Рассвет пламенеет

— Открывайте, иначе снесу вам двери! — закричал он, стуча кулаком в крест рамы. — Эй, полундра, слышите вы там, бычки черноморские?

В темной глубине дома — никакого движения. Только спустя некоторое время вспыхнуло бледное пламя спички да еле заметно проплыли крапинки тлеющих папирос.

— Ну что, послушались они тебя? — насмешливо заметил Серов.

Отойдя от окна, Вепрев вздохнул сокрушенно:

— Их там, точно судаков, набилось!

— Дела наши, Митя… — проговорил Серов. И, помолчав, добавил: — А ветер какой шальной!

В это время Рождественский и сказал, что для двоих ночлег найден, что он и Симонов уступают его женщинам.

Несколькими минутами позже Лена и Магура уже шли за ним к долгожданному пристанищу. Тамара Сергеевна была покрепче Лены, но и она устала, и ее походка стала грузной. Она первой поднялась на крылечко и вошла в небольшую комнату.

— Ну, вот и пришли, — сказал Рождественский.

Лена присела в плетеное кресло к столу, поставила на белую тесовую доску локти и подперла руками подбородок. Перед ее глазами все еще словно струился влажный сгущенный воздух, и в нем на лету таяли мокрые снежинки, как это было весь день в дороге. Но радовало, что больше не долетал шум морского шторма и постепенно переставало шуметь в голове. Все ее измученное тело охватило блаженное оцепенение. Как приятно было посидеть в этой плетенке. От удовольствия она даже зажмурилась на мгновение. А открыв глаза, увидела, как Рождественский выходил из комнаты. Хотелось вскочить, остановить его: не уходи! Но тело ее точно приросло к креслу, и она не двинулась с места. В мыслях только пронеслось: «Опять будет мерзнуть целую ночь!».

— Ну, сегодня и поспим же мы, прямо как дома! — нараспев сказала Тамара Сергеевна. — Только вот топчан занимать нельзя, придется укладываться на полу.

— Большая важность, — не на камнях же, как вчера, а в тепле, — сказала Лена и начала оглядывать комнату. И чем пристальней она всматривалась в каждый уголок, тем сильнее приятно поражалась: помещение по своему расположению — точь-в-точь как ее киевская комнатушка. Вон справа и полочка на стене, и на ней аккуратно расставленные книги. Только не видно стопочкой сложенных тетрадей. Но даже глобус есть, он такой же старенький, но чистенький и блестящий, какой у нее был дома. Правда, на окне нет памятных ей голубеньких занавесок, нет и цветов, а вместо них стоит плохо промытый солдатский котелок и лежит кусок хлеба. Вместо кровати — ничем не прикрытый деревянный топчан, — совсем голый и неуютный. Нет электричества и немилосердно чадит керосиновая лампа.

— Кто здесь хозяин, Тамара Сергеевна? — спросила Лена.

— Не хозяин, а хозяйка. Капитан сказал, что здесь живет военный врач из эвакогоспиталя.

— Так где же она сейчас?

— Ну где же ей еще быть — на дежурстве, наверно.

— Обидно, что в этой комнате какая-то запущенность и необжитость — как бы про себя проговорила Лена. — Похожа на мою киевскую комнату. У нас с мамой и еще одна была, поменьше… Эх, мама, мамочка, жива ли ты, родная моя? — она встала с кресла и отвернулась от Магуры. Затем, наклонившись к окну, горячим лбом она коснулась рамы. С улицы тускло и призрачно глянуло на нее собственное искаженное отражение на стекле, загородившее шумевшие за окном деревья.

— Будем ложиться спать, — оборачиваясь, решительным голосом сказала Лена.

Магура с изумлением посмотрела на нее, на неестественно яркие пятна румянца на красивом лице, на синеватые тени вокруг глаз, словно припухшие губы, сжатые в горькой гримасе.

— Ты не заболела, Леночка? — участливо спросила Тамара Сергеевна.

— Нет, я совершенно здорова, — поспешно сказала та.

— А мне показалось… Или это у тебя что-то другое? Надо бы нам вместе подумать, если так?.. Один ум хорошо, а два лучше.

— Я уже обо всем передумала, с меня хватит. Давайте будем ложиться, а то мне хочется спать.

