Страница 46 из 48
Царствование Ивана Васильевича было для страны несчастливым…
Эпилог
Русское Средневековье — это мир, принципиально отличающийся от нашего. Люди тех лет иначе думали, иначе веровали, иначе воспринимали время и пространство, имели иные нравственные идеалы, иное отношение к человеческой личности. Это был мир традиции, раз и навсегда заведенного порядка вещей. Худшим обвинением служило слово "новина", то есть разрушение устоявшегося социального института, обычая, изменение древнего бытового уклада. Даже самая смелая реформа производилась под флагом "возвращения к старине", искаженной людьми недобрыми и неумными. Любое бурное общественное и культурное развитие, стремительная "смена картинок" воспринимались как плавание по огромному и неизменяемому океану от порта "Сотворение мира" до порта "Страшный суд" на корабле, где одно поколение команды сменяется другим. Шторм ли стоит в волнах или затишье, вокруг лишь вода и небо, чайки и ангелы, рыбы и водяные бесы. Любая перемена — часть более глобального постоянства. Время поглощается вечностью. Время — палуба, вечность — океан.
Позднее этот мир постарел, европеизировался и стал постепенно разрушаться, покуда не грянул последний залп 1917 года. Сейчас от былого мира мало что осталось, и в прежнем виде ему уже не быть восстановленным никогда.
Но когда он был в цвету, каждому его жителю предназначались роль и место в строго распланированной общественной системе. Личность человека имела значение постольку, поскольку ему суждено было принять участие в мистерии жизни, уйти за кулисы и там получить оценку Высшего Судии. А значит, главная миссия христианского общества и государства состояла в том, чтобы обеспечить наилучшие, наиболее комфортные условия всех "актеров". Отказ от игры и от полученных вместе с ролью в спектакле прав и обязанностей, от места в жизни, от предназначения, оценивался прямо противоположно современным этическим образцам. "Бунт против системы", "обретение себя", личная независимость, выход за общепринятые нормы, попытка сломать их воспринимались не только и даже не столько как преступление, сколько как мерзость или дурость. Человек-вне-общества — по терминологии того времени, гультяй-меж-двор — приобретал для современников дурной запах. Он становился ходячей тухлятиной.
Но роли юродивого Христа ради, например, или нищего на паперти, или даже безбожного скомороха были частью спектакля. Гораздо хуже, когда человек "терял знак", то есть расставался с твердой принадлежностью к какой-либо общественной группе. Бродяга — человек подозрительный и неприятный, а разбойник плох не только собственно разбоем, но и оторванностью своей от общества. В этом смысле и тот, и другой рассматривались как люди второго сорта.
Общественные тяготы переносились с терпением и смирением — это одна из важнейших черт русской цивилизации. Люди видели в трудностях земных отблеск легкости небесной, спасение души стояло на порядок выше любых других личных приоритетов.
Общественный механизм XIV–XV веков напоминал большую деревню, где каждое княжество и каждая аристократическая республика представляли собой теплый, ухоженный домик; посреди высился храм общей для всех митрополии, а над крышами простирала Покров сама Богородица. Создание единого Московского государства превратило деревню в один очень большой дом, храм митрополии — в домовую часовню патриархии, и лишь Покров остался прежним. Однако это были изменения, поглощенные цивилизационным постоянством Руси. Их глобальный характер почувствовали только высшие слои общества, поэтому социальные конфликты XVI столетия в основном имеют верховой характер и не затрагивают толщу русской жизни.
В этом громадном доме общий порядок ни для кого не предусматривал исключений. Государь и митрополит были включены в действо. Им так же не полагалось выламываться из общей системы, как и последнему бедняку-крестьянину. От них требовалось даже более неуклонное следование роли, поскольку оба "играли" на виду у всего государства. И земная, публичная оценка их жизни производилась традиционным обществом именно по критерию соответствия предназначению. Если всем прочим социальная мобильность, сохранявшаяся в старомосковском обществе XVI века, давала возможность по собственному желанию или по непредвиденным обстоятельствам переменить роль и судьбу, то монарху и высшему архиерею страны можно было "уйти на пенсию" только в монахи или на тот свет.
За всю историю Московского государства лишь два монарха совершали попытки "сыграть не по правилам", противопоставить себя старомосковскому общественному укладу и культурной традиции, утвердившейся под влиянием православия. Иначе говоря — переменить роль. Это Иван IV и Лжедмитрий I. Последний стал признанным антигероем русской истории, и даже либеральные попытки представить его "неудавшимся реформатором" ничуть не улучшили массовое восприятие этого одиозного деятеля. Что же касается Ивана IV, то здесь все намного сложнее.
Иногда создается впечатление, что этого царя послал России сам Господь. Попущение всем его неудачам и злодеяниям, возможно, было уроком всей стране: насколько велик и удачлив был православный царь, пока он был настоящим православным царем и не пытался уклониться от своего предназначения, и насколько мерзок, жалок и несчастлив стал он, изменив собственной роли. Вернее сказать, попытавшись пересоздать ее, отвергнув то, что составляло ее суть изначально…
Иван IV возжелал не только править страной и народом, но и отделиться от них, встать над ними, преобразиться в независимую силу, ничем не сдерживаемую и ничем не ограниченную в своих планах и действиях по отношению к подданным. Законодательного, юридического ограничения ему и впрямь не существовало. Ни византийское, ни русское право его просто не предусматривало. А современные политологические представления о природе власти, социальная философия, навеянная духом эпохи Просвещения, в принципе непригодны для того, чтобы устраивать суд над государями старомосковскими и их временем. Невозможно и бессмысленно применять Уголовный кодекс Российской Федерации, скажем, к местническому делу. Так же невозможно и бессмысленно требовать от грозненской эпохи соответствия каким-то невнятным "общечеловеческим ценностям", за которыми кроется рублефицированный либерализм. Для всех этических максим нашей интеллигенции, гуманистичной и вестернизированной, у XVI столетия один ответ: пороть, пока дурь не вылетит из головы. И этот ответ на "критику слева" адекватен. Никогда нравственные вкусы потомков не были милосердны к духовному укладу предков, но лучше ли стали потомки? Наше время, мутное от интеллектуальной эквилибристики униженных поколений, слабое и неплодоносное, должно бы склонить голову перед героической, кровавой и блистательной эпохой последних Рюриковичей. Бурное социальное творчество того времени, самоотверженная борьба с опасными врагами, невероятная витальность и в то же время духовная эпичность дадут сто очков вперед нынешней невразумительной помойке… Совать в русское Средневековье какой-нибудь, прости господи, розовый социализм, либеральную хельсинковщину или, скажем, тупобесчеловечную науку экономике — проявление пошлости и недоумия одновременно. Но это не значит, что Московское государство в зените существования своего не знало высшего смысла и высшей правды, подчиняться которым должны были в равной степени и царь Иван Васильевич, и какой-нибудь гарнизонный пушкарь из Шацка. А смысл этот и эта правда таковы: государь — всего лишь первый из христиан, равных перед Богом. Истинный царь — Царь Небесный, и все жители православной державы ходят под рукой Его, смиренно подчиняясь Его воле, чтят Его заповеди, и хлеб насущный принимают из Его невидимых рук. Над царем земным, таким образом, стоит суд Бога, точно так же, как и над каждым из его подданных. И подданные вправе заниматься "критикой справа", то есть ставить вопросы: относится ли к ним государь как к участникам огромной христианской общины, иными словами, как к членам колоссальной семьи? Пусть он имеет право на строгость точно так же, как и всякий отец семейства, но и заботиться о семействе точно так же обязан — как о родне. Чтит ли он заповеди? Добрый он христианин или же отступник? Еще византийская традиция позволяла отказать государю в повиновении, если он покушается на основы веры. Если государь отступничает, если он "ложный царь", стоит ли ему подчиняться и как тогда упромыслить свою жизнь? Жизнь своей семьи? Жизнь города? Жизнь страны? Порой ответы на эти вопросы инициировали ужасающий бунт, а в Смутное время результатом стала титаническая борьба и социальная катастрофа.