Рассвет пламенеет

— Близко ли к станице?

— Линия обороны проходит километрах в трех от Ищерской. Она простирается по отлогим буграм на север, в глубину степи. Конечно, там реже, слабее всякие траншеи и окопы. Но в песках достаточно сконцентрировано войск. Потом, Андрей Иванович, ты слыхал о корпусе генерала Гельмута Фельми?

— Но ведь Фельми метит в Иран?

— А будет туго — могут бросить корпус и против нас.

Вопросам Симонова, казалось, не будет конца. Весь этот день они не расставались. Симонова интересовало все, что делается в тылу врага. Рождественский расспрашивал о недавних боевых действиях. Он уже познакомился с батарейцами, побывал у Дубинина, у минометчиков и в санпункте. А вечером сказал Симонову:

— В окопы теперь пойду. Меня интересует моральное состояние солдат, Андрей Иванович. И хочу повидаться с Петелиным.

…Казалось, он нисколько не изменился, увлекающийся, нетерпеливый и решительный Петелин. Когда они встретились, Рождественского даже смутила шумная радость лейтенанта. Ему еще не приходилось видеть Петелина таким счастливым.

Рождественский рассказал о своих мытарствах в разведке, а Петелин не мог оторвать от него взора, словно завидовал всему, что он пережил. Но как только Рождественский спросил о потерях, Петелин вспылил.

— Что-то часто стали говорить об этом! — сказал он. — До многих из нас очередь дойдет. Но не скажешь же самому себе: «Брось, не воюй». А Грозный рядом — там для всей страны люди добывают нефть. Если мы начнем жалеть себя, что будет тогда с нашим тыловым народом? Другой повесит котомку за плечи и пошел! А куда?

Издали донеслось гудение моторов. Поворачиваясь на звук, Петелин выглянул из окопа. С тыла, из-за кромки бугра, звено за звеном появились бомбардировщики. Они шли тройками, тяжело обвисая над степью. По земле впереди самолетов быстро передвигались тени.

— Солидная демонстрация! Смотрите… девять, пятнадцать, восемнадцать! Ого!.. Ого!.. — воскликнул Петелин, невольно оседая на дно окопа.

— Это же наши! — сказал Бугаев.

— Наши?!

Несколько секунд Петелин приглядывался.

— А верно же, наши! — закричал он восторженно.

— Сейчас они сыграют противнику «попурри»! — пошутил Бугаев. — Красиво идут, товарищ капитан!

Рождественский предупредил:

— Сейчас майор откроет пальбу по самолетам. Из ракетниц, конечно…

И действительно — к небу взмыли девять разноцветных ракет.

— Это зачем? — удивился Петелин.

— Так условлено, чтобы они не разгрузились над нашим передним краем.

С грозным и нарастающим гулом самолеты приближались к расположению батальона. От гула моторов зябко дрожала земля. Но дойдя до переднего края, группа бомбардировщиков разделилась и веером разошлась над линией обороны противника. Петелин наблюдал за вторым звеном, как бы заваливающимся на левый бок. Головная машина сразу перешла в пике. Из-под ее крыльев оторвались мелкие черные комочки. Авиабомбы ринулись к притихшей земле с яростным свистом.

Ощутимо вздрогнула почва, затем прохлестал переливчатый треск взрывов, бесконечно повторяющихся по фронту.

После второго захода гул стало относить к Тереку. И вот только дым, медленно струившийся над степью, напоминал о том, что произошло минуту назад.

Петелин порывался что-то сказать, но видел, что все сосредоточенно чего-то ждали.

— Молчание! — криво усмехнулся он. — Молчание и молчание, — повторил он, привычно и поспешно застегивая ворот потной гимнастерки.

— А что же, ура кричать, что ли? — отозвался Бугаев.

— А почему бы и не кричать?

— На это будет приказ. А пока — жди!

— О, конечно! — не унимался Петелин. — Ждите, терпение!

«Все тот же, — подумал Рождественский. — А Симонов говорил, что наш Петелин изменился».

— Вам, наверное, кажется, что кто-то специально задался целью попридержать Петелина? — засмеялся Рождественский.

Петелин придвинулся ближе.

