Ярошенко

Ивану Кондратьевичу Зайцеву ко времени встречи с Николаем Ярошенко минуло полвека. Он учился у знаменитых профессоров Егорова и Шебуева (у того самого Шебуева, картина которого, изображающая Петра Первого на поле Полтавской битвы, была пожалована корпусу государем и занимала в большом зале почти всю стену); он копировал в Эрмитаже творения великих мастеров; был свидетелем триумфов «Последнего дня Помпеи» и «Медного змия»; встречал Пушкина, Жуковского, Крылова; видел на сцене Мочалова и Каратыгина. Зайцев не просто первый учитель рисования, он — первый художник, которого встретил на жизненном пути Ярошенко.

Зайцев заметил страсть, пылающую в душе кадета, и не дал ей погаснуть. Он не только учил Ярошенко — он поощрял в нем художника; Зайцев угадал будущее Ярошенко и сказал ему об этом.

Три десятилетия спустя, в один из наездов в Полтаву, Ярошенко возьмется за портрет Ивана Кондратьевича. Лицо старого крестьянина, прозорливого и сильного духом. Могучий, великолепной лепки лоб; пронзительные глаза под седыми кустиками бровей; простота черт, будто наскоро, но крепко и точно вырубленных топором; большая седая борода, на редкость не благостная — что-то общее с обликом Льва Николаевича Толстого (в ту пору еще не написанного Ярошенко), не в частностях общее, а в целом. Портрет исполнен с большим чувством («особенно любовно», как выразился один критик); когда он появился на выставке, его хвалили, находили в нем «рембрандтовское». Старику художнику на портрете восемьдесят один — Ярошенко написал первого учителя за год до его смерти.

Второй учитель — Адриан Маркович Волков.

Волков из числа художников, оставивших по себе память одной картиной. Эта картина — как бы «опознавательный знак» Волкова — «Прерванное обручение» (бедный молодой чиновник пытался поправить дела выгодным браком с купеческой дочкой, но в самый миг обручения появилась обманутая им женщина с ребенком на руках).

Ярошенко встретился с Волковым в Петербурге, куда был прислан из Полтавы для продолжения военного образования в Первом кадетском корпусе (потом он оказался в Павловском училище, окончил же курс в Михайловском артиллерийском): к этому времени успехи мальчика в искусстве были так ощутимы, что отец разрешил ему брать частные уроки рисования.

По воспоминаниям близких, Ярошенко учился у Волкова «лет с четырнадцати»; установить дату любопытно: придя к Волкову в начале 1860 года, Ярошенко мог застать работу над «Прерванным обручением».

Впрочем, для современников Волков вовсе не был художником одной картины. Большой успех выпал на долю «Обжорного ряда в Петербурге», созданного двумя годами раньше «Прерванного обручения». Зрителей привлекало в картине сочувствие к беднякам, обитателям столичного «дна», горькая дума о плохо устроенном мире. «А. М. Волков человек еще молодой, но уже вполне изведавший, что такое жизнь — жизнь труженика-художника, не имевшего способности заискивать у сильных мира сего», — свидетельствовал современник.

Приемы рисунка и живописи, которые открыл ему Волков, Ярошенко мог, наверно, узнать и от другого преподавателя. Но пример Волкова учил его относиться к творчеству в согласии с торжествовавшей в новом русском искусстве эстетической проповедью Чернышевского: воспроизводить явления жизни и выносить им приговор.

Более того: искусство для Волкова стало общественной деятельностью — он был одним из ведущих художников-карикатуристов «Искры», самого сильного, самого яркого сатирического журнала тех лет.

Конечно, не без влияния учителя в альбомах юноши Ярошенко появились карикатуры и юмористические наброски — типы, сценки — по большей части из хорошо знакомой ему кадетской и юнкерской жизни. Но карикатуристом Ярошенко не станет, и дело не в способности к рисованию карикатур. Современники, разглядывая карикатуры на страницах «Искры», ставили в заслугу журналу умение решительно и остро откликаться на общественные события, умение «факту текущей жизни» придать «известное общее, типическое освещение». Вот это у Ярошенко останется, сделается одной из главных и привлекательных черт его творчества.

