Страница 7 из 22
Вернее, во все это она привносила жизнь. Веселый вихрь, бесконечное движение, немолимую поступь добра.
А Вадим хотел жить только собой и Алькой. И все. Он вообще учился жить еще кем-то.
— Аля, — сказал он тогда, — я так не могу.
— Как?
Алька любила ерошить ему челку. Прислонялась, прижималась, губы бантиком, нос в щеку, и шкрябала коготками.
Вот и сейчас, когда он подбирал серьезные слова на глупый вопрос, прижалась:
— Как не может мой хомячок? Чего он не может?
Бровь царапнуло.
— Жить вот так! — задергал плечами он. — Алька, я почти тебя не вижу.
Алька отстранилась.
— А сейчас?
Ее серые глаза, слегка меняя цвет, посмотрели на него, непонятно, отстраненно, будто через объектив.
На ней был белый с синим плащик. Шляпа в руке. Сумочка и фотоаппарат через плечо.
— Ты же убегаешь уже, — сказал он.
— Ага. Мне нужно.
— А я?
— А ты взрослый уже, чтобы бояться оставаться в одиночестве.
— Прекрасно! — увернулся он от поцелуя. — Это что, пожелание?
— Это диагноз! — объявила Алька, выбегая в прихожую.
— Ну и вали! — бросил он ей в спину. — Хоть умри!
Хлопнула дверь. Резко потемнело за окнами.
Сколько он потом не звонил, все время было занято…
— Вадим!
Пальцы Андрея Игоревича поймали Вадима за плечо, и прошлое отпустило, ушло из головы, из глаз, оборачиваясь серо-зелеными стенами переговорной.
Выжидательно смотрели уральцы.
— Что? — выдохнул Вадим.
— Да Петр Евгеньевич все настаивает на дополнительной скидке, учитывая те объемы, которые они собираются у нас заказывать, — бросив выразительный взгляд, пояснил Андрей Игоревич. — И вообще они еще не решили окончательно, стоит ли размещать заказы именно у нас.
Вадим вдруг обнаружил, что ерошит челку, как раньше это делала Алька. Никуда без тебя…
— А разве это важно? — хрипло спросил он.
— Прости, Вадим…
Бородатый уралец непонимающе сощурился. Второй уралец подался вперед. Бровь у него заломилась в удивлении.
— Разве это важно? — повторил Вадим. — Куда вам больше? Зачем? Ради чего? Близкие-то вас часто видят? Ведь это…
— Извините, — сказал Андрей Игоревич, меняясь в лице.
Он навалился на Вадима, пытаясь заткнуть ему рот ладонью, но тот замотал головой, продолжая говорить:
— …ажно. Что деньги? Куда их? Если никого нет рядом… ф-фы…
— Ай, ты…!
Андрей Игоревич, случайно укушенный, с шумом втянул воздух.
— Не слушайте его, — обернулся он к оторопевшим уральцам, продолжая хватать Вадима за лицо и прижимая его к дивану. — Он бред несет. У него трагедия. Он еще не отошел, он в тяжелом психологическом состоянии.
— Я просто… — отплевываясь от настырных пальцев, Вадим вывернулся из-под начальника и перевалился через диванную боковину на пол. — Я просто понял…
Он стянул контракт со стола и встал.
Андрей Игоревич, тяжело дыша, откинулся на спинку. Взгляд его не сулил ничего хорошего.
— Четыре часа сюда, — сказал Вадим уральцам, — четыре обратно. Эти восемь часов вы могли бы потратить на своих любимых, детей, родителей. Потому что потом… — у него перехватило дыхание. — Потом может случиться, что времени уже не будет. Совсем.
Не глядя, он сунул контракт кому-то в руки и дернул дверную ручку.
— Вадим! — попытался окриком остановить его Андрей Игоревич.
Но Вадим уже спустился по коротким ступенькам в офис.
Люди, столы, квадраты мониторов, теряя четкость, проплыли мимо. Он вышел из здания, приткнулся на углу рядом с урной.
Дурак, Алька, дурак.
Ему сделалось больно, осенняя горечь, сентябрьская, табачная, особо жгучая, забилась в горло. Алька моя, Алька.
Он согнулся у стены.
В кармане некстати задергался, разразился трелью телефон. Выключить?
— Да.
— Где ты?
Голос Андрея Игоревича был странно тих.
— На улице, у курилки, — сказал Вадим.
— Ну и представление ты устроил. Жди, — бросил директор и отключился.
