Страница 16 из 122
Симонову хотелось сказать: «будь осторожен», но он знал, что эти слова вызовут у Рождественского лишь усмешку.
— Послушай, комиссар, — сказал майор, поглаживая голову, будто собираясь с мыслями, — пусть политрук Бугаев повлияет на Петелина.
— Что-то ты уж больно грозен, Андрей Иванович…
— Подожди, — продолжал майор. — Если бы не петелевский прыжок, может быть, немецкое командование не раздумывало бы сейчас так долго.
— Не раздумывало бы, конечно, — согласился Рождественский. — Петелин поторопился, это так.
— Указание нам дано совершенно иное: затаить дыхание — ждать! Все должно подчиняться железному распорядку, воле командования.
Комиссар усмехнулся:
— Бугаев мне рассказывал, как Петелин отзывается о вас: «комбат наш будто бомба замедленного действия!..»
Симонов тоже улыбнулся:
— «Бомба!..» А уж Петелин — сплошная пиротехника… За мелким успехом гонится и самое главное теряет из виду. И, наверное, еще воображает, будто им сделано доброе начало. Не-е-ет!.. Так не пойдет!
Как только Рождественский ушел, Симонова вызвали из штаба дивизии к телефону.
— Я получил ваш рапорт, читаю… — сказал комдив. — Вы сообщаете, что рота лейтенанта Петелина атаковала противника в тот момент, когда вы возвращались из штаба полка…
— Так точно.
— А что, если у вас и дальше так пойдет? — медленно, глухо спросил Василенко.
— Товарищ гвардии подполковник, — ответил Симонов, стараясь придать спокойствие своему голосу, — в рапорте на ваше имя я считал своим долгом донести обо всем так, как все это было.
— Так ли?.. Я считаю необходимым расследовать случай.
— За действия лейтенанта, как и за действия каждого солдата, всю ответственность я принимаю на себя.
— О-очень благородный поступок, — иронически проговорил комдив, дуя в трубку, обдумывая что-то. — Вы торопитесь авансом признать свою вину: ругайте меня, но не очень!
Обвинение против меня не лишено основания, товарищ гвардии подполковник.
— Добре. Мы разберемся, — закончил Василенко и положил трубку.
Симонов снял с телефона руку и, хрустнув пальцами, привалился к краю окопа.
«Не доверяет мне подполковник», — подумал он. Потом взглянул на Мельникова, — тот сидел с приоткрытым ртом, подавленный, и растерянно смотрел на комбата.
— Я вам очень обязан, Мельников, — сказал Симонов. — Даже комдив благодарит за вашу «находчивость».
— Разрешите, товарищ гвардии майор? — решительно заговорил Мельников. — Я допустил ошибку, это моя вина.
Симонов промолчал, мучительно сознавая, что Василенко мог бы говорить с ним иным тоном, с большим доверием к нему.
К окопам Рождественскому пришлось пробираться ползком. На возвышенности он задержался, рассматривая раскинувшуюся впереди степь. Она томилась в сизоватой дымке, желтея буйными травами, то ровная, то холмисто-покатая, с чернеющими пятнами выжженной травы. Но отыскать в этом просторе зеленый квадратик сада, в котором спрятался саманный домик матери, ему не удавалось. «Стоит ли по-прежнему белая хатенка со скошенной на заднюю стенку крышей, как со сбитой на затылок шапкой? Все так же блестят ли под солнечным светом стекла окон, полузакрытых диким виноградом? Кто сейчас в той хатенке, в которой родился я, вырос, в которой так приятно пахло свежеиспеченным ржаным хлебом?»
Он слегка приподнялся, чтобы осмотреть размещение батальона и всю оборону по фронту. Но расположение дивизий стрелкового корпуса невозможно было охватить взглядом. Позиции растянулись на много километров от Терека на север.
Не поднимая головы, Рождественский пополз дальше. Окунув лицо в траву, он точно плыл в теплых зарослях, оставляя за собой след примятой полыни. Яснели степные дали, голубело небо, а солнце все сильней припекало затылок, нагревая пропотевшую гимнастерку. Издалека доносилось глухое бормотание вражеского самолета, нарушившее степную тишину.
