Вендиго (сборник)

В тот первый вечер нам повезло с погодой, и к заходу солнца мы успели поставить палатки, разгрузить лодки, заготовить дрова, а на деревьях развесить свечные фонарики. Сангри набрал ароматных веток для постелей женщин и расчистил от валежника тропинки от их палаток до костра. Все было приготовлено на случай непогоды. И вот, наконец, мы уютно уселись за вкусный ужин под звездным небом; как сказал наш прелат, это была первая достойная вкушения трапеза за всю неделю с тех пор, как мы покинули Лондон.

После гудков пароходов, грохота поездов и шумных толп туристов глубокая тишина волновала и завораживала; мы лежали вокруг костра, не было слышно ни звука, кроме вздохов сосен и мягкого плеска волн о берег и о борта лодки, чуть покачивающейся у своего причала. Размытые очертания ее слегка трепетавших на мачте белых парусов едва виднелись сквозь деревья. Призрачные голубые острова, казалось, плыли в ночном тумане, что-то нашептывало море и мерно дышал великий лес, принося чистые и терпкие ароматы дикой природы, девственного, не испорченного людьми мира, — запахи земли, ветра, воды и деревьев. Они обволакивали, дурманя каким-то неуловимым колдовским благоуханием, не сравнимым ни с какими на свете духами. Для некоторых натур оно было, несомненно, опасно сильным!

— А-ах! — выдохнул после ужина прелат, сопровождая звук жестом удовлетворенности и покоя. — Вот где свобода, вот где место для духа и плоти. Здесь можно работать, отдыхать, развлекаться, здесь можно жить и впитывать земные силы, недоступные в городах. Клянусь, я разобью на этом острове постоянный лагерь, я приеду сюда, когда настанет время умирать!

Сей милый человек всего лишь выражал свой восторг перед лагерной жизнью. То же самое он говорил каждый год, и в какой-то мере это было выражением тех чувств, которые испытывали мы все. А когда чуть позже он повернулся к жене, чтобы похвалить ее жареную картошку, и обнаружил, что она, прислонясь к дереву, мирно похрапывает, то даже заурчал от удовольствия, потом накрыл ей ноги одеялом, как будто ничего не было естественнее, чем вот так заснуть после обеда, сел на прежнее место и продолжал с неизъяснимым наслаждением попыхивать трубкой.

Я тоже лежал, покуривая трубку, и боролся со сном, таким сладким, какой только можно себе вообразить, а взгляд мой блуждал от костра к проглядывающим сквозь ветви звездам и возвращался назад к моим спутникам. Трубка преподобного Тимоти скоро погасла, и он последовал примеру жены, так как много поработал и неплохо поел. Сангри тоже курил и, облокотившись о дерево, не сводил глаз с девушки; лицо его выдавало желание столь страстное, что мне по-настоящему стало его жаль. Сама же Джоан, бодрая, полная новых сил, порожденных природной магией острова, который ее душа признала своей «родиной», с широко открытыми глазами неподвижно сидела у огня, мысли ее блуждали, кровь пульсировала… Она не замечала ни взгляда канадца, ни того, что ее родители заснули. Мне она казалась скорее деревцем или каким-то выросшим из почвы этого острова растением, чем современной девушкой; а когда я шепотом окликнул ее и предложил экскурсию по острову, она вздрогнула и взглянула на меня так, будто только что проснулась.

Сангри вскочил и пошел с нами; не будя остальных, мы втроем перешли через скалистую гряду и спустились к берегу. Водную гладь, тихую, как в озере, еще окрашивал закат. Воздух был свеж и наполнен ароматами лесистых островов, темнеющих в сгущающейся мгле. Маленькие волны у берега тихо набегали на песок. Море было усеяно звездами, во всем дышала красота северной летней ночи. Признаюсь, очень скоро я перестал осознавать присутствие рядом с собой людей, и не сомневаюсь, что то же ощущала и Джоан. Сангри же, вероятно, переживал нечто иное: мы слышали его вздохи, и я вполне могу себе представить, как его бедное сердце упивалось чудом и чувственностью этой ночи, как боль разрасталась в нем, заглушая несравненную и непостижимую прелесть окружающего мира.

Где-то плеснула хвостом рыба, и этот звук сразу разрушил чары.

— Если бы у нас здесь было каноэ, — сказала Джоан, — мы могли бы сплавать к другим островам.

