Мария Антуанетта

Убедившись в своей беременности, Мария Антуанетта стала говорить только о своем будущем ребенке и воспитании младенцев. XVIII столетие открыло детство, Руссо в «Эмиле» изложил теорию естественного воспитания и призвал, оградив ребенка от губительного влияния цивилизации, позволить ему следовать своим природным наклонностям. Принципы воспитания младенцев в семье Марии Терезии отчасти совпадали с принципами великого философа. То, как растили ее братьев и сестер, Мария Антуанетта считала самым правильным способом. Их не пеленали; они всегда находились либо в колыбельках, либо на руках у гувернанток, и с той минуты, как их впервые выносили гулять, их начинали активно приучать к свежему воздуху, где в конце концов они проводили почти целый день. «Полагаю, это самый здоровый и самый лучший способ воспитания. Я размещу своего ребенка на нижнем этаже дворца, в манеже с невысокими бортиками, что позволит ему быстрее научиться ходить, чем если бы он начинал ходить по паркету».

Желая уведомить публику о своем состоянии, королева попросила у короля 500 луидоров, «что составляет 12 000 франков», чтобы оплатить долги тех, кого посадили в тюрьму за долги кормилицам, а также четыре тысячи франков на бедных Версаля. В письмах матери она все чаще писала о своем состоянии: «По моим подсчетам, у меня третий месяц; я начинаю заметно поправляться, особенно бедра; я так долго не осмеливалась даже надеяться на беременность, что сейчас мое состояние иногда кажется мне сном»; «…я потолстела на 4,5 дюйма»; «Моя дорогая матушка столь добра, что уже беспокоится за будущего ребенка; смею заверить, я буду хорошо о нем заботиться».

«В пятницу 31 июля, в десять часов тридцать минут, мой ребенок первый раз пошевелился; с тех пор он постоянно шевелится, и каждое его движение наполняет меня счастьем», — писала королева. После первого шевеления ребенка она отправилась к королю и сообщила ему, что один из его подданных дерзнул оскорбить ее; увидев взволнованное лицо короля, она добавила: «О, сир, он колотит меня ножками в живот». Людовик радостно рассмеялся ее шутке. Многие усмотрели в этом благой знак свыше: ребенок королевы первый раз пошевелился в день, когда пришло известие о победе при Уэссане (неподалеку от побережья Бретани), где впервые после начала войны с Англией столкнулись французский и британский флоты. Победу в этом сражении фактически не одержал никто, но моральное поражение потерпели англичане, и герцог Шартрский примчался в Париж известить французов о победе. Однако, как выяснилось, поведение Шартра, которому доверили командовать одним из флагманских кораблей королевской эскадры, оказалось не слишком достойным, и король, не став разбираться в запутанных подробностях, на некоторое время удалил герцога от двора, тем самым еще больше увеличив разлад между двумя ветвями дома Бурбонов.

