Страница 56 из 122
Продолжая есть и разговаривать, Рождественский осторожно ставил вопросы. Он чувствовал, что с широкого лица с курчавой бородкой смотрят на него прищуренные пытливые глаза. Но эти глаза теперь не пугали Рождественского.
Прислушиваясь к мельчайшим шорохам, Лена ждала на огороде.
До первых петухов она вообще была спокойна: «Он вернется, он должен вернуться». Но прокричали вторые петухи, а Рождественский не возвращался. Отгоняя мрачные обрывки мыслей, Лена шепотом говорила сама с собой:
— Все обойдется так, как и прежде. — И задумывалась, замирая. — Разве мало было случаев, когда Рождественский в одиночку уходил в черную ночь? И всегда он возвращался всегда. И на этот раз он должен вернуться.
В своих догадках она старалась подобрать всевозможные оправдания его действиям. «Вернется!». Она закрывала глаза, рукой потирая лоб. «А если увлекся больше, чем допустимо?» минутная пауза без дум, нарочно без дум, чтобы ждать без томления. И снова пересохшие губы ее шептали: «Вернется, вернется!»
Над головой в вышине бледно мерцали звезды. Полукруг луны поднялся выше; ветвями деревьев теперь его не рябило. Ветер, казалось, совсем утих. Деревья сливались в сплошные тени. Лена слышала, как теплый воздух шевелил иссохшую листву бурьяна.
«Может быть, случилось несчастье, — спохватилась она, — а я ничего, ничего не буду знать». Она встала, скрестив руки на груди, с напряжением прислушалась. Сердце у нее билось сильно, она невольно сдерживала дыхание.
— Ну нет! — решительно произнесла она. — Я буду знать, что с капитаном. Я уйду из этих редких лопухов, здесь не место ожидать белого дня, но я узнаю, узнаю…
Она то порывалась вылезти из лопухов, то, медля, сдерживала себя. Она готова была заплакать, когда прокричали третьи петухи, при мысли о том, что Рождественский мог попасться в немецкие руки. Больно сжималось сердце. «Вперед к действию», — приказывала она себе.
Кругом все незнакомое, чужое. Сзади голая степь, впереди что-то мрачное, глухое. Только редкие силуэты деревьев, пирамидально вытянувшиеся к небу, напоминали о жизни. Они высились над хатами, посеревшие и расплывчатые.
Приглядевшись, Лена убедилась, что вершины тополей колышутся от ветра. Ночь начинала бледнеть, приближался рассвет. Лена сделала два шага вперед. Она шла к провалу в стене. Шла, не оглядываясь по сторонам, глядя только вперед, уже различая широкую истоптанную улицу, за нею — колодец.
Приблизившись к выщербленной каменной стене, с минуту слушала, как гулко билось ее сердце. Подбадривая себя, подумала: «в такое время жизнь безопасна только для подлецов, дрожащих за свою шкуру. Надо выбираться с огорода, надо… Посветлеет, я окажусь на виду!»
И решительно вышла на улицу. Подавляя волнение, подошла к колодцу. Не теряя времени, схватилась за брыж бадьи, притянула ее к себе. Заскрипел журавль, в бадье заплескалась вода. Лена не оглядывалась. Поставив бадью на землю, припала губами к краю, стала с жадностью пить холодную воду, глотая звучно, торопливо. Через ее плечо в воду падали блики лунного света.
Кончила пить, ощутила вдруг, что отяжелела до опьянения. Отпущенная бадья взмыла кверху, заскрипел журавль. Втянув голову в плечи, держась поближе к палисадникам у белых хат, Лена двинулась вдоль улицы, утопая ногами в песчаной, разжиженной пыли. «Донести командованию обо всем, что мы узнали», — мысленно повторяла она слова Рождественского.
Увлеченный распутыванием тайны, которой была окружена «сбродармия», прятавшаяся в песках, Рождественский только перед рассветом дал понять хозяину, что он, наконец, должен отдохнуть. На самом же деле он хотел выбраться в огород и как-нибудь на день припрятать Лену. Он с нетерпением ждал дня, чтобы увидеть солдат противника собственными глазами. Он хотел убедиться — правда ли, что почти весь состав кочующей армии состоит из пожилых людей, из каких-то «бывалых». И еще он рассчитывал на то, что ему, наконец, удастся установить конкретные задачи армии, прибывшей на Кавказ вслед за тылами Клейста.