Заниматься искусством приходилось только по праздникам, но зато в праздники мальчик проводил у художника целый день, а то и несколько дней подряд. Это свидетельствует о возникшей близости учителя и ученика, не ограничиваемой часами уроков.

Дни, проведенные у Волкова, — не только занятия, но и общение: определенный круг людей и определенные разговоры.

Круг Волкова — «искровцы»: Минаев, Вейнберг, Левитов, Решетников, Златовратский, Елисеев, Глеб Успенский, редактор журнала — поэт Василий Курочкин, один из самых популярных деятелей шестидесятых годов, «председатель суда общественного мнения», как позже назвал его Михайловский.

О разговорах, происходящих в этом кружке, можно судить по революционно-демократическому направлению журнала, составу его авторов, наконец, по времени, когда юный Ярошенко оказался среди создателей «Искры», — конец пятидесятых — начало шестидесятых годов.

Поэт Вейнберг потом вспоминал, «как жадно набрасывалась публика на каждый номер „Искры“, какой авторитет она себе составила на самых первых порах, как боялись ее все, имевшие основание предполагать, что они могут попасть или под карандаш ее карикатуристов, или под перо ее поэтов и прозаиков, с какою юношескою горячностью, наконец, относились к своему делу и мы сами…».

Годы становления Ярошенко (что-нибудь с четырнадцати до восемнадцати) прошли в боевом, увлеченном своей общественной деятельностью, популярном кружке «искровцев» — здесь складывались его представления, принципы, характер.

Значение «искровского» кружка для Ярошенко усугубляется тем, что приходил он к учителю из казармы и уходил от него, когда праздник оставался позади, тоже в казарму.

В годы, когда Ярошенко брал уроки у Волкова, новое русское искусство быстро и крепко стало на ноги. Уже был Федотов, и учитель Волков объявлял себя его убежденным последователем. Стремительно шагал Перов: появились и «Сельский крестный ход» и «Чаепитие в Мытищах». Много разговоров вызвал «Привал арестантов» Якоби. На академической выставке 1863 года «Тайная вечеря» Ге «изнутри» взорвала традиционный сюжет, пукиревский «Неравный брак» по произведенному впечатлению из события художественного сделался событием общественной жизни. Через несколько недель после открытия выставки четырнадцать «бунтарей» вышли из Академии.

Адриан Маркович Волков был среди художников, противопоставивших освященной академическими постановлениями «живописи народных сцен» правдивое изображение народной жизни. Таких художников становилось все больше, из них, по словам Крамского, образовался «контингент национального искусства».

«Искусство должно быть благом народа, потребностью народа», — писала «Искра». Она осуждала «старинные, от предков унаследованные воззрения», согласно которым «искусство должно доставлять высшие эстетические наслаждения» тем, кто покупает произведения искусства. Полтора десятилетия спустя Ярошенко определит главную цель Товарищества передвижников — «вывести искусство из тех замкнутых терминов, в которых оно было достоянием немногих, и сделать его достоянием всех».

Понятие «учитель» много шире понятия «преподаватель», и роль Волкова как учителя Ярошенко, видимо, вполне соответствует широте этого понятия.

Третий учитель — Крамской.

Канун

Все тем же летом 1874 года в письме к Репину с Сиверской Крамской горестно признается: «Вы пишете, что работали много, до одурения, что надо и пора работать, так как тридцать лет стукнет, а Вы еще немного сделали, что же сказать мне, которому пошел уже тридцать восьмой. Ой, ой, ей-богу, подумаешь, жизнь как будто кем-то украдена, или я ее сам проспал, не видал я ее, право, не видал! Странные мы, русские люди! Все у нас как-то успеем, да еще сделаю, а смотришь, время и ушло, и ушло безвозвратно. Я теперь начинаю, точно перед смертью, дорожить днями».

Крамскому тридцать семь, у него за плечами «Христос в пустыне», «Русалки», десятки портретов (и среди них — Лев Толстой!); Репину тридцать, он автор прославленных «Бурлаков»; оба торопятся, страдают, что задержались, не успели, опаздывают; Ярошенко двадцать восемь — и ничего не сделано, даже доброжелателям неясно — художник или офицер? Острое чувство потерянного времени, наверно, пронзало многие беседы Крамского и Ярошенко.