Страница 22 из 122
Пламя взрывов докатилось до вражеских окопов, заплясало, беснуясь, и, словно ударившись о стену, отскочило, потом снова побежало в глубину немецкой обороны, раскалываясь на дробные части.
— Товарищ гвардии капитан, майор вызывает! — крикнул телефонист.
Приложив к уху трубку, Рождественский подумал: «Симонов, вероятно, связался с комиссаром дивизии и добился, чтобы тот мне запретил…». Бугаев напряженно наблюдал за ним. На лице у Рождественского появилась улыбка. Он произнес отрывисто и тихо: «Да! Очень хорошо!». Положив трубку, сказал, все еще улыбаясь:
— Третью роту сажают на танки!
— Десант?
— Очень похоже. Симонов идет во главе. — Рождественский взглянул на часы. — Товарищи, осталась минута. Будьте готовы. Начало за нашей группой. Я уверен, товарищи, что мы…
Он не успел договорить — в небо взмыли три оранжевые ракеты.
— Винтовку мне! — почти шепотом произнес он. — Лейтенант Петелин, вперед! — и, выскочив на насыпь, потрясая над головой винтовкой, крикнул:
— Товарищи! — голос его сорвался от волнения.
Рядом стоявший политрук Бугаев продолжил команду:
— Вперед, товарищи! За нашу Родину, вперед!
И первый саженым прыжком бросился на насыпь. Комиссар окинул взглядом линию фронта. Слева от него шли два матроса с автоматами. Подавшись грудью вперед, они шагали навстречу хлынувшему вдруг горячему свинцовому ливню. Уже на бегу капитан подумал: «А ведь нашей атаки ждали!». Слыша яростный гул у себя за спиной и по сторонам, Рождественский не оглядывался на пройденное пространство. В яростном человеческом реве комиссар слышал и собственный голос, чувствовал близость этих людей, стремительно рвавшихся к вражеским окопам.
Но вот поднялись и фашисты. Наклоняя головы, сверкая штыками под солнцем, они двинулись навстречу.
Рядом с комиссаром бежал политрук Бугаев.
— Товарищ капитан, не вырывайтесь! — крикнул Бугаев.
И голос Петелина:
— Не имеете права, комиссар!
Политрук старался выдвинуться вперед, чтобы прикрыть собой комиссара. Но Рождественский не уступал своего места в первых рядах.
Ничейное пространство быстро сужалось. Уже отчетливо были различимы лица вражеских солдат. Слева мелькнула фигура Вепрева. Улыбкой и глазами матрос будто говорил:
«А разве у вас в этом имелось сомнение, комиссар?».
Шли уже, стиснув зубы, готовясь к яростному прыжку.
Неожиданно моряки в упор ударили из автоматов, вырывая вражеских солдат из плотного строя.
Встретились… наконец! Сперва Рождественскому послышался смутный, едва уловимый, надсадный стон, вырвавшийся из многих грудей, как тяжкий вздох. И закружилась пехота, с ожесточением работая штыками, самым страшным оружием. Вскрики сраженных растворялись в общем нарастающем гуле.
Немец в очках, с лицом, покрытым рыжеватой щетиной, с ловкостью фокусника повалил на землю молодого гвардейца. Отбыв нападение справа, Рождественский успел оглянуться. И тот же ловкач сделал выпад вперед и коротким ударом всадил штык в гимнастерку между рукой и грудью комиссара.
Рождественского обожгло яростное исступление:
— Дя-дя! То-ропишься! — крикнул он, и штык его мягко вошел фашисту в живот.
— Так-то вернее!
— Ребятки, не гнись! Впере-ед! — крикнул он.
Со стороны на него налетел второй фашист. Комиссару удалось отбыть удар, однако он почувствовал, что парировал слабо. Отскочив чуть в сторону, тот успел изловчиться раньше Рождественского. Он пригнулся, откинув левую ногу назад, и его широченный штык почти коснулся груди комиссара. Но чей-то сокрушительный удар автоматным прикладом в висок опрокинул фашиста. Нелепо взмахнув руками, он повалился под ноги Вепреву. Тот задержался на мгновение, выговорил:
— Разве имелось сомнение, комиссар?!
