Рассвет пламенеет

Затем оба они очутились в палате. Сидя на кроватях, склонившись друг к другу, старались не выдавать боли.

— Но что же все-таки произойдет в результате битвы за Сталинград? — задумчиво проговорил Рождественский, обхватив колени руками.

— Наши не пустят гитлеровцев за Волгу, — твердо сказал Сафронов. — Вот увидите…

— К сожалению, не уверен, буду ли иметь такую возможность, — встряхнул головой, сказал Рождественский.

— Подлечат, наберитесь терпения. Что вам врачи сказали?

— Почти ничего. Завтра эвакуируют в глубокий тыл. Боюсь остаться в потемках.

— Вы вот что, капитан, — помолчав, посоветовал Сафронов, — веселей, веселей все же! Не надо замыкаться в самом себе. Будете много думать, хуже получится. Держитесь, вы на это способны, понимаете?

— Я все это понимаю, полковник, — согласился Рождественский, — но давайте начнем лечение с того, что прекратим говорить о моем положении…

XXVI

В направлении Орджоникидзе Клейст отказался от плана прорыва к Грозному, но продолжал удерживать рубеж от Терека до Черных гор. Линия обороны противника проходила через селения Дур-Дур и Змейскую. Против дивизии Василенко зарылись в землю солдаты противника потрепанной 2-й румынской горнострелковой дивизии генерала Думитреску, остатки недобитого особого полка «Бранденбург» и поредевшие полки 13-й танковой дивизии.

Правей сосредоточились полки дивизии «СС-Викинг», а слева в горах сидела дивизия «Эдельвейс». Стянутые к рубежу вражеские артбатареи и минометные дивизионы беспрерывно обстреливали наши тылы и нашу линию обороны. Как только небо прояснялось, в воздухе появлялись «Юнкерсы» неудачливого генерала Фибиха.

Над обороной бушевала метель, сплошь застилавшая равнину. По ночам над окопами струился дымок с запахом испарений и подгоревших портянок. У печурки шевелились люди, поочередно отогревавшие руки, — одни приходили в крытую землянку, другие расходились траншейками. Два раза в сутки к траншейкам приползали батальонные повара с горячей пищей и не менее горячими новостями.

Теперь все в окопах заговорили о наступлении советских войск под Сталинградом. Это огромное событие вызвало у гвардейцев невиданно радостное возбуждение. Но в первом батальоне никто еще толком не представлял полного размаха и всей величины начавшейся грандиозной битвы.

Зная о том, что против лавины немецких войск, подкатившихся к Волге, выступили свежие силы советских армий, многие из сидящих здесь, в окопах, уже говорили, что происходящее сражение неизбежно повлечет за собой бегство войск Клейста. Гвардейцев не мог не волновать вопрос, как отразится на Кавказской группе немецких войск битва под Сталинградом.

— Андрей Иванович, какой целью задались немцы? — спрашивал Мельников, начинавший утрачивать терпение. — Здесь, в нашем секторе?

— Первое, — шутливо отвечал Симонов, — выбросить на нашу оборону весь запас авиабомб, мин и снарядов. Это им нужно, заметь. С Кавказа удирать будет легче.

Они сидели в землянке. Здесь был и Бугаев, снова исполнявший обязанности комиссара батальона.

— Чего-то противник ждет, — продолжал Мельников.

— Это самое «чего-то» — ясное дело, — сказал Симонов, посасывая цигарку. — Под Сталинградом наши перешли в наступление. Клейст и выжидает — чего же там произойдет? Авось все обойдется благополучно.

— Тогда что же?

— Тогда? Об этом надо у Клейста спросить. А сейчас для него главная задача — оборона. Почему? Да очень просто. Клейст сдерживает нас потому, что боится, как бы мы не вышли в тыл Моздокской группировке. Опять же этот, как его, да — Фельми, со своим африканским корпусом. Он и так от казаков харкает кровью, а тут бы еще мы. Клейст попытается, конечно, не пустить нас в Кабарду.

— В этом вся суть, — заметил Бугаев. — Так и полковой комиссар рассказывал на инструктаже.

— Говорил ли Киреев, что творится в районе Моздока? — поинтересовался Симонов.

— Оборона. Немцы держатся у станицы Стодеревской. Клейст подтянул туда 3-ю танковую и 111-ю стрелковую дивизии. А на Западном Кавказе, от Индюка под Туапсе, в сторону Горячего Ключа и до Новороссийска, противник, как и здесь, сильно стал укрепляться.

