Княжна

Но, вставая в двери, купец нахмурил седые брови, тщательно закрашенные хной. Молча смотрела послушная Цез, как пинками и затрещинами, хватая за волосы, когда падал, выкинули юношу за порог. И повернула к покупателю прекрасное лицо.

— Я пришел за тобой, жена, — сказал купец и повернулся уходить, чтоб сразу уехать, ведь дома ждали его множество дел, — одевайся.

— Нет, — сказала послушная Цез. И встала с постели, убирая в косу тяжелые волосы.

— Нет. Я не пойду.

И тогда он медленно повернулся. Всего мгновение смотрела Цез в черные глаза, мертвые, как пуговицы на богатом кафтане. Но женское знание вспыхнуло, осветив бездну чужой души, и показало ей все. Ведь не зря девушки Каменных гор умеют угадывать все мужские желания. Даже те, о которых сами мужчины не ведают…

А любовь сделала глаза Цез острыми, как кромка ножа.

Одного вдоха хватило ей, чтоб увидеть черное болото шевелящихся гадов. И закрывая глаза, так что ресницы, обрезаясь об остроту ее зрения, посыпались на выметенный пол, она крикнула так, что отозвались эхом тихие горы и в озере, впервые с его сотворения, забурлила вода, поднимая волны:

— Нет! Никогда!

В теплых спальнях смолкли смешки и стоны, на тропинках замерли легкие шаги. Даже горлицы на золотых чердаках перестали ворковать свои страстные песни.

А купец, снова отворачиваясь, усмехнулся в заплетенную косами бороду и приказал, уходя к паланкину:

— Свяжите ее. И киньте в ногах.

Но ласковое тело девушки оказалось сильным и проворным, а стройные ноги быстрыми и крепкими. И только зубчатые листья в окне закачались, шелестя, когда мелькнула снаружи пепельная коса, змеей по яркому подоконнику.

Напрасно слуги купца бегали по окрестным тропам, напрасно девушки, выходя со свечами, тихими голосами кликали подругу и сулили ей ласку и прощение. Напрасно парни кричали о горных тиграх, подстерегающих в расщелинах скал.

А когда купец, с каменным лицом, проведя в приветливых спальнях несколько дней и ночей, усаживался в паланкин, из гор услышали все страшный тоскливый крик и злое рычание. Все собрались на площади, глядя вокруг и зябко поводя плечами. Все ждали — мужчины и женщины. Старый купец с черной душой приказал поставить носилки на землю. И тоже ждал, в черных надеждах, исполнения злых пожеланий.

И они были исполнены. Верно, небеса и боги не любят непослушания, думали девы, закрывая руками красивые лица, но выглядывая сквозь тонкие пальцы, чтоб не упустить, рассмотреть, как, шатаясь, идет к ним от скалы изможденная Цез, хватается за ветки кустарника и листья того сразу краснеют от крови.

Чуть не дойдя до толпы, Цез упала ничком. Один из парней приблизился, боязливо перевернул ее на спину, шепча обережные слова. И все ахнули, глядя на кровавую дыру вместо правого глаза и шрамы на лице, залитом кровью. Тигры, тигры, ее брали тигры — несся по маленькой толпе шепот и, страшась, что раненая откроет второй глаз и придется что-то делать с той, которая потеряла свою красоту, люди начали незаметно расходиться — по одному и по двое, уводя друг друга за руку в уютные дома, в теплые спальни. И вскоре лишь купец остался, насмешливо глядя на ту, которая смела сказать ему «нет» и получила свое наказание. Но и этого мало показалось купцу. Резко сказал несколько слов, и слуга помчался, быстро перебирая ногами, в один из домиков, вытащил из дверей спальни упирающегося юношу, с гладкими щеками, не знающими даже первого пуха. Привел и поставил над раненой девушкой.

— Ты ее хотел? Так бери! — приказал купец юноше.

Цез подняла голову и открыла единственный глаз, протягивая руки к тому, кого полюбила.

— Нет! — крикнул он, отступая.

И это «нет» вызвало на толстом лице купца довольную ухмылку. Когда его уносили, покачиваясь в паланкине, он хохотал, поглаживая рыжую бороду.

Вскоре после этой истории в тихом озере проснулся древний вулкан. И засыпал долину пеплом, похожим цветом на волосы Цез. А горы вывернул наизнанку, погребая под обломками далекую страну с маленьким земным раем в сердцевине.

