Новеллы

Но грюнтальскому пастору что-то ни на минуту не давало покоя. Он снял и снова надел бархатный берет с помпоном, вытянул руку, пропуская сквозь пальцы головки репейника, росшего вдоль дороги. Ловко отшвырнул носком туфли круглый камешек, через четыре шага снова отшвырнул его и чуть заметно улыбнулся. Затем снова заговорил:

— Вы заметили справа от себя стройную девицу? На ней было розовое платье, и сквозь него просвечивала белая нижняя юбка…

Он вздрогнул от неподвижного, колючего взгляда коллеги. Но Фогель смотрел на что-то другое. Показав рукой на старую грушу у обрыва, он почти беззвучно проговорил:

— Здесь она любила сидеть на закате.

Пастор Краузе кивнул головой и сочувственно вздохнул. Однако день был слишком удачным, и молодой пастор не мог искренне разделять переживания несчастного вдовца.

— Это у вас пройдет, дорогой коллега. Время излечивает все, даже самые глубокие сердечные раны…

Эта избитая, повторяемая изо дня в день фраза понравилась ему самому. Фрау Корст могла быть спокойна: он по мере сил выполнял свой долг.

А вот и она сама спустилась с крыльца им навстречу. Грюнтальский пастор не успел закончить. У калитки коллега вырвал свою руку и нагнулся над кустом мелких желтых роз.

— Здесь она три года тому назад потеряла из перстня маленький зеленый камешек.

Довольно долго он, совсем как маленький мальчик, нагнувшись, ходил вокруг куста и разглядывал покрытую травой глинистую почву. Пастор Краузе только плечами пожал при виде такого ребячества. Ему пришла в голову новая тема для разговора за обедом. Кстати, он вспомнил читанный или слышанный когда-то стишок и не без пафоса продекламировал его:

[18]

Вдруг он испуганно попятился, словно от чего-то уклоняясь, и вытянул перед собой руки.

Пастор Фогель выпрямился. Его желтое лицо стало землисто-серым, глаза горели в темных впадинах. Защищаясь от этого взгляда, Краузе и простер вперед руки.

— Да, да… именно так…

Хорошо, что фрау Корст спасла положение.

Переодевшись и сев за стол, грюнтальский пастор не переставал корить себя за необдуманную цитату. Ведь он имел дело с отъявленным меланхоликом, не следовало его огорчать еще больше. Тут могли помочь только веселость и беспечность.

За бульоном он время от времени кидал взгляд на пастора Фогеля. Ужасно неприятно, что лицо у него все еще такое серое. Поэтому, разрезая жаркое, Краузе шутливо спросил фрау Корст, не носила ли она в молодости розовые платья и нравились ли ей красные туфли с бантиками. Но фрау Корст была молчалива и робка. Она обошла на цыпочках вокруг стола и, покачав головой, убрала нетронутую тарелку хозяина.

— Что же вы ничего не кушаете, господин пастор?

Ответа не последовало. Когда подали рисовый пудинг, грюнтальский пастор опять попытался рассеять коллегу. Рисовый пудинг — его, Краузе, слабость. Однажды в студенческие годы он съел в ресторане две порции, позабыв, что денег у него только на одну. Пришлось оставить в залог перочинный нож и записную книжку — подарок матери.

Но шутке этой посмеялся он один. Только когда фрау Корст принесла из погреба холодную, как лед, бутылку вина, к нему окончательно вернулось приятное расположение духа, и он о особым удовольствием рассказал несколько в самом деле забавных анекдотов из пасторской практики. За второй бутылкой он уже не дожидался, когда будут смеяться другие. Удовольствия этого дня дополнились ароматом кисловатого красного вина. Заходившее солнце бросало в комнату желтый отсвет, в открытое окно с горных пастбищ доносился едва уловимый перезвон колокольчиков, легкий, влажный ветерок ласкал побагровевшие щеки. Не будь напротив этого серого лица, ему казалось бы, что он сидит на веранде кафе или в благословенном детьми семействе после крестин.

Когда солнце зашло, грюнтальский пастор встал из-за стола и начал собираться домой. У него едва хватало времени, чтобы засветло перейти по тропе через гору и миновать сосновый лесок по ту сторону ее.