Схватив винтовку, оброненную немцем, Вепрев ринулся в гущу схватки, раскидывая врагов, пробиваясь на выручку комроты лейтенанту Петелину. У того слетала пилотка; легкий ветерок шевелил волосы; он отбивался от целой группы немцев, в спину его уже был занесен удар. Но и тут Вепрев подоспел вовремя. На помощь Петелину бросился и комиссар. Пробивая дорогу, он то выбрасывал вперед туловище, нанося удары, и тогда его портупея впивалась в плечо, то откидывался назад, обороняясь, под ремнем на спине у него обнажалась потная полоса.
Бои все разрастались. Из окопов противника выкатывались новые и новые группы пехоты. В едкой взвихренной пыли комиссар увидел, как ударом штыка Бугаев бросил на землю долговязого фашиста. Тучный немецкий офицер без фуражки, с оскаленными зубами ринулся на политрука сбоку. Сцепившись, оба они рухнули на землю.
Над Бугаевым заколыхалась тяжелая туша; длинные волосы гитлеровца упали на морщинистый потный лоб, концами почти касаясь синеющего лица политрука.
— Га-ад, не дамся! — задыхаясь, прохрипел Бугаев.
Гитлеровец засмеялся, склоняясь ниже, брызгаясь слюной. С судорожной быстротой изогнув руку, Бугаев ударил его в живот. Напряженный миг усилия — и гитлеровец свалился на землю. Но руки не разжались; еще сильнее стиснули они горло Бугаеву. Будто во сне политрук услышал сорванный голос комиссара:
— А-аг… Получай!
На лицо Бугаева брызнула кровь. Костлявые цепкие пальцы врага ослабли, разжались. Политруку легко стало высвободиться из мертвенной хватки гитлеровца.
— Вставай, Павел, — сердито, быстро проговорил Рождественский, мгновенно окидывая взглядом все поле боя.
Чтобы подняться, Бугаев напрягал ослабевшие силы. Он встал напротив капитана, расставив ноги, покачиваясь. Несколько тусклым и виноватым голосом сказал:
— Налетел сбоку. Если бы он не подножку…
— В бою комаров ловишь открытым ртом… подножку!.. Подними-ка свою винтовку!
Эти слова упрека комиссар произнес не злобно, но Бугаев покраснел от стыда. И он тотчас наклонился, чтобы скрыть смущение и в то же время взять оброненную им винтовку.
Всю рукопашную схватку Симонов наблюдал из окопа. Лейтенант Мельников, стоявший рядом, не мог разжать судорожно сведенных пальцев. Стиснутым кулаком методично ударял по земле. Глаза старшего адъютанта беспомощно блуждали от первой ко второй роте. Сначала исход этой схватки для него был не ясен.
Мельников заметил, когда офицер свалил Бугаева, и мучительно застонал, вскинув ладонь к глазам.
Симонов грубо дернул Мельникова за руку.
— Потрудитесь взять себя в руки, лейтенант! — и, отвернувшись, засопел сердито. — Враг не избирает тех кого он захочет. Сражает того, кто спиной подвернется.
— На него же напали сбоку!
— Будет вам!.. Сбоку! — оборвал Симонов. — Я видел…
Спустя несколько минут лейтенант зашептал радостно:
— Погнали! А-а-а… Молодцы петелинцы! Легко пошли! Вы посмотрите, Андрей Иванович…
Не оборачиваясь, Симонов ответил:
— Мы гоним врага из своего собственного дома, Мельников.
— Много, ох, как много полегло наших! — взволнованно проговорил лейтенант.
— Магуру сюда! — приказал Симонов. — Магуру, живо чтоб ко мне, на помощь к людям. Сигнальте, лейтенант!
Из-за изгиба траншеи послышался приглушенный голос:
— Андрей Иванович, я здесь, я жду.
— Нечего ждать… Видите, немцы уже начали отход против всего батальона… давайте!
Она повернулась и, взглянув на своих санитаров, приказала:
— За мною. Пошли!
Симонов провожал ее взглядом; по его лицу скользнула чуть приметная улыбка.
— Мельников, а что это за девушка выскочила из окопа? Вон она с санитарной сумкой побежала к раненым?
— Не могу знать, — ответил лейтенант, позабывший, что утром еще он приписал к численному составу батальона медсестру Елену Кудрявцеву.
— Ишь ты, какая! — удовлетворенно проговорил Симонов. — За перевязку сразу — расторопна, видать.
— Товарищ гвардии майор, — прошептал связист, тыча пальцем в телефонную трубку. — Ко-омдив!..
Симонов услышал голос подполковника:
— Сейчас двумя колоннами к вашей третьей роте подойдут наши танки. Сосредоточьте людей, приготовьтесь к десанту!