Беременность королевы протекала удовлетворительно. «Со здоровьем у меня хорошо, кроме неудобств, связанных с моим положением. Я чувствую, что отяжелела, но так как я гуляю каждый день, то думаю, все пройдет благополучно», — отчитывалась Мария Антуанетта матери. Лето в тот год стояло засушливое, и, как пишет мадам Кампан, «ни в июле, ни в августе не было ни единого дождя». Для жаркой погоды Бертен сшила королеве несколько просторных платьев из тончайшего шелка, получивших название «левиты», ибо они походили на жреческие туники, в которых играли жрецов на сцене. Светлая туника, простенькая соломенная шляпка с широкими полями, никаких париков — в таком облачении королева ближе к вечеру в сопровождении принцев и принцесс выходила в парк дышать свежим воздухом. Вскоре вместе с вечерней прохладой принцессам захотелось наслаждаться музыкой, и в парке разместили музыкантов, послушать которых приходили жители Версаля. Музыка играла до трех ночи, терраса, где гуляла королева со своими дамами, хорошо освещалась, и к королеве иногда подходили просители, но она разговор с ними не поддерживала. Невинные ночные прогулки королевы вызвали новую волну памфлетов; борзые перья вспомнили, что королева уже встречала в парке зарю, дабы скрыть от глаз придворных свои любовные утехи, и снова обвинили ее в распутстве. В листках говорилось, что «кружок королевы» устраивает по ночам в парке оргии, а для возбуждения страсти все наряжаются оленями и ланями. Подогретая пасквилянтами, молва гадала: кто отец будущего ребенка королевы? Чаще иных кандидатур называли герцога де Куаньи и графа д'Артуа, отчего многие полагали, что к распространению сплетен был причастен брат короля граф Прованский, чьи шансы на корону стремительно падали, а он никак не хотел с этим мириться. «Вам известно, какие изменения произошли в моей судьбе… Я снова сам себе господин, по крайней мере внешне, и поведение мое не изменилось, но я не радуюсь, ибо меня могут счесть лицемером. <…> Однако одержать победу внутри себя гораздо сложнее; иногда из глубины поднимается», — писал он. Король, стараясь развлечь жену, устраивал ей небольшие праздники. К великому его огорчению, королева не прекратила играть даже во время беременности. По всей стране проходили молебны за счастливое разрешение от бремени. С приближением родов в Версаль съехалось более двухсот представителей родовитого дворянства; все гостиницы города были переполнены, цены на продукты возросли втрое. А в прихожую короля подбросили рукопись с сатирическими куплетами, посвященными королеве и дамам из ее окружения. Мадам Кампан пишет, что стихи эти принадлежали перу некоего Шансене, однако его за них никто не наказал…

Рано утром 19 декабря королева почувствовала первые схватки. Ее перенесли на специальную родильную кровать, а мадам Ламбаль побежала предупредить королевскую семью. Обычай требовал, чтобы роды происходили на глазах у публики, поэтому все с нетерпением толпились у дверей, за которыми под наблюдением доктора Вермона (брата наставника королевы аббата Вермона) у королевы происходили схватки. Когда наконец с возгласом «Королева родила!» двери в комнату распахнулись, все так заторопились внутрь, что едва не снесли ширмы у кровати королевы. По словам мадам Кампан, в комнате яблоку было негде упасть, а толпа была столь разношерстной, что «казалось, будто находишься на рыночной площади». Когда младенец появился на свет, все зааплодировали. В комнате стояла невыносимая духота, и ослабевшая королева, едва услышав крик младенца, потеряла сознание. Младенца сразу унесли в соседнюю комнату, Вермон потребовал горячей воды, чтобы сделать кровопускание, но пробиться через толпу не удалось, и хирургу пришлось обходиться без нее.

Брызнула кровь, и стоявшая рядом принцесса де Ламбаль упала в обморок. Говорят, король совершил поистине героический поступок: растолкав собравшихся, он подбежал к окну и распахнул его. Кровопускание и свежий воздух привели королеву в чувство. Но, открыв глаза, она почувствовала что-то неладное и в первую минуту подумала, что ребенок родился мертвым. Но ей объяснили, что родилась девочка. Все так ждали мальчика, что испытали великое разочарование, в том числе и сама королева — она даже заплакала. Но когда ей принесли новорожденную, она улыбнулась и произнесла: «Бедная моя девочка, ты — не тот, кого хотели, и от этого для меня ты еще дороже. Сын больше принадлежит государству, чем матери. Ты же будешь со мной и разделишь со мной и счастье, и горе». Счастливая мать назвала девочку Марией Терезой; официально ее будут называть Мадам Руаяль — «королевская дочь». Со специальным курьером Мерси отправил сообщение императрице: «Сегодня утром, в одиннадцать часов тридцать минут, королева произвела на свет принцессу. В тот же день ее окрестили, дав ей имя Мария Тереза Шарлотта. От имени Вашего Величества и короля Испании, избранных крестными родителями, выступили Месье и Мадам». Говорят, во время церемонии Месье попросил священника не отступать от ритуала и назвать имена и титулы родителей, намекнув тем самым на слухи, ходившие относительно отца ребенка. С рождением девочки Месье приободрился: он по-прежнему оставался первым претендентом на корону. О провокации Прованса тотчас узнали все.