Страница 20 из 104
А библиотека мамина рядом с этим залом, в двух комнатах сумрачных и торжественных, будто католический собор: стены обшиты деревянными панелями с резьбой, шкафы с книгами тоже старинные, книги, альбомы по искусству — очень интересные, и многие еще дореволюционных изданий. Я рада, что могу иногда, «как своя», бывать в институте, и меня уже там некоторые знают как «дочку зав. библиотекой».
Вот, отвлеклась, и забыла, что завтра у меня политинформация, а я уже не помню, когда в руках газету держала, надо будет мне снова регулярно записывать главное.
Просмотрю вчерашнюю «Правду». Ого! Оказывается, мы заключили еще один договор с Германией: «О Советско-Германской границе от реки Игарки до Балтийского моря» (что-то я не понимаю насчет этой границы). И еще: «Коммюнике о советско-германском соглашении об урегулировании взаимных имущественных претензий по Литве, Латвии, Эстонии» («Имущественных»? «Взаимных»? — тоже не понимаю). И о переселении их населения. (А зачем переселять-то?).
И еще в газете: «Хозяйственное соглашение между СССР и Германией до 1-го августа 1942 года», где сказано, что «сумма предусмотренных взаимных поставок весьма значительно превышает рамки первого договорного года». Вот это понятно: взаимно торговать будем, а чем больше друзей, тем лучше. Да, вспомнила — во время каникул в «Правде» вдруг напечатали очень веселую комедию Корнейчука «В степях Украины». Я даже отдельные сценки из нее маме вслух читала — она же теперь в театральном мире и ей надо знать молодых драматургов, да еще таких, чьи пьесы даже в «Правде» печатают.
20 января 1941 г.
Прошла всего одна неделя, как я ничего не записывала, а произошло столько, что не знаю с чего и начать. Мы снова поссорились с папой. Он прицепился к какой-то мелочи, я огрызнулась, а кончилось тем, что он кричал и обвинял маму в моем плохом воспитании. Я ревела и кричала в ответ, а мама металась между нами. Но зато я впервые высказала все: и о том, что за десять лет он ни разу не был в школе и не знает ни моих учителей, ни друзей; и что не я сама его интересую, а только мои отметки; и о том, что из-за него школьные ребята у нас дома бывать не любят; и про дачи и праздничные пайки из распределителя; и про то, что попрекает меня тем, что ни копейки не заработала; и про унизительный контроль за каждым моим шагом, будто я дрянь какая… Сказала, что я уже не девчонка и сама буду решать, как мне жить дальше.
Он хлопнул дверью и ушел, вернулся поздно ночью. Мама просила меня одуматься и извиниться перед папой, а я укрылась с головой одеялом и сделала вид, что сплю, а сама всю ночь думала о том, как мне быть дальше. Теперь изменилось все, и я больше не могу оставаться на иждивении родителей. Изменилось за последнее время и мое отношение к школе. Вовсе не обязательно кончать ее ради аттестата и ради неизвестно какого, но непременно «наивысшего» образования. Меня сейчас примут на второй курс любого техникума или училища, и через два года я уже буду иметь специальность и полную самостоятельность. В техникуме бывает производственная практика и там немного платят. И вечерами еще можно подрабатывать, хотя бы уборщицей.
Изменилось и мое отношение к себе. Хватит мне быть в роли маленькой девочки, которой диктуют с кем дружить, в какое время являться домой, какие книги читать, и даже о чем можно думать, а о чем нельзя, так как еще «не доросла», и «главное мое дело — учить уроки и тройки не получать».
И вот уже два дня, как я утром ухожу вроде в школу, а сама иду по адресам всяких техникумов и училищ (из телефонной книги выписала), чтоб найти, где примут меня сейчас, в середине года, и где есть общежитие. А профессия — безразлично какая, любому делу можно научиться и хорошо работать. Пока еще ничего подходящего не нашла, но вроде в строительном обещали место в общежитии, но только в июне, после того, как разъедутся на практику. Я еще и треть адресов не объездила и надеюсь, что в конце-концов найду себе и место, где можно учиться, и угол, где можно жить.
