Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 21 из 53

«Эк, скверный старикашка! всю жизнь валялся на боку, ничего не делая, атеперь выступил укорять других, зачем они не так делают!» Из уст старика должноисходить слово благостное, а не шумное и спорное. Дух чистейшего незлобия икротости должен проникать величавые речи старца, так, чтобы молодежь ничего ненашлась сказать ему в возраженье, почувствовав, что неприличны будут ее речи ичто седина есть уже святыня.

1844

XII

Христианин идет вперед

Друг мой! считай себя не иначе, как школьником и учеником. Не думай, чтобыты уже был стар для того, чтобы учиться, что силы твои достигнули настоящейзрелости и развития и что характер и душа твоя получили уже настоящую форму ине могут быть лучшими. Для христианина нет оконченного курса; он вечно ученик идо самого гроба ученик. По обыкновенному, естественному ходу человек достигаетполного развития ума своего в тридцать лет. От тридцати до сорока еще кое-какидут вперед его силы; дальше же этого срока в нем ничто не подвигается, и всеим производимое не только не лучше прежнего, но даже слабее и холоднейпрежнего. Но для христианина этого не существует, и где для других пределсовершенства, там для него оно только начинается. Самые способные и самыедаровитые из людей, перевалясь за сорокалетний возраст, тупеют, устают ислабеют. Перебери всех философов и первейших всесветных гениев: лучшая пора ихбыла только во время их полного мужества; потом они уже понемногу выживали изсвоего ума, а в старости впадали даже в младенчество. Вспомни о Канте, которыйв последние годы обеспамятел вовсе и умер, как ребенок[78]. Но пересмотри жизнь всех святых: ты увидишь, что оникрепли в разуме и силах духовных по мере того, как приближались к дряхлости исмерти. Даже и те из них, которые от природы не получили никаких блестящихдаров и считались всю жизнь простыми и глупыми, изумляли потом разумом речейсвоих. Отчего ж это? Оттого, что у них пребывала всегда та стремящая сила,которая обыкновенно бывает у всякого человека только в лета его юности, когдаон видит перед собой подвиги, за которые наградой всеобщее рукоплесканье, когдаему мерещится радужная даль, имеющая такую заманку для юноши. Угаснула пред нимдаль и подвиги — угаснула и сила стремящая. Но перед христианином сияет вечнодаль, и видятся вечные подвиги. Он, как юноша, алчет жизненной битвы; ему естьс чем воевать и где подвизаться, потому что взгляд его на самого себя,беспрестанно просветляющийся, открывает ему новые недостатки в себе самом, скоторыми нужно производить новые битвы. Оттого и все его силы не только немогут в нем заснуть или ослабеть, но еще возбуждаются беспрестанно; а желаньебыть лучшим и заслужить рукоплесканье на небесах придает ему такие шпоры, какихне может дать наисильнейшему честолюбцу его ненасытимейшее честолюбие. Вотпричина, почему христианин тогда идет вперед, когда другие назад, и отчегостановится он, чем дальше, умнее.

Ум не есть высшая в нас способность. Его должность не больше, какполицейская: он может только привести в порядок и расставить по местам все то,что у нас уже есть. Он сам не двигнется вперед, покуда не двигнутся в нас вседругие способности, от которых он умнеет. Отвлеченными чтеньями, размышленьямии беспрестанными слушаньями всех курсов наук его заставишь только слишкомнемного уйти вперед; иногда это даже подавляет его, мешая его самобытномуразвитию. Он несравненно в большей зависимости находится от душевных состояний:как только забушует страсть, он уже вдруг поступает слепо и глупо; если жепокойна душа и не кипит никакая страсть, он и сам проясняется и поступает умно.Разум есть несравненно высшая способность, но она приобретается не иначе, какпобедой над страстьми. Его имели в себе только те люди, которые не пренебреглисвоим внутренним воспитанием. Но и разум не дает полной возможности человекустремиться вперед. Есть высшая еще способность; имя ей — мудрость, и ее можетдать нам один Христос. Она не наделяется никому из нас при рождении, никому изнас не есть природная, но есть дело высшей благодати небесной. Тот, кто ужеимеет и ум и разум, может не иначе получить мудрость, как молясь о ней и день иночь, прося и день и ночь ее у Бога, возводя душу свою до голубиного незлобия иубирая все внутри себя до возможнейшей чистоты, чтобы принять эту небеснуюгостью, которая пугается жилищ, где не пришло в порядок душевное хозяйство инет полного согласья во всем. Если же она вступит в дом, тогда начинается длячеловека небесная жизнь, и он постигает всю чудную сладость быть учеником. Всестановится для него учителем; весь мир для него учитель: ничтожнейший из людейможет быть для него учитель. Из совета самого простого извлечет он мудростьсовета; глупейший предмет станет к нему своей мудрой стороной, и вся вселеннаяперед ним станет, как одна открытая книга ученья: больше всех будет он черпатьиз нее сокровищ, потому что больше всех будет слышать, что он ученик. Но еслитолько возмнит он хотя на миг, что ученье его кончено, и он уже не ученик, иоскорбится он чьим бы то ни было уроком или поученьем, мудрость вдруг от негоотнимется, и останется он впотьмах, как царь Соломон в свои последние дни.

1846

XIII

Карамзин

Я прочел с большим удовольствием похвальное слово Карамзину, написанноеПогодиным[80]. Это лучшее из сочиненийПогодина в отношении к благопристойности как внутренней, так и внешней: в немнет его обычных грубо-неуклюжих замашек и топорного неряшества слога, так многоему вредящего. Все здесь, напротив того, стройно, обдумано и расположено вбольшом порядке. Все места из Карамзина прибраны так умно, что Карамзин как бывесь очертывается самим собою и, своими же словами взвесив и оценив самогосебя, становится как живой перед глазами читателя. Карамзин представляет,точно, явление необыкновенное. Вот о ком из наших писателей можно сказать, чтоон весь исполнил долг, ничего не зарыл в землю и на данные ему пять талантовистинно принес другие пять[81]. Карамзинпервый показал, что писатель может быть у нас независим и почтен всеми равно,как именитейший гражданин в государстве. Он первый возвестил торжественно, чтописателя не может стеснить цензура[82], и еслиуже он исполнился чистейшим желанием блага в такой мере, что желанье это,занявши всю его душу, стало его плотью и пищей, тогда никакая цензура для негоне строга, и ему везде просторно. Он это сказал и доказал. Никто, кромеКарамзина, не говорил так смело и благородно, не скрывая никаких своих мнений имыслей, хотя они и не соответствовали во всем тогдашнему правительству, ислышишь невольно, что он один имел на то право. Какой урок нашему братуписателю! И как смешны после этого из нас те, которые утверждают, что в Россиинельзя сказать полной правды[83] и что она унас колет глаза! Сам же выразится так нелепо и грубо, что более, нежели самойправдой, уколет теми заносчивыми словами, которыми скажет свою правду, словамизапальчивыми, выказывающими неряшество растрепанной души своей, и потом сам жеизумляется и негодует, что от него никто не принял и не выслушал правды! Нет.Имей такую чистую, такую благоустроенную душу, какую имел Карамзин, и тогдавозвещай свою правду: все тебя выслушает, начиная от царя до последнего нищегов государстве. И выслушает с такою любовью, с какой не выслушивается ни в какойземле ни парламентский защитник прав, ни лучший нынешний проповедник,собирающий вокруг себя верхушку модного общества, и с какой любовью можетвыслушать только одна чудная наша Россия, о которой идет слух, будто она вовсене любит правды.