Рыдающая Цез, с рассеченным лицом, залитым кровью, осталась за многие десятки лет отсюда. И — навсегда одна.

Потому никто не знает этой истории. Как не знает и того, почему чаши весов мироздания милосердно качнулись и выпрямились, уравновешивая несчастья бывшей красавицы.

Но так стало. И с той поры единственный глаз Цез без ошибок прозревал неумолимое будущее и тех, кто идет к нему — разными путями. От широкой дороги любви и чести, до узкой вонючей тропки предательства и расчета.

47

Цез ела. Ужин рабыни принесли в покои княгини и, осторожно обходя сидящую на каменной лавке старуху, ставили на мраморный стол плоские тарелки с зеленью и свежими овощами, поднос с кусками вареной рыбы, парящей томным запахом моря и специй, миску с жареным мясом, из коричневых кусков которого торчали белые кончики ребер, и корзинку с лепешками, роняющими с излома сдобные крошки. Широко расставив под натянутой юбкой костлявые колени, Цез, наклоняясь, брала с тарелки кусок, отрывая зубами, жевала, запивая пахучим вином, вытирала руку о край юбки и, разламывая лепешку, засовывала ее в рот. Из-под низко опущенного на лоб платка сверкал единственный глаз, а второй смотрел мертво и холодно, как мраморный шарик. Техути рассказал княгине перед ужином, что старуха получила глаз из вареного стекла в обмен на пророчество — в порту, куда заходил корабль Флавия. Мастер принес искусную поделку в тряпице, сунул в морщинистую руку и, плюнув на палубу, ушел, всхлипывая и досадливо вытирая слезы с искривленного знанием лица.

Старуха ела, так едят очень старые, но еще крепкие люди — не заботясь о том, как выглядит со стороны. Что-то хватала жадно, а другое, рассмотрев и понюхав, бросала обратно в миску и отодвигала ее подальше. Отдуваясь, громко жевала, и, глотнув вина, рыгала, не прикрывая рот рукой. И княгине были видны уходящие в прошедшие годы тысячи трапез старой женщины, сотни кувшинов вина и воды, горы яблок и винограда… Привычно. И не мешает, прожевывая и глотая, одновременно разглядывать тех, кто сидит поодаль, ждет, потеряв аппетит. Усмехаться их серьезным лицам и испуганно поблескивающим глазам.

Вино наливала Анатея, сгибая тонкий стан и клоня рукой узкогорлый кувшин. Красивое лицо ее было бледным и серьезным. В начале ужина тут была и Мератос, вошла павой, стреляя подведенными сурьмой быстрыми глазами, но, встретившись взглядом с Цез, вдруг расплакалась, уронила корзину с персиками и те заскакали по плиточному полу, прячась за табуретами и коврами. Громко воя, Мератос кинулась к двери и скатилась по лестнице, не слушая сердитых окриков Хаидэ. А старуха махнула рукой в ответ на извинения за бестолковость девчонки, сказала глухим, но ясным голосом:

— Пусть ее. Пришло ей время задуматься.

Истерика маленькой рабыни пришлась кстати тем, кто ждал решения своей судьбы — Ахатта, собрав силы, сидела неподвижно, но спокойно, с обескровленным лицом и сжатыми на коленях кулаками. И Хаидэ постаралась прогнать прочь тревогу, следя, чтоб не проглядывал спрятанный внутри страх.

Больше всего Цез пришлись по вкусу шарики из рубленой баранины, маринованные с оливками. Она очистила расписную миску и выбрала остатки соуса куском лепешки. Запила еду вином, гулко глотая и запрокидывая голову так, что платок съехал со лба на седые гладко зачесанные волосы. И поставив кубок на стол, приняла от Анатеи вышитое полотенце, глянув на девушку благосклонно. Вытерев рот и руки, велела княгине:

— Отошли девушку. Ей с нами не надо.

Положив на стол скомканное полотенце, откинулась к стене.

— Твой благородный тойр знает толк в кушаниях, княгиня.

Ахатта вздрогнула, подаваясь вперед. Огонь светильника очертил резкие тени на худых скулах. Старуха рассмеялась.

— Пугает слово? Посмотри на мужа своей сестры, подстреленная судьбой. Разве не таковы те, кто тебя уничтожил? Ведь похож?