Страница 44 из 122
Настя поморщилась, из ее глаз брызнули крупные слезы. Она подошла к роялю, погладила черную грань.
— Вот, колхоз мне оставил на сохранение. Только я плохо играю. А могла бы научиться, и охота была. Война помешала. На агронома учиться хотела — опять же война…
Помня наставления Рождественского, Лена держалась уверенно и спокойно. Но спокойствие ее было лишь внешним. В глубине души она трепетала, и вот сейчас она вспомнила Алпатово, умершую девочку и ее мать. Чтобы скрыть волнение, спросила:
— А ты разрешишь мне сыграть?
— Чего же разрешать, имеешь охоту — играй.
— Давно я, Настенька, не играла, — улыбнувшись, сказала Лена. — Совсем все позабыла теперь…
Настя не очень-то приняла близко к сердцу этот душевный порыв Лены. Возможно, ей даже казалось непозволительным играть в эту пору, когда в западной части станицы загрохотали взрывы авиабомб. Точно из глубокого колодца надрывно застучали зенитные орудия. Слушалось, как рвутся вверх снаряды.
Усмехаясь, Лена с минуту прислушивалась, поглаживая клавиши. «По нашим данным работают». Но вот она решительно села к роялю. Она сама была удивлена, как уверенно легли ее пальцы на клавиатуру. «Я же не играла с прошлой осени». Представились звезды в морозную ночь под Москвой. И тогда был такой же грохот, давила усталость, клонило ко сну. Сейчас она испытывала то же. Не было сил притворяться, держать себя бодро и равнодушно. А надо. Может быть, те, из-за кого она в этом доме, уже стоят позади и смотрят ей в спину… «Пусть смотрят, я этого ждала, — мелькнула решительная мысль. — Когда-нибудь должна же я встретиться с ними лицом к лицу».
— Ты слышала, Настенька, музыку из оперы «Хованщина»… Рассвет на Москве-реке?
— Нет, не слышала.
Лена склонилась над клавишами. Как тихое дуновение ветра, слитый, трепетный звук словно предупреждает столицу о наступлении утра… Солнце брызжет лучами в узкие окна теремов. И вот, точно спросонок, затрезвонили колокола. Шумит оживленный день. Девушке даже слышится, как бряцают стрельцы своими мечами, как плещут ведра в Москве-реке. Но в аккордах звучит какой-то надрыв. Все ниже и ниже спускаются хмурые тучи, закрывая небо… И, неожиданно обрывая аккорд, отрывисто и резко хлопает над клавишами крышка.
— Хватит! — решительно сказала Лена, встала.
— Играй! Играй же, ей-богу…
— Нужно помнить, что творится вокруг…
— Как хорошо ты играла! — тихо проговорила Настя. — Мне бы вот так научиться. И научусь… Ей-богу, научусь!
Она испуганно прислушалась.
— Идут, кажется! Уже неделю живут, а все не привыкну. Играй, играй, пожалуйста, так будет лучше. Чтоб не косились, ироды, на тебя…
Лена снова присела к роялю и откинула крышку.
Настю удивляло уверенное спокойствие гостьи. Она не знала, чего стоило Лене это спокойствие. Играя и чуть слышно напевая арию из «Риголетто», Лена услышала в передней комнате голоса.
— Ему чертовски везет, господин Лихтер… Везет!.. сначала греческие курорты, а теперь преуспевает в тылах у Клейста. Под крылышком генерала Гельмута Фельми ему легко живется. Востоковедом вдруг стал. А начальник штаба, подполковник Рикс Майер, даже родственником его считает. Вот к нам бы сюда попал он, узнал бы, что значит это русской выражение: «кузькина мать!»
Второй более сдержанно ответил:
— О, да! В печках, за десятки километров от стратегических путей, обжираясь бараниной, воевать до победы не сложное дело…
— А крестов нахватает больше, чем вы и я, господин Лихтер, — продолжал первый. — Услужлив, бестия. В родстве с начальством.
Лихтер снова ответил сдержанно:
— Не удивляйтесь, если господин Дифтен заработает в Ачикулаке звание полковника. И, более того, он может еще стать даже… иранским шахом!
Лена еще не видела офицеров, они задержались в передней, но вся она обратилась в слух.
В тусклой полосе света появилась тщедушная фигура. Лена встала, приглаживая смятое платье.
— О! — воскликнул тщедушный лейтенант. — Господин Лихтер, мы, кажется, вознаграждены за дневные труды!
