнулся. И эта его улыбка опять напомнила мне о приятеле по кличке Крыса. Тот всегда улыбался, особенно когда несчастье случалось с кем-нибудь другим.

– Ты найдешь девушку и сообщишь мне об этом, вот и все. Я не собираюсь причинять ей вред, и мой друг тоже. Тебе не о чем беспокоиться.

Он достал из ящика стола белый бумажник, извлек из него пачку купюр, слюнявя большой палец, отсчитал десять бумажек и сложил их аккуратной стопкой рядом с бутылкой.

– Сто долларов, – сказал он.

И я подумал: почему бы им не стать моими?

Когда я был бедняком, я думал только о ночлеге и еде. И получал то и другое без особых трудов. Друг всегда покормит, и женщина найдется, которая пустит к себе в постель. Но с появлением закладной оказалось, что отныне я нуждаюсь не только в дружбе. Мистер Олбрайт мне не друг, но только он может мне помочь. Кроме того, он хороший хозяин. Виски отличное, и человек он обходительный. Развлекал меня байками. Рассказал, как он служил адвокатом в Джорджии.

– Я защищал одного говнюка, которого обвиняли в поджоге дома банкира. – Де-Витт рассказывал, уставясь на стену поверх моей головы. – Банкир лишил его права на владение имуществом, как только поступил вексель. Он даже не оставил ему шанса договориться с кредиторами. Этот парень был виноват ничуть не больше, чем банкир.

– Вы его выручили? – спросил я.

Де-Витт улыбнулся:

– Конечно. У прокурора было достаточно улик против Леона, этого самого говнюка. И у достопочтенного судьи Рэндолфа Кори тоже. Но я отправился к Рэнди домой, подсел к столу и вытащил вот этот пистолет. Я говорил только о погоде и одновременно чистил пистолет.

– Для вас так важно было оправдать своего клиента?

– Чушь. Леон был дрянь. Но Рэнди за два года слишком занесся, и я считал, что пора бы ему проиграть хоть одно дело. – Олбрайт расправил плечи. – Когда дело касается закона, все должно быть по справедливости.

После изрядных возлияний я заговорил о войне. Незамысловатый мужской разговор, где меньше половины – правда, а остальное сущий вздор. Так мы болтали час и другой, когда он вдруг спросил:

– Изи, ты когда-нибудь убивал человека своими руками?

– Что?

– Ты кого-нибудь убил в рукопашном бою?

– Почему вы спрашиваете?

– Да просто так. Я ведь знаю, ты участвовал в боевых действиях.

– Случалось.

– Ты убивал кого-нибудь вот так, в упор? Так, что ты мог видеть, как стекленеют его глаза? Когда убиваешь человека, самое скверное – это кал и моча. Ты убивал на войне, и бьюсь об заклад, это было погано. Бьюсь об заклад, что после этого ты больше не видел во сне свою мать и вообще что-то приятное. Но со временем привыкаешь жить со всем этим и даже утешаешь себя тем, что во всем виновата война.

Его бледно-голубые глаза напомнили мне глаза мертвых немецких солдат, широко раскрытые и гоже голубые. Их трупы были сложены штабелями по дороге на Берлин.