Рассвет пламенеет

Отвернувшись, Симонов тихо запел: «Ой, да ты калинушка…». Мельников понял командира: «Разговор окончен». Однако он продолжал стоять в прежней позе.

Старший адъютант лейтенант Мельников был среднего роста, немного сутуловат, но Симонову нравились его выправка, широкая грудь, крепкие длинные руки, свидетельствующие о физической силе. И еще нравились Симонову его тонкие, всегда сжатые губы, выражавшие деловитый, волевой характер. Он и был таким. При передаче распоряжений старшему адъютанту не требовалось ссылаться: «Командир приказал». Все в батальоне думали: командир и Мельников — это одно целое. Лейтенант работал много, вникая во все мелочи. Безупречно честный, прямолинейный, умеющий и в трудных обстоятельствах сохранять спокойствие, он во всем старался подражать Симонову. Ни один офицер или солдат не мог заставить лейтенанта повысить голос.

Симонов для старшего адъютанта служил образцом рассудительности хладнокровия, но в то же время он был единственным человеком в батальоне, способным вывести Мельникова из равновесия.

Закинув за спину руки, Симонов пошел в сторону третьей роты. Мельников подумал: «Сейчас будет разносить Метелева. Любит командир незаметно подбираться к людям. Но удивительное дело, — люди никогда не шарахаются от него; чем-то он удерживает их, привлекает».

В большом житейском опыте Симонова в батальоне никто не сомневался. В сухом формализме его обвинить не могли. Но никто не мог проникнуть в его чувства. Мельникову всегда казалось, что майор Симонов не был похож на других командиров.

С характерным шепотом над курганом пролетели три немецких снаряда. Мельников взглянул в сторону тыла, где уже встало черное облачко разрывов. Ближе к кургану рвануло вторичным залпом.

— Товарищ лейтенант! — крикнул связной Симонова Пересыпкин. — Они прощупывают нас с закрытых позиций. И вот всегда у них так: сначала ткнутся в наш тыл, а потом на себя потянут.

— Не на себя, а на нас, стараясь держаться спокойно, ответил Мельников. — А, комбат? — шепотом произнес он с тревогой.

Не ускоряя шага, все той же походкой вразвалку, Симонов приближался к окопам третьей роты. Правее, у подножья кургана, ухнула мина. «Началось!» — подумал Симонов. Он присел на мгновение, посмотрел, как взнесенная темная пыль медленно оседает на траву. Дымок разрывов тихо уплывал по степи, скручиваясь в завитки, тая в предвечерней мгле между сопок.

В правофланговом окопе комбат увидел комвзвода младшего лейтенанта Пантелеева; прислонясь спиной к низкой земляной стенке, он отламывал от сухой ольховой ветки прутики и втыкал их в сырое песчаное дно окопа. Потом, откидывая голову и плотно прижмурив глаза, ждал команды, подававшейся рядовым Чердашвили.

— Один раз! — Пантелеев высоко приподнимал правую ногу, сгибая ее в колене. «Дыва! А-агонь!». Пантелеев с ожесточением ударил каблуком сапога по земле и сейчас же склонился к цели. Хватаясь за живот, грузин хохотал безудержно.

— Мимо! Не угадали!

— В гадалки играете? — насмешливо спросил Симонов, спрыгивая в окоп. Младший лейтенант оторопел от неожиданности. — Занятие, так сказать, похвалы достойно. Смотрю я на вас и думаю: боже мой, ну, мальчик! Он и в горячее время не забывает игрульки детские.

— Мы не ожидали вам, товарищ майор, — несвязно пробормотал Пантелеев. — Жутко, честное слово. От скуки жутко.

— Редкое счастье выпало командиру батальона — лицезреть взводного в его будничном занятии. А вот окопчик мелковатый отрыли!

Навалясь грудью на край окопа, майор долго и внимательно изучал ближние подступы, вслушиваясь в нарастающий грохот на левом фланге. «Значит, наши прорвались и у станции Терек, — подумал Симонов. — Что-то немцы не лезут здесь, жидковато у них что ли?».

К нему обратился Пантелеев.

— Разрешите, товарищ гвардии майор, я прикажу бойцам углубить окоп?

Симонов хотел как следует обругать беспечного командира, но вдруг увидел белеющие в небе на разной высоте разрывы зенитных снарядов. Группа «Юнкерсов» с угрожающим ревом прорывалась в наш тыл справа, другая — низко пикировала над степью у станции Терек, стремясь остановить наступающих гвардейцев, прижать их к земле.