Он хлопнул Фогеля по плечу.

— Выше голову, коллега! Мы еще поживем! Для нашего дела нужны люди, которые не гнутся и не ломаются. Пойдемте выйдем на свежий воздух. Свежий воздух во всех случаях — лучшее лекарство против дурного настроения.

Фрау Корст выбежала на крыльцо с пальто и шляпой хозяина.

— Вам будет холодно, господин пастор! Господин пастор!

Но они отошли уже довольно далеко. Грюнтальский пастор что-то крикнул в ответ. Затем они исчезли у кузницы, за живой изгородью из акаций.

Фрау Корст покачала головой и вздохнула. Она долго смотрела им вслед.

Пастору Краузе очень хотелось говорить. У него было такое чувство, будто его коллега вбил себе в голову какую-то нелепую мысль и ее непременно нужно опровергнуть. В сумерках уже не видно странных глаз Фогеля, к тому же от вина Краузе стал очень самоуверенным. Он без обиняков начал с самого главного:

— Почему вы, уважаемый коллега, весь день так странно смотрите на меня? Неужели я недостаточно хорошо справился со своими обязанностями!

К удивлению его, рингсдорфский пастор ответил сразу и, казалось, охотно:

— Я смотрел не на тебя. Я смотрел в зеркало.

У грюнтальского пастора по спине мурашки забегали. Он с ужасом вспомнил, как давеча фрау Корст шепнула ему на ухо:

— Когда собака не ест, значит, она бешеная. Не бывает ли то же самое с людьми?

Грюнтальский пастор оглянулся. На тропе не видно было ни души. Крыши домов в отсвете заката казались темно-красными.

Рингсдорфский пастор шел с непокрытой головой, размахивая руками. Нельзя же было бросить человека, когда он явно утратил от горя душевное равновесие. Пастор Краузе нагнал коллегу и пошел рядом. С минуту подумал, что бы такое еще сказать для проверки. Так ничего и не придумав, он положил коллеге руку на плечо и снова начал:

— Усердная молитва — самая надежная опора в любом горе. Жизнь человеческая быстротечна, подобно жизни лепестка или росинки.

Пастор Фогель утвердительно кивнул головой.

— Конечно! И в этом зеркале я увидел лицо актера или клоуна.

У грюнтальского пастора опять по спине мурашки пробежали. В самом деле, фрау Корст права! Фогель уже не в состоянии следить за логическим ходом мысли. Тем более нельзя оставлять его в заблуждении. Может быть, все-таки удастся обнаружить просвет в больном мозгу бедняги?

Грюнтальский пастор продолжал говорить и, все больше пугаясь, слушал бессмысленные ответы, не имевшие никакой связи с тем, о чем он спрашивал.

— Вам будет холодно, коллега. Я охотно проводил бы вас обратно. Вообще-то ночью мне торопиться некуда.

— Я и сам хотел бы вернуться. Давно хотел. Но через тридцать два года это уже невозможно. Это свыше человеческих сил. Она тоже ничем не могла помочь мне. Бедняжка, как она страдала! И все равно улыбалась. Ты можешь себе представить, Рихард, как трудно улыбаться, когда в сердце у тебя кровоточащая рана?

— Как хотите, коллега. Вы можете спокойно переночевать и в Грюнтале. Недавно у меня отремонтировали комнатку на верхнем этаже.

— Как странно, Рихард, что человек никогда не может оставаться на месте. И вернуться назад не может, а тем более идти вперед. Эту дилемму я охотно предложил бы разрешить нашему старому профессору логики. Он был такой умный человек.

— А я снова говорю вам: возьмите себя в руки! Этого требует ваш сан. Вы должны подавать пастве пример смирения и самообладания.

— Слушая тебя, Рихард, я весь день вспоминаю своего бывшего учителя риторики. Я у него каждый семестр кончал с похвальным отзывом. Он преподавал художественное чтение в высшей театральной школе. Потому-то он так хорошо и готовил актеров.

18

Немного стоит жизнь, подобно золотому перстню, из которого выпала жемчужина (нем.).