— Ну что ж, спать так спать, — помедлив, согласилась Тамара Сергеевна. — И то ведь, в самом деле, завтра мы опять будем карабкаться с горы на гору. — Помолчав, добавила: — Будь они прокляты, эти горы — и дорога, и погода такая!.. А ты тоже, словно та погода, все киснешь и киснешь!

— Пройдет, — серьезно сказала Лена. — Это я одолею, поверьте.

Она произнесла эти слова так, словно для нее было безразлично — поверит Магура или не поверит ей. Бодрится и рисуется, — подумала Магура. Но промолчала и начала раздеваться. Скоро обе улеглись, прижавшись друг к дружке спина к спине, чтобы не так зябнуть.

— Значит, ты по-настоящему любила его? — заговорила Тамара Сергеевна, чувствуя, что Лене надо поговорить, что ей так будет легче.

— Так вы догадались об этом? — не сразу спросила девушка. — Ну, что же, теперь скрывать не стану: любила и люблю. Только не подумайте, что я способна пойти на какую-нибудь глупость, — медленно, отделяя слово от слова, добавила она.

Разговор оборвался. А утром Лена проснулась от стука в дверь, проснулась с тупой болью в голове, с чувством, как она выразилась, безобразной слабости во всем теле.

— Опять пошли!.. по этим противным горам?! — был ее первый вопрос к Рождественскому, когда тот вошел в комнату.

— Нет, вначале пойдем по низменности. Горные перевалы начнутся дня через два, — пояснил Рождественский. — Ну, как вам тут спалось?

— Мы-то находились в помещении, а вот как вы коротали ночь? — сказала Магура, не спеша застегивая шинель.

— Переночевал, — уклонился Рождественский от прямого ответа. — Я за вами: идемте завтракать. Скоро уже выступаем, — давайте быстрей, быстрей!

Прошло еще полчаса, и батальон, как всегда, построившись в колонну, уже выходил из Джгубги. Сравнительно ровная дорога была размята грузовыми автомашинами, грязи не оберешься. А впереди простиралась низменность между двух грядообразных хребтов, у подножья которых большей частью виднелись раскисшие болотистые места, разрезаемые бурной горной речушкой. Днем делали короткие привалы, для этого выбирали обомшелые незаледеневшие равнинки. На них разбросанно торчали осинки и ольшаник — чахлые, и невесть сколько им лет. Стволы этих деревьев от земли покрыты мхом и лишаями. И хотя было зимнее время, вокруг них стоял нестерпимый запах тлеющих корней, опавшей и гнившей в воде коры.

В таких же местах дальше и ночевали, разводя костры. Низом полз дымного цвета туман — сырой и до костей пронизывающий холодом. Все скрывалось в нем. Только вблизи костров различались неуклюже шевелящиеся фигуры солдат.

XXXV

Шли уже пятые сутки, после того как была оставлена Джгубга. Уже было проделано более сотни километров по вязкой дороге, перейдено немало перевалов. Последних два дня шли без обоза, неся за плечами вещевые мешки, набитые продуктами и боеприпасами. Все остальное воинское имущество было навьючено на лошадей. Здесь дорога стала совершенно непроходимой для обозных упряжек, и их, с согласия командира полка, перед предпоследним подъемом оставили с хозчастью внизу.

Навьюченных лошадей ездовые за поводья повели по вязкой дороге. Примерзшая земля раздавалась, и ноги проваливались в буроватую жижицу, поэтому, прежде чем сделать шаг, нужно было выбрать место с окрепшей коркой или попробовать обманчивую поверхность палкой. А что уж говорить про лошадей — вязли чуть ли не до колен.

Для батальона же был выбран другой путь — впереди пошел Рождественский с небольшой группой людей, по следам которых должны были двигаться все остальные во главе с Симоновым.

Подъем с самого начала оказался много трудней, чем этого ожидали, — скользили ноги по заснеженной, но непромерзшей почве, часто удлинялся путь, — нужно было обходить обрывы, сыпучие оползни и каменеющие глыбы красноватого известняка. Рождественский то и дело поглядывал на дальние лесистые гребни, порой принимая их за вершину. Но, добравшись до них, видел впереди другие, более высокие, заросшие лиственным лесом увалы. И только после обеденного привала сквозь редкую дымчатую туманность показалась настоящая вершина хребта. Она была еще далеко-далеко, словно зацепившаяся за медленно и низко плывущие облака.