Первый окоп, похожий на цифру восемь, Рождественский обнаружил в густой траве. Он подполз к нему с тыла и поэтому не был замечен. Из окопа слышался разговор:
— … Сам Петр здоровенный был, в косую сажень. И дальше перед солдатами так он речь держал: «А о Петре ведайте, солдаты, что ему жизнь его не дорога, только жила бы Россия!» Карл шведский понапер войска — пропасть! Другой испугался бы, а Петр — ничего! И пошли русские полки!.. И пошли, эх!.. Русских ежели растревожишь, ка-ак пойдут, как жахнут и в хвост, и в гриву, никакой враг не устоит…
Рождественский подумал, слушая: «Голос глухой, и даже немного вялый, а слова ясные, от души». Он кашлянул. В окопе притихли. В траве показалось дуло автомата. Из соседнего окопа прозвучал предупреждающий голос дежурного солдата:
— Спокойно! Это же наш товарищ капитан.
Из окопа высунулись три стриженные головы.
— Здравствуйте, товарищи! — тихо произнес Рождественский. Старший сержант Холод поздоровался во весь голос. — Тише! — заметил ему Рождественский. — Так и немцев перепугать можно! Ну, как вы устроились? Чем заняты?
— Отлично, товарищ капитан! — весело ответил Холод. — Поутру была коротенькая работенка, а в данный момент, по правде сказать, что-то скучновато.
— И с чего бы это она, скука? — с удивлением спросил Рождественский.
— Скрывать не приходится, — продолжал Холод, улыбаясь. — Войны мы тут не чувствуем. И чудно как-то получается: невозможность какая-то, тишина кругом!
— Потерпите, руки наши найдут полезное применение. У нас ведь изрядный должок перед Родиной…
— Должок изрядный, — согласился Холод, — мы не забываем о нем.
— Командующий верит гвардейцам, но он и спросит с них вдвое. Слабонервных среди нас не должно быть…
— Один или два на роту, пожалуй, могут и обнаружиться, — возразил Холод степенно. — Бывает, сробеет некоторый по несознательной жалости за свою шкуру. А у других и вывих от буйности характера объявиться может, вполне даже. — Он помолчал, поглядел на товарищей, убежденно сказал: — А в общем осечки не будет! Вот и сегодня некоторые из моих ребят плечи поразвернули. Ничего себе, плотно ложится приклад по зубам фашисту!
Ветром донесло гул вражеского самолета. Где-то совсем недалеко прошил длинную строчку станковый пулемет. В ответ, подбадривая соседей, раздались автоматные очереди.
— Не пойму, откуда начали? — Рождественский вглядывался в оживающую степь. — Не пойму! — повторил он.
По свежему песку соседнего окопа шаркнула пулеметная струйка. Подскочил кверху стебель полыни, срубленным концом осел вниз и воткнулся в песок. Рождественский чуть отодвинулся. Холод проговорил настойчиво:
— Товарищ капитан, пожалуйста, спуститесь в окоп!
— Нет, мне нужно побывать и у других, — ответил Рождественский, исчезая в высокой траве.
Чья-то голова неосторожно выглянула из-за бурьяна. Рождественский подумал: «Как мало требуется, чтобы этот чубатый был прошит из автомата!» он подполз ближе. Петелин повернулся к нему лицом.
— Товарищ капитан, прошу вас, к нам пожалуйте. Шальная зацепить может.
Не смущаясь молчанием Рождественского, после короткой паузы он спросил возбужденно:
— Слышите, как загуркотело? Вся степь зашевелилась. Значит, начинаются горячие денечки?
Рождественский отмечал каждое движение командира роты. Ему хотелось потребовать: «Прежде всего, лейтенант, доложите о ночной вылазке». Однако он тихо и сдержанно спросил:
— Как справилась рота с оборудованием индивидуальных огневых точек?
Бугаев уже знал от Мельникова, что ночная вылазка расценивается командованием, как шаг, повредивший началу общей операции. Он сидел в углу окопа, отяжелевший и мрачный, глядя на своего непосредственного начальника, как на только что нахлынувшую грозовую тучу. Он почти не слушал, что отвечал Петелин, а ждал… вот сейчас Рождественский остановит на нем холодный взгляд и скажет: «Вы провалили план начала всей операции!»
Но комиссар, выслушав Петелина, заговорил об обороне.