Страница 52 из 104
Проводы Пети были очень грустными. Мы с Аликом пришли на вокзал. Пришел и Юра Хочинский. И когда Петю из машины скорой помощи вынесли на носилках на перрон, то мы вдруг поняли, что он обречен и видим мы его в последний раз… Вероятно, это отразилось на наших лицах, и он пытался ободрить нас, шутил, но от этого было еще тяжелее. Предчувствия нас не обманули — осенью Петя умер.
Наши встречи с Аликом продолжались и после отъезда Пети. Теперь он заходил вечерами в общежитие и мы уходили с ним бродить по городу. Еще зимой, когда я от Пети спешила иногда на спектакль или концерт, Алик шел вместе со мной, и потом говорил, что благодарен мне — без меня он остаток вечера просидел бы над книгами. Оказалось, что у нас схожие вкусы, и это еще больше сближало. Обсуждали мы с ним и мое намерение поступить с нового учебного года на актерский факультет, продолжая параллельно заниматься на театроведческом. Он одобрял этот план, и мы вместе искали материал для чтения на конкурсе. Остановились на фрагменте из «Войны и мира» («…В начале 1806 года Николай Ростов приехал в отпуск…»), монологе Лауренсии из драмы Лопе де Вега «Фуэнте овехуна» («Дозвольте мне войти в союз мужчин и дайте место женщине средь них!»). Меня сначала немного смущала резкость, острота этого характера, но Алик уверял, что у меня получается. По вокальному репертуару наши мнения разошлись. Алику нравились русские народные песни, которые я напевала у Пети — «Позарастали стежки-дорожки», и другая — «…Мой ненаглядный, мой нехороший». Но я все же остановила свой выбор на романсе Даргомыжского «Мне грустно оттого, что весело тебе», хотя это было и труднее, чем песни.
Больше посвящал меня в свои дела и Алик. Так, он пытался разъяснить содержание своей работы, над которой трудился уже более года. Формально это была дипломная работа, но фактически выходила за рамки диплома и по содержанию, и по объему (около 500 страниц). Читал отдельные главы, но для меня это было сложно, и тогда он излагал мне популярно основные тезисы своей концепции. Содержанием работы было исследование природы конфликтов в период перехода от социализма к коммунизму. Арнольд приходил к выводу, что в процессе развития нашего общества все более явственно проявляются тенденции, свидетельствующие о том, что противоречия между производительными силами и производственными отношениями будут все более и более обостряться. Эти его выводы не согласовывались с общепринятыми положениями Сталина о том, что эпохе социализма свойственны только эволюционные конфликты.
Говорил он мне и о том, что ему крайне недостает оппонентов, людей, с которыми можно было бы всесторонне обсудить эти вопросы, подискутировать. Среди преподавателей Томского университета он не видел такого, кому можно было бы довериться. Для защиты диплома достаточно первых глав работы, и его научный руководитель знаком только с этими главами и никаких серьезных замечаний не высказал.
Я вспомнила о преподавателе нашего института, который читал политэкономию старшекурсникам (о нем говорили как об очень умном и порядочном человеке) — Николае Николаевиче Власове. Алик тоже слышал о нем добрые отзывы и решил, что имеет смысл с ним встретиться и уже в процессе беседы определить, в какой степени можно будет обсуждать интересующие его вопросы. Он попросил меня устроить эту встречу.
Я со своей стороны тоже была заинтересована в такой встрече. Дело в том, что после того, как мы с Аликом все чаще стали появляться в библиотеке, в общежитии, на концертах, все мои друзья по институту стали считать его «моим мальчиком» и запросто могли сказать: «Вон, твой философ бродит под окнами, видно, тебя ждет». Алика уважали за серьезность, за энциклопедичность знаний, удивлялись его умению работать в библиотеке с предельной целеустремленностью, но к его увлечению скучнейшей, по их мнению, политэкономией и философией относились с насмешливой снисходительностью, за глаза называли «философом».
