Страница 23 из 25
Мы стали на колени и ощупали край провала. Он уходил вниз круто наклоненным колодцем. Витька зажег обертку от печенья и бросил ее в провал. Клочок ярко-красного пламени поплыл в глубину. Он опустился на дно и погас.
— Неглубоко. Давайте веревку.
Мы крепко обвязали Витьку, и он стал спускаться вниз. Наконец веревка ослабла. Фонарик мелькнул на мгновение и исчез. Я вынул второе печенье и опять сунул его в Веткину ладонь. Как и в первый раз, печенье натолкнулось на кулак. Не успел я разжать ее упрямые пальцы, как из черной дыры провала до нас донесся отчаянный крик Витьки:
— Ребята-а-а! Свет! Солнечный свет! Выход!
Мы чуть не свалились в провал от неожиданности и счастья.
Прошло не меньше получаса, пока мне удалось спустить вниз Ветку, а затем слезть самому. Мы бросились бежать по идущему круто вверх коридору. Под ногами чавкала мокрая глина, а впереди, пробиваясь откуда-то из-за поворота, тускло мерцал слабый, рассеянный свет. Солнечный свет! Настоящий!
Запыхавшись, мы добрались до желанного поворота. Маленький пещерный закоулок расширялся, превращаясь в низкий зал. В верхней части этого зала сквозь длинную узкую щель пробивались солнечные лучи и тоненьким ручейком стекала вода.
— Этот ручей уходит под землю! — крикнул Витька, хватая ладонями холодную прозрачную воду. — Ура! Мы спасены! Вперед! Наверх! — И он полез к щели, ловко цепляясь за выступы скалы. В зале было довольно светло.
— Это даже хорошо, что здесь не яркий свет, а сумерки, — рассуждала Ветка, доедая забытое на время печенье. — А то после мрака пещеры было бы вредно глазам.
Витька добрался до самого верха и теперь исследовал спасительную щель. На наш взгляд, он возился чересчур долго.
— Ну, чего ты там! — крикнул я. — Вылезай наружу и бросай нам веревку!
Но он что-то не спешил с ответом. Потом прислонился лицом к щели и крикнул:
— Ого-го-го! Ленька! Вовка! Ого-го-го!
— Чего ты орешь без толку?
— Вот то-то, что без толку… — отозвался Витька и с мрачным видом начал спускаться вниз.
— В чем дело? — встревожились мы.
Витька устало сел на камень и, зачерпнув воды, хлебнул из ладони.
Не выбраться через щель. Узкая очень. Даже голова не пролезает.
— Подкопаем давай!
— Иди копай! И сверху и снизу камень. И кричать бесполезно.
— Почему?
— Я кричал, а звук наружу не выходит. Там птица на ветке сидит, у самого края щели. Даже головой не повела. Щель длиной метра два, два с половиной. И ручей еще шумит…
Мы опустились на землю и сразу почувствовали, как устали. Ужасно захотелось вытянуть ноги.
— Солнце садится, — сказал Витька. — Прямо напротив щели. Значит, скоро сутки, как мы бродим под землей.
— Есть хочется, — тоскливо сказала Ветка. — И спать.
Витька, засопев, вытащил из кармана куртки два своих печенья.
— Ешь! — сказал он, протягивая их Ветке.
— Нет… — Ветка замотала головой. — Я и так… Нет, нет, не буду!
— Ешь, говорю! — прикрикнул Витька. — Будет здесь представляться!
Ветка робко взяла печенье. Мы отвернулись. У меня что-то булькало и перекатывалось в животе. Сосало под ложечкой. То ли от отчаяния, то ли от голода.
— Будем спать, — решительно сказал Витька. — Все равно скоро стемнеет, а остатки батарейки и спички надо беречь.
Ручей натащил в пещеру немного хвороста. Часть из него была полусухой. Мы развели маленький, величиной с ладонь, костерчик.
— Может, дым заметят, — сказал я.
Но дым потянуло в глубь пещеры. Мы вздохнули и, постелив куртки, легли, тесно прижавшись друг к другу. Ветка посредине, а мы с Витькой по краям.
Сон пришел сразу. Ему не помешали ни голод, ни тревога, ни писк и суетня летучих мышей.
Проснулись мы под утро. Было холодно и сыро. Ветка, сжавшись в комочек, сидела на камне и грустно смотрела в одну точку. Глаза у нее были красные.
— Костерчик бы развести… — сказал я.
Но хвороста больше не было. Витька хмуро оглядел пещеру.