— Да не во мне же дело! Может быть, враг тут, в траншеях, надолго осел. А мы вот и будем топтаться в обороне. Вы сами говорили, что создается новое, Орджоникидзенское главное направление. Зачем же мы будем давать Клейсту передышку? Он всю основную силу двинет через Осетию, через верхний Терек на Грозный! А тут бы — бросок-два, — и душа с них вон! Как раз после бомбежки. И разворотили бы эту их оборону.

— Главное сейчас не в прорыве вражеской обороны, — возразил Рождественский.

Достав кисет, Петелин закурил.

— В чем же главное?

— После прорыва мы должны обеспечить развитие дальнейшего наступления, вот в чем!

— Обеспечим, если захотим.

— Ну знаете, Петелин, много вы на себя берете…

Петелин раза два-три затянулся дымом, поискав глазами, куда бы бросить окурок, с сердцем ткнул его в землю, спросил:

— Зачем утром наши «катюши» били? Самолеты зачем бомбили немцев? Или не дороги боеприпасы?

— Дешевле, чем люди, — ответил Рождественский. Он помолчал некоторое время, глядя на Петелина. — Наша главная задача — скапливать силы для больших, для чувствительных ударов, Петелин.

Некоторое время спустя Рождественский был уже на командном пункте батальона. Все небо было залито чистой синевой. Стояла безветренная теплая погода — даже комары звенели по-летнему. Сидя, опустив ноги в окоп, он читал газету.

— Товарищ капитан, — послышался голос Мельникова, — сюда идет Киреев!

Рождественский встал, одернул гимнастерку и двинулся навстречу Кирееву.

Выслушав раппорт, полковой комиссар поздоровался, взял его повыше локтя и увлек в сторону от батальонного штаба.

— Только что я разговаривал с Кудрявцевой, — сказал он обычным голосом. — Ваш сын здоров. О матери он ничего не знает. Потеряли они друг друга во время танкового налета недалеко от разъезда Солнушкин. Есть основание верить, что ваша жена из окружения успела выйти.

Киреев умолчал о том, что Кудрявцева похоронила дочь капитана Анюту.

— В таком случае, товарищ полковой комиссар, мне остается прибегнуть к вашей помощи. Если бы вы запросили соответствующие инстанции…

— Такой запрос сделан… терпение. Ждите.

Рождественский взглянул на Киреева. Ему хотелось пожать руку полковому комиссару, но он сдержался.

— Через час у нас партбюро, товарищ полковой комиссар.

— Какие вопросы ставите?

— Основной — воспитательная работа.

— Прежде всего, — заметил Киреев, — вытравливайте дух местничества у пополнения.

— Как раз и мне это бросилось в глаза, — согласился Рождественский, — некоторые чувствуют себя так, точно пришли на субботник.

— Отшабашить и по домам?

— Что-то в этом роде… Правда, среди добровольцев очень значительна партийная прослойка. Замечаю, очень серьезный народ.

— Вот-вот! Энергично подхватил Киреев. — Вы коммунистов соберите. Надо объяснить, что эти бои идут не только за Грозный. А коммунисты должны объяснить всем остальным. Шабашить мы вместе будем, где-то за пределами наших государственных границ, там, откуда исходит война. Еще какие вопросы?

— Прием в партию.

— Порядок измените — первым вопросом поставьте прием в партию. Людей вызываете?

— Всех, кого успели оформить.

— Ну, вот! Зачем их задерживать. А где расположен ваш санитарный пункт?

— За бугорком, — указал Рождественский, — вот в том направлении, почти рядом. Утром я был у Магуры. Она у нас очень внимательный и чуткий врач. Не имею претензий к санпункту. Добросовестно работают люди.

— Вы долго здесь не были, — заметил Киреев. — Только поэтому и делаете такой вывод.

— Я не понимаю, — удивился Рождественский.

— Ведет она себя слишком свободно.

— Странно! — сказал Рождественский. — ее уважают в батальоне… Но вы знакомы с ней лично, товарищ гвардии полковой комиссар?

— Нет, но сейчас познакомлюсь, — равнодушно сказал Киреев. — А насчет уважения… что-то уж слишком ее стали уважать некоторые солидные командиры. Безусловно, это их личное дело, но не по времени, не в пору вольница!

Рождественский вдруг смутился, как будто этот намек был адресован ему: