Последняя побудка

— Хуже некуда. У всех лошадей корабельная лихорадка. Кровавый понос. Их бы нужно недели две откармливать лучшим овсом. А у нас нет ни овса, ни повозок, чтобы его привезти, даже воду возить не на чем. Если там, куда мы отправимся, у нас не будет ничего, кроме алкалиновой воды и пустынной травы, которую лошадь может есть целый год и не прибавлять в весе, можно не беспокоиться о мясе для личного состава, оно перед тобой.

— Конечно, Майлз, — сказал майор, улыбаясь. — Но сумеем ли мы дойти туда и вернуться обратно?

— Нам же приказано, верно? Конечно, сумеем. Теперь улыбались оба. Майор вытащил две сигары.

Глава 21

Стоя в конюшне, Прентис смотрел на них. В лучах заходящего солнца майор дает прикурить Календару, прикуривает сам, вдвоем они идут в столовую, разговаривают, улыбаются, попыхивают сигарами. Он смотрел, пока они не дошли до столовой и не завернули за угол, скрывшись из вида.

Глава 22

Согласно плану, в Мексику должны были выступить три колонны: одна из Эль-Пасо к востоку, другая по центру из Колумбуса, третья — с ранчо, владельцем которого был некий Калберсон, близ западной границы Аризоны. Они должны были составить треугольник и загнать налетчиков в середину, где колонна, выступающая из Колумбуса, могла бы захватить их.

Поход из Эль-Пасо зависел от возможности использования мексиканских железных дорог, но мексиканское правительство не дало на это разрешения, так что восточный марш был отменен, а две оставшиеся колонны двигались по отдельности, к чему вынуждала не столько тактика, сколько создавшаяся ситуация. Обе армии были многочисленны, и казалось, чем объединять, легче заставить действовать их по отдельности, чтобы потом они сошлись под углом.

Сержант ошибся. Они не вышли на рассвете, как он сказал. Лагерь был так велик, что колонна не могла выстроиться почти до полудня. Стоя со своей ротой на дороге возле лагеря, Прентис ждал, пока заведут грузовики и закончат нагружать повозки. Он натягивал поводья и думал о своем коне, что он не лучше и не хуже других. Хотя помесь аравийца с квартероном сочетает в себе лучшие качества обоих — скорость и выносливость; конь был гнедой, с белой полосой на морде, достаточно маленький, чтобы на него было легко взобраться, и все же довольно-таки большой, чтобы нести его и тридцатифунтовую сбрую. Восьмилетка, решил Прентис, судя по тому, что зубы уже немного стерлись. Ему дали этого коня только вчера, и он всего дважды проехался на нем. Но под седлом конь шел хорошо, отзывался на команды, а если он бросался в сторону от машин и. ему требовалась дополнительная узда, то ведь и другие ведут себя также. Хотя правый глаз у коня видел немного лучше, чем левый, Прентис вскоре привыкнет к этому. Если он будет постоянно ухаживать за лошадью и проявлять к ней внимание, то скоро узнает ее характер и повадки во всех подробностях не хуже, чем своих прежних лошадей.

Лошадь вздрагивала, когда заводились машины. Кавалеристы съезжались на дорогу, поднимая пыль, которая садилась на Прентиса. Он смотрел на людей вокруг — все это были опытные солдаты, новичков Прентис не заметил. Он смотрел, как проезжают мимо всадники, как садятся по коням солдаты из роты напротив него. Потом подошел сержант и скомандовал тоже садиться на коней. Вскакивая в седло, держа ногу в стремени, а левой рукой ухватившись за гриву лошади, он увидел, как на дороге формируется колонна по четыре всадника в ряд. Впереди мелькали полковые знамена. Каждая рота подъезжала, по команде останавливалась и ждала своей очереди. Он тоже сейчас поедет. Повозки, грузовики, вьючные мулы, новые и новые всадники…

Он ждал, сквозь облака пыли ища взглядом Календара, но вместо него увидел полковника и майора. Они, разговаривая, выходили из здания, потом отдали друг другу честь. Полковник остался стоять, глядя, как майор вывел на открытую площадку женщину с маленькими детьми: мальчиком и девочкой, а потом стал прощаться с ними. Вокруг были кавалеристы, подходили офицеры. Майор нагнулся, чтобы поцеловать дочурку протянул ей маленький гостинец в яркой обертке, затем оглядел сына, протянул гостинец ему и поднял мальчика на пуки. Потом он повернулся к жене и поцеловал ее в губы. Прентис увидел, как майор что-то говорит ей. Потом услышал голос сержанта: “Марш”. Он вздрогнул, взглянул на сержанта, потом на майора, отпустил поводья, сжал круп лошади коленями и двинулся вперед.

Тут он увидел Календара. Посреди открытой площадки, к которой подъезжали кавалеристы, в облаке пыли старик неподвижно сидел на лошади и смотрел, как майор целует жену. Потом майор отошел от семьи, повернулся и направился к Календару. Мимо Прентиса проскакала цепочка всадников и скрыла старика. Двигаясь вперед, Прентис попытался оглянуться назад, ничего не увидел и снова повернул голову.