Как только хозяин возвратился в дом, Рождественский взял оставленный для девушки кусок хлеба и тайком выбрался в огород. Пригибаясь к земле, он побежал к лопухам, к тому месту, где оставил ее.
— Лена! — окликнул он негромко, однако никто не отозвался.
Несмотря на рассвет, сырая мгла была непроницаема. Вдали надрывно лаяла собака, донесся слабый звук пистолетного выстрела. И опять все стихло, все внезапно стало враждебным.
Он метался по огороду, прыжками перебегая с места на место, обшарил все лопухи.
— Только не раскисать, Сашка! — говорил он себе тихо. Минут через десять Рождественский был уже во дворе. Решив разбудить хозяина, постучался в дверь. Ему не ответили. Он отошел на середину двора, постоял в раздумье. С улицы слабо скрипнула калитка. Рождественский быстро отскочил в черное пятно тени и долго стоял неподвижно. Наконец через порожек калитки переступила нога. Человек вошел, — показалась его спина, — он все еще глядел на улицу. Только теперь комиссар узнал хозяина. «Где же он был?». Рождественский двинулся навстречу.
— Вы говорили, хозяин, что ночью ходить опасно?
— Я же не хожу, а бегаю! — ответил тот. — О вашей душе заботка родилась, вот что!
— Что же вы, сбегали к немцам? Неужели вам от этого польза? — негромко спросил Рождественский. — Отвечайте!
— Что отвечать-то?
— Я спрашиваю совершенно ясно! — подступая ближе, произнес Рождественский угрожающе.
— Ясней ясного — чего уж там! Да все ли вам ясно? Как-то вы не по-ладному прежде слова коверкали. Потом же, уложил я вас спать. Тут думка, что за человек? Посмотреть порешил. Ну, сами должны понять, будь вы на моем месте. Ночью сбежали. В лопухах руками шарили. Подозрительность взяла, поглядел, да утерял. А вот, оказывается, вернулись вы пораньше меня. А я в саду поджидал вас.
— Подглядывали за мной? — с усмешкой спросил Рождественский.
— Такое время. Да вы не обижайтесь. Я-то теперь по-другому, похоже, по-настоящему вас понимаю…
— Только душой не кривите, товарищ, — сказал Рождественский уже мягче.
— А чего же мне кривить самому, коли ее враг искромсал? Говорите прямей теперь со мной. Обиду откиньте, не время с нею.
— На такую глупость, на обиду, у меня действительно нет времени, — сказал Рождественский, положив на плечо хозяину руку. Он кратко объяснил, что произошло.
— Как же решилась она! — изумленно сказал хозяин. — На поглум себе, ох ты… Что же это она?
— Помогите… — попросил комиссар, но голос его прозвучал так слабо, что он подумал: «Не понял хозяин!». — Помогите, пока девушка не попала в руки врага, — с усилием сказал он громче.
Казалось, хозяин действительно не понял его и долго еще стоял неподвижно, пощипывая бородку, глядя в землю.
— Боитесь? — с укором проговорил комиссар. — Но ведь наш человек погибнет.
— Ну, чего же тут… Я зараз подниму своих баб, — решительно сказал хозяин и вбежал в дом.
Вскоре на двор вышли три заспанные женщины. Вслед за ними со ступеней сошел хозяин. Он торопливо подошел к Рождественскому.
— Ну, что же? — спросил он и сам себе ответил: — Конечно — бабы! Да мы поразузнаем. А вы отсюда ни на шаг. День! Доверьтесь, я человек русский. — Он подумал, снова пощипал свою бородку. — Да что же там — русский. Поверьте-ка крепче, советский я человек.
Двое суток разыскивали Лену, но так и не нашли. Когда возвращались с поисков две сестры и жена Антона (так звали хозяина), Рождественский спрыгивал с сеновала, жадно всматривался в лица. Женщины разводили руками и молча расходились в разные углы двора.
Рождественский решил, что немцы глубоко упрятали Лену. И меньше всего он верил, что она решилась уйти к Ищерской.
На третий день Антон сообщил таинственно:
— К нам Парфенов сюда проник.