— Чего сидеть сложа руки! — Он решительно тряхнул головой. — Надо идти на разведку. Может, где-нибудь в соседних коридорах есть такой же выход, как этот. — Он кивнул головой в сторону щели. — Ты, Ветка, сиди, а мы с Генкой пойдем.
— Ой, мальчики! И я с вами. Мне одной страшно.
— Чего там страшно? Здесь же светло. Оставайся, оставайся! Тебе надо силы беречь. Мы по-быстрому…
Ветка нехотя согласилась.
— Только не заблудитесь, пожалуйста, а то я здесь умру от страха.
— Не заблудимся, не бойся…
Закрепив шпагат, мы углубились в один из коридоров. Он шел слегка под уклон и без конца разветвлялся. Во все концы уходили щели и черные пугающие дыры, похожие на лазы. Никакого смысла не было петлять по ним. Мы уже собирались возвращаться, когда я заглянул в один из боковых коридоров. Он оказался очень коротким. Фонарик осветил его ровно срезанные углы. Дальше был мрак.
— Похоже на зал, — сказал я Витьке, выключая фонарь. — Глянем?
— Давай, только побыстрей.
Мы ощупью добрались до конца коридора и вновь включили фонарик. Его бледный луч тускло осветил какие-то странные предметы, лежащие у стены. Скорее всего, это были крупные камни и сваленные в кучу жерди.
Мы подошли поближе. Я снова включил фонарик и остолбенел. Витька с силой схватил меня за плечо.
— Бочонки! — прошептал он хрипло. — Бочонки с серебром… Шелудяк…
У стены действительно стояли бочонки. А жерди оказались громадными ржавыми пищалями[42], которые лежали перед бочонками на истлевших шкурах и каких-то лохмотьях. Отдельно была свалена груда медных шлемов две небольшие пушки и с десяток кривых сабель.
Мы подняли одну из них, и Витька попробовал открыть ею бочонок. Клинок скользнул по дереву, откалывая маленькие острые кусочки. Я подобрал один из них.
— Вроде застывшей смолы. Точно. Бочонки облиты смолой?
— Зачем это? Серебро ведь не ржавеет.
Я увидел лежащий вместе с саблями тяжелый боевой топор. С его помощью дело пошло веселее. Вскоре мы окончательно расковыряли бочонок. Витька запустил в него руки и вынул горсть какого-то черного сухого порошка.
— Что это? — спросил я.
— Порох! Ну, конечно, порох! Потому бочонки и залиты смолой. Нет здесь никакого серебра. Это арсенал! Повстанческий арсенал!
— Что будем делать?
— Ломай бочонок до конца! — скомандовал Витька. — Он отлично будет гореть. Лучше всякого факела. Набирай в карманы пороху, бери пищаль и идем.
— Зачем брать пищаль — возмутился я. — В ней целый пуд веса. Ты что, на летучих мышей решил охотиться?
— Бери, говорю! — радостно заорал Витька. — Бери, Генка-тарабенка! Неужели не сообразил?
Честно говоря, я ничего не сообразил. Ну, бочонок — это, скажем, факел. А пищаль к чему? Порох зачем?
— Чудак, вот чудак! — продолжал кричать Витька. — Она же длинная, пищаль-то, мы высунем ее через щель и будем палить. Будет гром на все Заволжские горы. Нас услышат не то что в лагере, а даже дома, в городе. Понял? Тащи пищаль! Даже две!
Вот это Витька! Ай да Фидель! Я никогда не додумался бы до этакой штуки.
Мы набили карманы порохом, взяли топор, две пищали и остатки медвежьей шкуры. Нагрузившись как верблюды, тронулись в обратный путь…
Усевшись на медвежьей шкуре поближе к свету, мы все втроем принялись изучать конструкцию пищали. И вот здесь, если б не Ветка, ничего бы у нас не получилось.
— Мой папа, — заявила она, — очень хорошо разбирается в старинном оружии. Он…
— Кандидат исторических наук… — вставил Витька ехидно. Но Ветка даже бровью не повела.
— Он мне много показывал и объяснял про разное оружие. Это крепостная пищаль очень крупного калибра. Фитильная. Русской работы. Вот по-славянски что-то написано. Заряжают ее так: в ствол насыпают порох, забивают его пыжом, с помощью этой вот железки-шомпола. Потом закатывают пулю. Вот эта ямка, что в начале ствола, — запал. В него кладут щепотку пороху, зажигают фитиль и спускают курок. И тогда — трах-тарарах!
42
Старинное фитильное или кремневое ружье с длинным стволом.