Он вышел после укативших на "Ниве" хмурых уральцев. Постоял рядом, посмотрел, двигая лицом, словно перемалывая нехорошие слова.
Наконец спросил, в мятом костюме, с галстуком, намотанным на кулак:
— Что, так плохо?
Вадим, не ответив, скривился.
— На.
Пачка пятитысячных купюр, перетянутая резинкой, ткнулась Вадиму в плечо.
— Зачем? — поднял глаза он.
— Тебе же нужно? — Андрей Игоревич тряхнул пачкой. — Бери давай.
— Спасибо, — Вадим, помедлив, положил деньги во внутренний карман куртки. — А уральцы?
— Подписали, — Андрей Игоревич подмигнул и наставил палец: — Но ты у меня теперь в кабале, понял? На полтора года, не меньше.
— Ладно.
— Когда выйдешь?
— После двадцать пятого. Двадцать шестого.
— Странная дата. В смысле, не начало месяца. Впрочем, ты понял, да? В кабале.
Андрей Игоревич зачем-то стукнул урну носком туфли и пошел обратно в офис. Он слегка сутулился. Сквозь редеющие волосы просвечивал кружок лысины.
Хороший мужик, подумалось Вадиму. Раньше как-то не замечалось, а сейчас… Или раньше я вообще ничего не видел? Ведь и советовался он со мной, и пили несколько раз вместе.
Алька, я был слепой хомяк?
В отделении банка через улицу Вадим нагнулся в окошко к знакомой операционистке.
— Тома, здравствуйте.
— Здравствуйте, — улыбнулась Тома.
У нее было усталое лицо и легкие тени под глазами.
— Я хочу пополнить счет и конвертировать всю сумму в евро.
— Сумма пополнения?
— Пятьсот.
Тома кивнула.
— Паспорт, пожалуйста. Номер счета или договора помните?
— Нет. Сейчас…
Он полез за телефоном, в записной книжке которого были цифры счета.
— Не надо тогда, — сказала Тома, — я по фамилии.
Он глядел на нее, пока она искала его данные, пока печатала заявление на взнос и приходный ордер. Она чуть морщилась, и на виске у нее трепетала жилка.
— Всю сумму будете конвертировать?
— А сколько там?
— Со взносом будет два миллиона тридцать шесть тысяч двести семь рублей.
Она выжидательно подняла на него глаза.
Ему подумалось: ей за тридцать. А кольца нет, не замужем. И голова, наверное, раскалывается. И вообще…
— Все будет хорошо, — мягко произнес Вадим. — Все образуется.
— Спасибо.
— Мигрень?
— И это тоже, — вздохнула Тома. — Так сколько будете конвертировать?
— А ровно на пятьдесят тысяч хватит?
Тома пощелкала кнопками калькулятора.
— Да, даже останется.
— Тогда ровно пятьдесят. Нет, пятьдесят сто. Я же смогу ими воспользоваться с карточки?
— Конечно.
— А перевести заграницу?
Тома кивнула.
— Вы пока вносите, — она подала ему бланки, — распишитесь там, где галочки, и в кассу, а потом с корешком ко мне.
В кассе пачка пятитысячных банкнот лишилась резинки и была спорым шелестом пересчитана счетной машинкой.
Кассир хлопнула печатью по ордеру.
— Все верно.
Вадим вернулся к окошку.
— Вот, — он выложил корешок. — Может вам цитрамончику?
— Уже, — сказала операционистка и наклонила голову. — Вы какой-то странный сегодня.
— Почему?
— Обычно все буклеты разглядывали.
— Изменился. Наверное…
Вадим вспомнил Альку (забыл о ней, сволочь?), и, видимо, у него что-то случилось с лицом, потому что Тома обеспокоенно привстала:
— У вас все в порядке?
— Да, — выдавил он, — да.
Подписав документы на конвертацию и узнав, что банковский перевод стоит от тридцати пяти до пятидесяти долларов, он попрощался.
— Извините, — сказал, — я, может, еще забегу.
Надо было снова ехать к Скобарскому.
На мгновение собственные усилия показались ему бессмысленными, зряшными. Господи, завопил внутри голосок, да кто тебе этот Олежек? Никто!
А деньги? Это же твои деньги! Ты, вот так, всего себя! Чужому!
Но Вадим скрипнул зубами, и голосок умолк. Деньги. Казалось бы, почти четыре года копил, а жалко не было. Совсем. Даже смешно.