— Я схожу за ним, подождите меня здесь, — предложил я и уже повернулся, пытаясь сориентироваться во тьме, но девушка остановила меня голосом, не терпящим возражений:

— Нет, каноэ приведет мистер Сангри, а мы подождем здесь и будем время от времени подавать голос, чтобы он не заблудился.

Канадец тут же исчез, так как ей достаточно было лишь намекнуть, чтобы он выполнил ее волю.

— Держитесь подальше от берега, чтобы не налететь на скалы, — успел я прокричать ему вслед, — и, выйдя из лагуны, поверните направо! По карте это кратчайший путь.

Мой голос прокатился над тихими водами и отозвался на далеких островах каким-то потусторонним эхом. До лагуны, где стояли лодки, через хребет и вниз было лишь тридцать или сорок ярдов, но для того, чтобы обогнуть берег и добраться до нас кратчайшим путем по воде, придется проплыть добрую милю. Мы слышали, как Сангри спотыкается о камни, затем все стихло — он перешел хребет и, минуя костер, стал спускаться к лагуне.

— Мне не хотелось оставаться с ним наедине, — тихо сказала девушка, — я все время боюсь, что он собирается что-нибудь сказать или сделать… — Минуту она колебалась, потом, быстро оглянувшись на хребет, за которым только что скрылся канадец, закончила: — Что-нибудь странное, шокирующее, страшное…

Она замолчала.

— Вы — и страх, Джоан! — воскликнул я с неподдельным удивлением. — Это проливает новый свет на ваш взбалмошный характер. Я-то думал, что на свете нет человека, способного вас испугать. — Тут только до меня дошло, что она говорила серьезно, ища защиты и помощи, и тут же отказался от насмешливого тона: — Думаю, Джоан, что его чувства очень сильны. Вы ему очень нравитесь.

— Знаю, но ничего не могу с собой сделать, — прошептала она, чтобы ее голос не разнесся в тишине, — в нем есть что-то такое, от чего у меня дрожь по коже, я почти боюсь его.

— Но он же не виноват, бедный, что такой хрупкий и бледный как смерть, — осторожно усмехнулся я, пытаясь защитить ни в чем не повинного представителя своего пола.

— Нет, я не об этом, — быстро ответила девушка, — я о том, что чувствую в связи с ним, о чем-то в его душе, о чем он и сам вряд ли знает, но оно может выплеснуться, если мы часто будем вместе. Я чувствую, как сильно это меня притягивает, бередит нечто неведомое, глубоко во мне спрятанное, и в то же время пугает.

— Думаю, все его мысли только о вас, — сказал я. — Согласитесь, он симпатичный и…

— Да-да, — нетерпеливо прервала Джоан, — с ним я могу быть самой собой, такой, какая я есть. Он тактичный и необыкновенно чистый. Но есть что-то еще, что… — Она опять замолчала и прислушалась, затем близко подошла ко мне в темноте и прошептала: — Знаете, мистер Хаббард, иногда моя интуиция предостерегает меня слишком явно, чтобы ее игнорировать. Да-да, не надо мне снова напоминать, что интуицию легко перепутать с фантазией. Я это знаю. Но мне также известно: в душе этого человека есть нечто, находящее отклик в глубинах моей души. И сейчас это меня пугает, потому что я не могу понять, что это, лишь чувствую: однажды он сделает нечто такое, что до самых оснований потрясет мою жизнь.

Она слегка усмехнулась странности своих слов. Я повернулся, чтобы внимательнее посмотреть на нее, но было слишком темно, и мне не удалось толком разглядеть ее лица. В ее голосе звучала напряженность подавленной страсти, что для меня явилось полной неожиданностью.

— Глупости, Джоан, — сказал я строго, — вы достаточно хорошо его знаете. Он занимается у вашего отца уже много месяцев.

— То было в Лондоне, а здесь все по-другому. Жизнь в таком месте сметает все ограничения той неестественной жизни, которую мы ведем дома. Я знаю, знаю, что говорю. Здесь я чувствую, как вся оживаю — скованность исчезает, от нее не остается и следа. Вы-то уж должны понимать, что я имею в виду!

— Конечно, — кивнул я, не желая, однако, провоцировать ее на дальнейшие размышления в том же духе, — но успокойтесь, Джоан, эти тревожные ощущения ненадолго. Сегодня вы просто переутомились, как и все мы. Несколько дней на этом воздухе — и вы забудете все свои страхи.