Княжна

Воину Исме должно было остаться в племени на всю его земную жизнь. Подготовленным подземной отравой, питающей его мозг и сердце каждую ночь, послушным и сильным, — вождем тупых тойров-быков, исполняющим все приказания шестерых жрецов. Но следом за Исмой явилась жена. Так неожиданно, так внезапно. Как он называет ее, когда думает, что никто не слышит птичьего языка двоих? Алый степной тюльпан… Любящие мужчины глупы и смешны, даже если они высокие воины.

По зарослям цветов плыл слоистый туман, хорошо видимый у стен, где стоял полумрак, он таял к середине пещеры, куда падал свет из дыры в потолке. Огромный световой столб, будто отлитый из дымчатого стекла, внутри которого кружились птицы, нося на крыльях блики верхнего солнца. Ниже, над самыми цветами летали черные пещерные пчелы, медленно и тяжело, как летают во сне пущенные рукой камушки. Жрец нахмурился — ласточка метнулась, подхватывая пчелу. Недреманным глазом надо следить за сердцем горы. Свет нужен цветам и пчелам, но свет привлекает птиц.

Он прошел к световой завесе, наклонился, погружая руки в густые заросли. Поддел камень и отвалил его, открывая черную нору. С тонким свистом поползли вверх клубы жемчужного тумана, сворачиваясь и вытягиваясь длинными хвостами. В носу защипало, и жрец задержал дыхание, борясь с желанием раскрыть рот и глотнуть сладкого, першащего в горле запаха. Пропитанная бальзамом вата почти не пропускала в нос отраву, но осторожность не помешает.

Отворачиваясь от дыма, еле дыша, жрец-Пастух смотрел, как ласточки, не закончив полет, падают на цветы, а широкие листья шевелятся, роняя на землю птичьи тельца. Снизу пялился камень с грубо вырезанной на нем мордой. Подождав, сколько нужно, жрец поставил его на прежнее место, заткнув отравленную дыру.

Перейдя дальше, отвалил другой камень и постоял над ним положенное время. Камней было шесть, и шесть жрецов правили племенем тойров, придя в него в незапамятные времена. Когда наступит время покинуть земную жизнь, жрец-Пастух отправится из племени тойров туда, где подрастает его назначенный сын, в чтении древних свитков и изучении сонма богов самых разных стран. Он приведет его на свое место, молодого жреца с еле пробивающейся бородой, а сам спустится в сердце горы, в горнило сладкого тумана, и там найдет забвение, которое сохранит его до времени полновластия. Чем больше сделает он тут, наверху, тем меньше времени лежать ему в толще дурманного дыма и тем быстрее наступит бесконечность, не прерываемая больше ничем.

Высокие гости, взятые в наем — большая удача для шестерых жрецов, ведущих племя тойров по верному пути. Тойры и их гора посреди гнилого леса хороши, как хорош и привычен бывает свой дом, стоящий за глухой оградой. Жрецы славно потрудились, лишая племя богов, и теперь это тупые быки, покорно идущие туда, куда нужно повелителям. Но, потеряв своих наивных, простых, как грубые камни, богов, тойры лишились и человеческого. Теперь они всегда только ведомые, не подтолкни их, умрут с голоду в своих безрадостных землях. А надо идти дальше, мир огромен и жрец-Пастух не желает быть лишь пастухом тойров. Вместо шага сделать прыжок, вот что позволит ему сильный и храбрый мужчина, чей лоб всегда прорезает морщина от спрятанных мыслей. А его женщина, которая пришла как помеха, она поможет не просто прыгнуть, а преодолеть новую вершину! Пастух умен и вовремя увидел это!

Заваливая пятую дыру, жрец хрипло рассмеялся и тут же смолк, водя по сторонам покрасневшими глазами. Трясущейся рукой сорвал с плеча приколотую пряжку и ткнул острием застежки в мякоть левой руки. Стер ладонью кровь. В голове от боли прояснилось. И он, покачиваясь и задерживая дыхание, пошел к последнему камню. Время, что можно было провести тут, открывая все шесть ноздрей горы, дышащих отравленным подземным газом, истекало. Столько раз изо дня в день он делал это, что по стуку сердца определял время. Надо уходить, если он не хочет остаться тут и заснуть сном мертвого, дожидаясь, когда пятеро жрецов хватятся и придут опустить его в пропасть.