Костя все эти мои планы очень одобряет и даже сказал, что если у меня с общежитием не получится, то он поговорит с родителями, чтобы временно жить у них на кухне. Но мне как-то не хочется у них, даже временно: получится, что я действительно Костина «невеста» (его мама шутя меня так назвала однажды, и я теперь избегаю заходить к ним домой).
Вот такие у меня дела… Понимаю, что в школе тоже предстоит скандал, когда выяснится, что я не только не болею, но и прогуливаю и вообще ухожу из школы. Ну да наплевать — все равно после того, как определюсь, придется идти за документами и объясняться. А если начнут прорабатывать, то напомню, что уже паспорт имею, а через два месяца и совершеннолетней стану и, значит, по Конституции, имею полное право распоряжаться собой. Только вот худо будет, если по комсомольской линии возьмутся… Как бы выговор не схлопотать. Ну, а если я хочу пополнить ряды рабочего класса — разве это государству во вред, разве противоречит задачам комсомола?
5 февраля 1941 г.
Вот сколько времени прошло после последней записи. Перечитала январскую страницу и все так вспомнилось… Ведь я тогда действительно чуть не бросила школу. Но, как ни странно, за эти две недели все более или менее утряслось, и я дома, продолжаю учиться и даже имею некоторые успехи. Во всяком случае, троек у меня пока больше нет, и надеюсь так держаться до конца учебного года. Не знаю, может, это малодушие — принять решение, а потом отступиться от него. Но мне кажется, что именно пересмотр своего решения потребовал большего усилия воли, чем принятое решение бросить школу. А было так: я уже совсем было договорилась о переходе на 2-й курс строительного техникума (на ул. Марата), как вдруг выяснилось, что мне надо заплатить 30 рублей за учебу. Я совсем забыла, что обучение в техникумах платное. Я думала, что они приравнены к ремесленным училищам. А оказывается, платить надо, да еще все тридцать рублей, а не половину, так как им безразлично, с начала года я подключилась ко второму курсу или в середине. Эта финансовая проблема сразу вышибла меня из равновесия. Я уже начала думать о том, нельзя ли где занять, а потом найти вечернюю работу и постепенно расплатиться. Но ведь заработаю гроши, а ведь и жить на что-то надо.
И тут встретились мы в Эрмитаже с Адкой, и по дороге домой рассказала я ей о всех моих делах, предполагая, что в принципе она поддержит меня и, может быть, даже посоветует, где достать деньги. И она действительно подсказала мне, где можно немного подработать — репетиторством! А я об этом как-то совсем не подумала. Дело в том, что сама она уже с осени занимается русским языком с какими-то латышами (взрослыми!), и эти деньги откладывает на будущее, когда поступит на режиссерское отделение ВГИКа и будет жить в общежитии, вдали от мамы. Это мама ее нашла такую работу. Но ведь и я могу заниматься подобным образом, но, конечно, не со взрослыми, а с младшеклассниками. У завуча всегда есть список тех учеников, чьи родители ищут репетитора из числа старшеклассников. Я так обрадовалась этой идее, что на другой же день побежала к завучу (у нас очень хороший старичок) и он, на мое счастье, имел одно такое место, хотя в основном все распределялись еще осенью. И с легкой руки Адки я уже дважды занималась с четырехклассницей Любочкой, которая так стесняется меня, что говорит шепотом. Но зато и слушается беспрекословно. Ее мама малограмотная и хочет, чтобы я через день делала с ее дочкой все уроки. Получаю за каждое занятие по 3 рубля. Конечно, сумма не «ах», но на первую «зарплату» я все же позволила себе «разгуляться»: купила одно пирожное, и еще осталось на две тетрадки и два перышка «Рондо». Зато плата за следующий урок убрана в металлическую коробочку из-под чая: это начало моего «фонда освобождения от материального ига родителей». Правда, долго же мне придется копить этот «фонд», но все же от сознания того, что за каких-то 3–4 недели я могла бы обеспечить себе плату за техникум, я проникаюсь уважением к самой себе. И что бы мне об этом раньше позаботиться!