— А как с этим, с Фельми, в печках?

— На него наседают кавалерийские корпуса — казаки — донцы и кубанцы.

— Это я знаю, но вот держится же пока.

— Макензен в поддержку африканского корпуса послал танковые батальоны. Поэтому и держится. Наша конница спешилась. Идут ожесточенные бои. Поднявшись, потирая руки, Симонов спросил:

— А что слышно о нашем наступлении? Не говорили об этом?

Бугаев подвинулся ближе.

— Возвращаюсь в штаб дивизии, смотрю, — мать честная, — артбатареио, «катюши», — ждут, запорошенные снегом. Видел и танковые подразделения, тоже ждут. Но когда конец этому ожиданию?..

— Полагаю, недолго ждать. Наступать мы будем… Да, вот какая новость: письмо от Рождественского я получил. Он в Дербенте — тоскует, бедняга. О главном же, о своем зрении — молчит. Да и не сам он писал — почерк женский какой-то. — Симонов обернулся к Мельникову: — А ну, подай-ка карту.

Он ткнул обкуренными пальцами в надпись на карте.

— Видишь, — проговорил он, словно указывал не на стрелки, а на скрученные звенья траншей и окопов, пролегающих между горами и Тереком, — на всем протяжении фронта гитлеровцы зарылись в землю, зарылись и огрызаются, как затравленные псы. А думаете, будет необходимость повсеместно выбивать их? Произойдет что-то интересное… Они побегут сами, побоятся отстать…

— От кого?

— От тех, кто наутек бросится первым.

— Нельзя забывать, Андрей Иванович, на Кавказе у Клейста все еще тридцать дивизий.

— Полагаю, и Клейст не забывает об этом. От Сталинграда до Ростова всего километров триста пятьдесят.

В сознании Бугаева с трудом вырисовывалось представление о боевых действиях на Кавказе. Он жил той обстановкой, которая ежедневно складывалась, его впечатления дополнялись боевыми действиями, в которых он принимал непосредственное участие.

— Андрей Иванович, думаешь, с падением Ростова Клейст будет лишен путей отступления с Кавказа?

— Не знаю, как это ухитрится Клейст не застрять здесь со своими тридцатью дивизиями.

— Они могут шарахнуться в Крым, если наши возьмут Ростов, — возразил Бугаев.

— Пожалуй, так оно и будет, — согласился Симонов. — Однако же через Керченский пролив не просто перекинуть тридцать дивизий. А что они с техникой будут делать? Подрывать? Вот только бы у наших под Сталинградом не произошло заминки, а уже тогда Клейсту капут. Не дадим мы ему так это легонько прогуляться в обратном направлении с Кавказа.

На рассвете Симонова вызвал Василенко. В штабе дивизии Симонов встретился с майором Ткаченко.

— Андрей Иванович, мабуть, довольно сидеть в траншеях, наступать пора, — заговорил Ткаченко своим обычным веселым тоном.

— Ты так говоришь, будто это от нас с тобой зависит. А большой хозяин дома?

— Не бачив, должно быть, дома.

Они вошли в дом. Симонов сразу же приступил к последовательному рассказу о жизни батальона. Это у него получилось как-то не по-военному. Но Василенко, несмотря на свою приверженность к четким и коротким рапортам, весело рассмеялся.

— Ох, и длинно, Симонов — это же исповедь! Воюешь, уважаемый, отлично! Но докладывать… — он покачал головой. Потом вдруг подмигнул Кирееву, сидевшему у столика, на котором была развернута обыкновенная карта европейской части СССР. — Слышал, комиссар?

Киреев медленно поднял голову и, чуть сощурив глаза, с улыбкой смотрел на Симонова.

— Я думаю, можно будет принять рапорт и в неотредактированном виде, Владимир Петрович, — сказал он. — День сегодня такой, что никому из своих не хочется портить настроение. Пусть все торжествуют!

— Но, но, комиссар, — шутливо сказал Василенко. — Это еще не значит, что мы вприсядку в пляс пойдем. Долг прежде всего… — Он опустил руку на плечо Симонову. — А день у нас, Андрей Иванович, действительно… Но обо всем Сергей Платоныч расскажет, подождем остальных. Кстати, по чарке поднимем…