В дверь протиснулся второй офицер, остановился, присматриваясь к незнакомой девушке. Лена подумала: «Спросил сейчас: кто такая? Документы?» Не дрогнув, с выражением полного равнодушия, она продолжала стоять у рояля.
— Гони к черту! — рассерженно проговорил Лихтер.
Слегка поклонившись, лейтенант произнес по-русски с грубым акцентом:
— Добрый вечер, милая барышня.
— Здравствуйте, — ответила Лена с улыбкой.
Одутловатый Лихтер прошел в угол, повернулся к девушкам. Его холенное лицо было таким же надменным, как и у капитана-трофейщика, которого они захватили несколько дней тому назад, но этот был суховат, густые с проседью брови и синеватые мешки под глазами придавали ему угрюмый вид.
— Господин Лихтер, — не унимался лейтенант, — не только душа, но и тело забвения требует…
— Моя душа и тело вполне умиротворились бы, если бы вы расстреляли обеих во дворе.
— Помилуйте, но почему же так быстро?
— Хотя бы потому, что красные за пять минут разбомбили наши армейские склады боеприпасов.
— Вы играит немножко? — обращаясь к Лене, с напускным почтением продолжал лейтенант. — Очшень похвально.
— Простите, что без разрешения вошла в вашу комнату, — ответила Лена и, пожелав спокойной ночи, вышла из комнаты.
В темных, сырых сенях она обернулась к Насте:
— Теперь я должна выбираться.
— Патрули ходят по улице, — помолчав, возразила Настя.
— Ты меня проводишь огородами. Мне нужно уйти сейчас же. Обязательно надо уйти…
— Ты напугалась этих? Или дядя-угрюм подействовал? Говорила же, что поживешь?
— Да что там, — отмахнулась Лена.
— Как-то чудно у тебя получилось: туда-сюда. Я даже обрадовалась, что поживешь со мной. Или не сполна собой располагаешь?
— Время, время дорого, Настенька. Думала, а теперь передумала, — неопределенно ответила Лена. — Но не печалься, мы встретимся скоро. Только вот что, — Лена обхватила Настю за плечи, притянула поближе, — береги себя. Под крышей вашего дома звери!
Закатав подолы, чтобы удобней было прыгнуть в огород, девушки перелезли через плетень. Пригнувшись, они зашлепали босыми ногами по сухой помидорной ботве. Две темные стены деревьев почти сходились над узкой полоской огорода. Осторожно ступая, свернули в переулок, пересекли широкую пыльную улицу, очутились на другом огороде, в конце которого в мягкой тьме притаилась белая хатка с чернеющей крышей.
Настя постучала в крест подслеповатого окна. Молчание. Постучала еще. Послышался тихий лязг, дверь отворилась, и из тьмы у порога появилась знакомая Лене женщина.
— О боже ж ты мой, — простонала она, хватаясь за грудь, — что-то случилось?
— Да нет же! — с досадой откликнулась Настя. — Не пугайся. А Прохор дома?
Пропустив девушек в хату, хозяйка сказала:
— Нету хозяина.
— А где же будет?
— Почем мне знать, куда вас нелегкая носит в такую-то пору.
Лена присела к заставленному чашками и мисками столу. Ужинали здесь, как видно, недавно, и было много людей. Она спросила у хозяйки:
— Где наш старший?
— И ваш старший, и младшие трое, и мой пошли все по одной дороге. А куда, ну кто их знает? Сказывали, что к рассвету возвратятся. Дети плакали, когда бухало, а теперь спать поулеглись. Коротаю ночку без сна, жду.
Лена слушала хозяйку и думала: «Что скажет Рождественский, когда вернется и увидит меня?» Она улыбнулась, рассматривая насупившуюся Настю. «Милая девушка, я уже узнала то, что нужно было узнать. Наверное, Настя думает: я просто струсила. Пусть думает — всего говорить ей нельзя».
— Хозяюшка, я давно не спала так, чтобы всю ночь… Где бы мне устроиться? — спросила Лена.
Минут через десять она уже блаженствовала на сеновале под крышей коровника. В открытую дверку виднелся холодный серп луны, над которым, как стайка пчел над расцветающей липой, роились звезды. Ни о чем не хотелось думать, ни о чем. И самое удивительное — ей совсем не хотелось спать. Но, почувствовав свежесть ночи, она натянула на себя ряднину и закрыла глаза.