Он еще сумел, упрямо прикусывая губу, расправить листья дурмана над последним камнем, поставленным на место. И шатаясь, пошел к расщелине. Протиснувшись в темный коридор, навстречу смутному человеческому гомону, оперся на стену, кашляя и выковыривая из носа комки хлопчатника. Вытирая руку о подол, ругал себя, шевеля губами, — увлекся мечтами, как неразумный подросток, упустил мгновения непосчитанными. Если так пойдет дальше, то придется брать к цветам другого жреца, чтоб стоял у выхода, а это не нужно. Потому что тогда он, жрец-Пастух, ничем не будет отличаться от своих помощников. Расстояние должно быть велико.

Выпрямляясь, Пастух отряхнул испачканный землей подол и двинулся навстречу обычной жизни. К ночи туман, напоив отравой цветы, рассеется до нужного состояния, и в пещере можно будет ходить, снова приведя в нее воина Исму с его преданной женой, даже в отравленном сне сумевшей охранить себя от мужской жадности жрецов. Но то и хорошо, знал теперь жрец-Пастух. Пусть она, уже носящая в своем животе потомство высокого воина, зреет до поры, когда назначено ей будет уйти к богам. Кто там у них, у Зубов Дракона? Старый воин Беслаи, ставший богом не так давно. Пусть он встретит за снеговым перевалом одну из своих дочерей, с грудями, полными ядовитого молока, с телом, насыщенным смертельной отравой. И еще одним человеческим богом станет меньше. Она сделает все, что велят ей жрецы, потому что у них останется ее ребенок. Хорошо бы это была девочка. Жрец усмехнулся, скачущий на носике светильника огонек осветил изогнувшиеся губы. Через десяток с небольшим лет, проведенных в заботах о племени тойров, у него во власти окажется новая Ахатта, — такая же смуглая, с крепкой красивой грудью, воспитанная в полном и беспрекословном повиновении. А пока есть женщины тойров, пусть некрасивые и неуклюжие, но от стародавней жизни осталась им веселая жажда телесного счастья и потому сочетаться с ними неплохо. Захочется красоты, что ж, корабли все еще, подходя на свет обманных костров, садятся на прибрежные скалы. И жрецы имеют в грабежах лучшую долю добычи. Женщины бывают там, разные. Конечно, таких, как Ахатта, нет. Но он подождет.

Он шел и шел, кивая редким встречным, касаясь подставленных женских грудей, обходил играющих детей, приподымая подол, чтоб не дотронуться. Заглянул в большую пещеру ковров, где десяток умелиц, притопывая и бегая, тянули нити-паутины из собранного в лесу хлама, и пели короткие песенки-частушки, взрываясь грубым смехом, кивнул сидевшему на возвышении жрецу-Ткачу, надзиравшему за работой.

И, зайдя в свое просторное жилище, увешанное лучшими коврами, с узорами, перетекающими, будто живые, со вздохом повалился в большое кресло с мягкими подлокотниками. Приняв из рук служанки чашу с подогретым вином, вытянул ногу, чтоб расстегнула сандалию. И, нежась от сильных нажатий женских пальцев, разминающих ступню, закрыл глаза.

Как всегда, после дневного ухода за цветами, в голове плавно кружилось, и перед закрытыми глазами возник и стал шириться будущий мир, мир полновластия, лишенный богов, всех. Лежал огромным ковром, черные точки, множась, сливались в области тьмы, захватывающие целые страны. И земля, по которой ходили люди, ступая по твердому, растворялась, чтоб средний мир соединился, наконец, с нижней бездной.

— Тогда смерти не будет, — прошептал, погружаясь в дремоту, довольный тем, что все идет, как надо.

36

Девушка пела и полудетский голос плыл, покачиваясь, как плывут по воде пущенные весной праздничные ленты, увитые цветами. Тонко звенела лира, продлевая звук голоса, над огнем светильников толклась мошкара, роняя себя черными точками на камни и брошенные на стол мелкие вещи. После серых дождей, ярких радуг, утренних стылых заморозков и неба, через край полного тучами, пришло лето, раскидывая по степи и побережью цветной подол с вышивками, уселось на травы и остановило время. Жаркие медленные дни шли чередой, и каждый тащил за собой вечер, весь в звездах, а к нему была привязана ночь, мягкая, как мех щенка. Все двигалось медленно, и даже цветы в цветнике замирали, полураскрывшись.