Девчонки в нашей комнате предостерегали от чрезмерного увлечения этим «сумасшедшим философом»: «А вдруг он шизик?». И даже Люся Красикова говорила: «Конечно, Алька отличный парень, но вот его всяческие идеи… Бог знает, куда они его заведут». Моя подружка Женечка Лихачева, кажется, ревновала меня к Алику — я теперь все реже бывала у нее и мы встречались только на занятиях. Возможно, что он нравился ей самой, и она обижалась, что при встречах, когда она подходила к нам и пыталась завязать общий разговор, он замолкал, отвечал односложно и явно относился к ней равнодушно. (Как-то я спросила Алика о Жене, и он сказал, что ему скучно с девушками, которые ни на минуту не забывают о том, что они красивы).
В общем, противоречивость в восприятии Алика окружающими была неприятна мне. Конечно я ни на минуту не сомневалась в том, что он в здравом рассудке, но мне все же хотелось, чтобы кто-нибудь из взрослых определил, насколько серьезно все то, чем занимается Алик, нет ли здесь действительно чего-то от мании величия. Шуточка ли! Замахнуться на разработку теории, создателями которой являются великие классики марксизма-ленинизма!
Поэтому я решила, что встреча с Власовым поможет не только Алику, но и мне — она прояснит что-то и для меня.
После занятий я подошла к Николаю Николаевичу и спросила его, не мог бы он встретиться с моим знакомым, студентом томского истфака, который нуждается в консультации по диплому. «И вообще, мне было бы интересно знать ваше мнение о нем», — добавила я. Он дал согласие и пригласил нас обоих к себе домой.
В ближайшее воскресенье мы пошли к Н.Н. Власову. Это был наш первый «выход в люди», и каждый по-своему волновался о том, как пройдет эта встреча. Николай Николаевич воспринимался нами как безусловно взрослый человек, но, вероятно, ему было лишь немного больше тридцати. Он недавно женился на студентке нашего института, которую я хорошо знала, и от этого у меня была еще дополнительная неловкость. Мне казалось, что Гале будет стыдно при нас называть уважаемого преподавателя на «ты», и я заранее стеснялась этого. Но как только нам открыли двери, все оказалось легко и просто. Хозяин дома сразу увел Алика в свой «кабинет» — так он, смеясь, называл угол возле письменного стола и полок с книгами, а мы с Галей расположились за ширмочкой на диване, где у них была «гостиная», и мы сразу нашли с ней общий язык: она приболела и ее интересовали все институтские новости. Я болтала с нею и одновременно прислушивалась к тому, что за ширмой. Но скоро я успокоилась. Николай Николаевич беседовал с Аликом серьезно, очень увлеченно и, главное, очень уважительно, на равных. И по тону Алика, по тому, что он затрагивал и те вопросы, о которых сначала думал не говорить, я чувствовала — разговор этот ему очень важен и встреча удалась.
Пробыли мы там около трех часов. По дороге домой Алик говорил, что ему было очень интересно, что он многое перепроверил для себя и получил поддержку по основным своим положениям. Но одновременно понял, что некоторые моменты еще недостаточно проработаны и требуют обдумывания.
На следующий день я подкараулила Николая Николаевича при выходе из института и пошла провожать его до остановки трамвая. «Ну, что вы можете сказать о моем… (и запнулась — «женихе»? Но он еще никогда не говорил мне об этом) о моем мальчике?» — неловко закончила я. А он, отвечая, подхватил это словечко: «Такие мальчики, как этот, раз в десять лет рождаются. У него голова логика. Он позволяет себе ставить такие вопросы, рассматривать такие проблемы, о которых мы, старшее поколение, даже и задумываться-то боимся…». И добавил: «Но то, чем он занимается, в наше время очень опасно. Очень».
Я сказала Алику об опасениях Власова. Он ответил, что и сам это понимает. И что, к сожалению, сейчас приходится работать в расчете лишь на «ящик письменного стола». Но так в истории бывало неоднократно — идеям свойственно опережающее развитие. Но он убежден, что наступит время, когда появятся целые научные коллективы («может быть, даже институт»), которые будут заниматься разработкой проблем общественного развития, и тогда сделанное им пригодится.