— С тыла танки! — крикнул кто-то из соседнего окопа.

Симонов чуть было не произнес: «Еще этого мне не хватало!».

— Откуда? — спросил он сдержанно.

На склоне бугра он увидел вспышки разрывов мелкокалиберных снарядов и бешено вертящиеся отшлифованные траки гусениц немецких танков. Быстро он взглянул на Пантелеева. Подтолкнув его под локоть, взглядом спросил: «Ну, как?». — Вместо ответа младший лейтенант только блеснул глазами.

— Спокойно! — сказал Симонов. — Правее, выдавшись вперед, идет командирская машина. Чердашвили, прилаживайте свое ружье к этому танку.

— По переднему? — боец взбил пилотку повыше. — Есть по переднему!

Симонов посмотрел на ладную спину грузина, на его шею, покрытую черными завитками волос, и, ласково дотронувшись рукой до плеча солдата, сказал негромко:

— Бить надо наверняка, сынок!

— Идут на нас! — прошептал Пантелеев. Он высунулся повыше груди, зычно крикнул: — Приготовить гранаты!

Симонов увидел, как там, где вихрилось облако сероватой пыли, обозначились черные клубы разрывов.

Артиллерия вела по танкам огонь с близкого расстояния. Были одновременно слышны и выстрелы, и свист снарядов. «Неужели к группе Рождественского подоспела батарея? — подумал майор. — Эх! Гребень бугра мешает! Не так, не так! Надо стрелять, чтобы снаряды едва-едва перелетали верхушку сопки! Ага! Вот теперь так!».

— Один уже горит! — с удовлетворением сказал Симонов.

…Основная масса легких вражеских танков стремительно приближалась к линии обороны, с ходу ведя беспрерывный огонь. Над окопами забесновался воздух, заполыхало пламя.

Медленно опуская руку на плечо Чердашвили, Симонов обронил сквозь стиснутые зубы:

— Время!

Раздался звонкий выстрел. Еще секунду спустя Симонов увидел, как по броне серой машины поползли голубоватые барашки огня. Но танк с нарастающим ревом и грохотом приближался к окопу. Надо было обладать очень здоровыми нервами, чтобы не содрогнуться и сохранить спокойствие в неглубоком укрытии, видя, как грохочущая стальная махина, уже охваченная пламенем, неудержимо и стремительно сокращает пространство.

Симонов понимал, что людей совершенно лишенных чувства страха, не существует. Он и сам ощутил, как замирает и холодеет сердце. Медленно, взвешивая каждое слово, сказал:

— Надо… Остановите гранатой!

— Пропустить, пропустить придется, — торопливо прошептал Пантелеев. — Как окоп перескочит, тогда сразу гранату под гусеницу.

Он не учел, что над мелким окопом танк может произвести разворот.

— Тьфу ты, леший! — выругался Симонов, сверкая белизной белков. — Ложитесь! — зло прикрикнул он на Пантелеева и вырвал из его руки противотанковую гранату. — Приказываю!

В эту минуту мозг его работал особенно быстро и точно. «Всякий может струхнуть, — мелькнула мысль, — но одни это скрыть умеют, а Пантелеев теряет голову от страха, не может, не способен мобилизовать себя!».

Серая громада танка была уже шагах в двенадцати. Легким, плавным взмахом руки Симонов швырнул гранату, оседая на дно окопа. По земле проскользнула слабая дрожь.

Взрыв был услышан позже. Грозный грохот и лязг гусениц замер, только откуда-то издалека все еще доносился сдавленный гул моторов и взрыва гранат.

— Теперь будем выколачивать их, голубчиков, из танка, — сказал Симонов, засмеявшись.

XIV

В двухстах метрах от траншеи еще недавно виднелись кусты, чуть колеблемые ветром. Теперь впереди все исчезло во мраке осенней ночи. Траектории трассирующих пулеметных очередей, посылаемых с обеих сторон, скрещивались, зарывались в низких облаках и меркли. Глухое постукивание станковых пулеметов вновь повторилось. Изредка взрывались мины, тогда испуганно отзывалось эхо, тьма пронизывалась короткими колючими взблесками. Иногда все затихало вокруг. Безмолвие сжимало сердце, разбегались мысли. Тысячи людей, притаившихся в траншеях, прижавшись к сырой земле, с напряжением ждали вражеской атаки. Вряд ли кто-либо спал в этот час.