Вскоре он остановился позади всадников, прибывших чуть раньше. За его спиной останавливались другие. Затем он услышал приближающийся шум моторов: это подъезжали грузовики. Вскоре вдоль колонны проскакал майор, за ним Календар. Кто-то снова прокричал: “Марш”. Он увидел, как кавалерийские шапки пришли в движение. Опять проскакал Календар. Прентис обернулся, глядя на него, потом снова посмотрел вперед и подстегнул лошадь.

Они пересекли границу около часа дня. Было 15 марта, со времени налета прошло шесть дней. Возникали опасения, что граница будет закрыта, но там не оказалось никого, кроме мужчины, маленького мальчика и собаки. Через час кавалеристы набрали скорость, двигаясь по выжженной солнцем дороге, которая вскоре превратилась в тропу, а потом ее и вовсе нельзя было различить среди камней, песка и кактусов. В жаре, в пыли, посреди движущейся колонны некоторые кавалеристы от скуки затянули песню, сначала нестройно, потом все слаженнее. К ним присоединились и другие. Сержант стал смеяться, и, когда его спросили, что его развеселило, он ответил, что песня.

— Может быть, они и не знают, но это походная песня Вильи.

Ла кукараача! Ла кукараача!

Вторая колонна двинулась с ранчо к западу от границы через двенадцать часов, вскоре после полуночи. Там граница тоже не охранялась, и, если колонна из Колумбуса вышла в полуденную жару, когда воздух был так сух, что солдаты, казалось, и не потели, но все время хотели пить, то западная колонна выступила в ночной холод, такой отчаянный, что вода замерзала в канистрах. Поначалу дорога была ровной и удобной. Потом появились рытвины и ухабы, белая горькая пыль, собравшаяся за девять месяцев засухи, достигала до щиколоток и оседала повсюду. Она жгла глаза людям, забивала носы лошадей. Они завязали лица платками. Им пришлось остановиться и обвязать попонами морды лошадей. Цепочка мулов отстала. Всадники замерзли. Пехоте, которую больше всего донимала пыль, идти было труднее, но она меньше мерзла под тяжестью девятифунтовых винтовок и тяжелых вещевых мешков. Некоторые из тех, кто хорошо знал пустыню, прихватили автомобильные очки, но пыль все время залепляла их, и чем чаще солдаты вытирали ее, тем больше на очках появлялось пятен и подтеков.

Они остановились на рассвете, снова выступили в полдень, и если прежде они мечтали о жаре, то теперь затосковали о холоде. Тридцать миль, пятьдесят, шестьдесят. Ночной привал, и снова в путь. Через двенадцать часов колонны встретились.

Человека, который гнал их вперед с такой скоростью, звали Першинг. Будучи бригадным генералом, он получил прозвище “Черный Джек”, когда прослужил два года в негритянском полку в Монтане, где был единственным белым человеком. Когда произошел налет, он был комендантом Форт-Блисс в Эль-Пасо. Несколько лет назад он разговаривал там с Вильей и даже сфотографировался вместе с ним. Теперь, в пятьдесят пять лет, ему приходилось воевать с ним. Министерству обороны выбор дался непросто. Им нужен был человек, нюхавший порох: Першинг побывал под огнем на Кубе и на Филиппинах. Нужен был человек, знающий толк в партизанской войне: снова помогли Куба и Филиппины. Более того, нужен был человек, который мог повести войска в Мексику и в то же время не спровоцировать войну. Здесь его опыт перетянул чашу весов. Во-первых, как комендант Форт-Блисс, он знал все пограничные проблемы. Во-вторых, его отличительной чертой являлось желание понять противника прежде, чем напасть на него. Поэтому во всех кампаниях, особенно на Филиппинах, он выучился местному языку, обычаям, религии, всегда подходил к противнику с его мерками, а не со своими собственными. Техника эта срабатывала так хорошо, что некоторые племена сразу же сдавались, как только видели такое отношение. Тех же, кто не хотел сдаваться — это тоже было его отличительной чертой, — он уничтожал. С таким необычным сочетанием силы и предупредительности, готовности драться и в то же время желания выслушать он, казалось, был просто создан для мексиканской кампании. К тому же у него не было политических интересов. Хотя его жена была дочерью сенатора, он не использовал влияния родственника для собственной карьеры. И так его повышали в чинах достаточно быстро. Он обошел восемьсот старших офицеров, добиваясь получения генеральского чина, хотя некоторые все равно считали, что ему помогли связи. Сам Рузвельт заявил, что чин Першингу дали исключительно за отличную службу на Филиппинах. Его умение приходить к власти, не гонясь за ней, сделало его идеальной кандидатурой для мексиканской кампании. Возникали опасения, что лидер другого склада начнет привлекать внимание к собственной персоне, испортив отношения с мексиканскими властями. Першинг, напротив, мог выполнить задание и при этом остаться в тени. В этом плане, однако, его начальство слегка ошиблось. Не интересуясь политикой, Першинг оставался благоразумным человеком. Он воспользовался мексиканской кампанией, чтобы подготовить свои войска для войны за океаном. На всякий случай. Так что, когда Америка вступила в Первую мировую войну, а всем давно было ясно, что от этого не уйти, у нее был костяк обученных войск для таких сражений, и Першинг оказался командиром так называемых американских экспедиционных войск против Германии. Но до этого было еще далеко.