Страница 4 из 39
Одно из самых крупных и сильных творений Твена, относящихся к концу его жизни, — повесть «Таинственный незнакомец».
Действие повести разворачивается в средневековой Австрии. Но нет никаких сомнений: писатель создал аллегорическое произведение, рассказывающее об американской современности. Трагическая деградация родины писателя запечатлена в «Таинственном незнакомце» с еще большей решительностью и настойчивостью, в еще более устрашающей форме, нежели в рассказе «Человек, который совратил Гедлиберг». Перед нами возникает мир, в котором правит сатана, мир, где именно его желания определяют ход событий, где все сущее — результат воли всемогущего и лишенного совести дьявола. А люди, каковы бы ни были их нравственные качества, жалки и ничтожны.
Такое восприятие жизни Твеном объяснялось не только личными невзгодами, которые выпали тогда на долю сатирика, — болезнями, смертью родных и денежными затруднениями. Дело было прежде всего в том, что писатель, потрясенный до глубины души злодеяниями империалистических держав, неслыханно возросшей и пагубной властью чистогана в американском обществе, а также явной неспособностью, как ему казалось, народных масс дать отпор силам зла, не мог не глядеть на мир с горестным чувством. А поскольку Твен не обладал вполне ясным представлением о ходе и смысле исторического развития, ему и начинало нередко казаться, будто бы во всем дурном повинна сама сущность человека — его убогое «естество», его извечная духовная слабость и нравственная нищета.
Все это достаточно отчетливо ощущается в «Таинственном незнакомце». Но в этой повести, наряду с мизантропическими философскими раздумьями, привлекают внимание также и вполне очевидные сатирические обличения реальной сути денег и империалистических войн. Золото, подчеркивает Твен, «блещет позорным румянцем», а завоеватель никогда «не начинал войну с благородной целью».
Зачинатели захватнических, империалистических войн вызывают у писателя испепеляющую ярость. Вся капиталистическая цивилизация зачастую представляется ему источником несчастий, бед, трагедий для обыкновенного человека, для труженика.
Было время, когда цивилизация XIX в. казалась писателю иной — достойной, благородной. В неопубликованном предисловии Твена к роману «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» есть, например, такие слова: «Если кто-либо склонен осуждать нашу современную цивилизацию, что ж, помешать этому нельзя, но неплохо иногда провести сравнение между ней и тем, что делалось на свете раньше, а это должно успокоить и внушить надежду».[5]
Не случайно, однако, писатель так и не напечатал свое предисловие. Вскоре после издания романа о янки Марк Твен стал отзываться о современной цивилизации весьма скептически. Можно и должно сказать даже гораздо сильнее: буржуазная цивилизация начала вызывать у Твена, так любившего технику, явное отвращение. Ибо она, по мнению писателя, подминает человека, уродует его. С этим-то и сопрягаются те полные крайнего раздражения характеристики, которые он дает теперь «человеческой расе», роду человеческому.
Но действительно ли писатель стал питать ненависть ко всем людям, а также к созданиям их рук и мозга? Есть все основания в этом усомниться. Гнев Твена, в конечном счете, обращен не против человека как такового, а против властителей жизни в США, превративших страну в центр злодеяний и эксплуатации. Ненависть Твена — это ненависть к капиталистам, использующим успехи цивилизации для того, чтоб нести жителям колониальных стран, американским неграм и беднякам любого цвета кожи угнетение, тяжелый труд, болезни и смерть.
Среди твеновских произведений, написанных в первом десятилетии XX в., есть много памфлетов. Каждый из них был вызван к жизни конкретными — и мрачнейшими — обстоятельствами социальной жизни страны, фактами империалистической политики. Твен бичует американских миссионеров — агентов милитаризма («Человеку, Ходящему во Тьме»), рассказывает о трагической судьбе чернокожих в США («Соединенные Линчующие Штаты»), с презрительным смехом рисует русского самодержца («Монолог царя»), пригвождает к позорному столбу убийцу тысяч и тысяч туземцев Африки («Монолог короля Леопольда в защиту его владычества в Конго»). В этих и других антиимпериалистических памфлетах возникает бесконечное множество остроумнейших ходов, которые свидетельствуют о неисчерпаемой сатирической изобретательности писателя, о том, что он является в американской литературе достойным продолжателем бессмертных традиций Свифта.
И Твен не только предает анафеме тех или иных политиков, ответственных за захватнические действия империалистических держав, — он зачастую вскрывает первоосновы общественного порядка, сделавшего возможными эти чудовищные явления.
Остановимся, например, на памфлете «В защиту генерала Фанстона». Это произведение представляет собою полное неожиданных иронических выпадов обличение изощренного аморализма реального американского генерала Фанстона. Но Твен не ограничивается этим. При посредстве серии причудливых и дерзких парадоксальных поворотов автор приводит читателя к мысли, что центральный персонаж произведения не просто монстр, а плоть от плоти военщины США, живое воплощение коварства и жестокости всей когорты империалистических хищников. Поток остроумных и едких сопоставлений позволяет Твену убедить нас: в Америке уже установил свое господство «фанстонизм», то есть широко разветвленная система, в основе которой — низкий обман, гнуснейшее предательство, готовность убивать тех, кому пожимаешь руку, кто спасает тебя от голода. «Фанстонизм» стал в США основой не только подготовки военных кадров, но и «воспитания» молодежи в целом.
Преступления американских империалистов заставили Марка Твена задуматься: куда в конце концов приведет его родину та дорога, на которую она вступила на рубеже XIX и XX веков.
Среди сочинений сатирика, созданных им в последние годы жизни и известных нам только в отрывках, есть наброски своего рода фантастических или, вернее, сатирико-фантастических рассказов, в которых дано синтетическое представление о том, что ждет Америку в будущем. Великий сатирик поставил себе задачу предостеречь современников об опасности, к которой может привести дальнейшее усиление в США власти монополий и военщины. Этой теме посвящены и лучшие произведения современных писателей-фантастов США (влияние Твена здесь явно ощущается).
Марк Твен угадал (и это было идейно-художественным открытием огромного значения), что жадность империалистов может привести к полному уничтожению всех демократических институтов в США, к превращению страны в своего рода деспотическую монархию. Об этом говорится, например, в незаконченном произведении, получившем название: «Два фрагмента из запрещенной книги, озаглавленной „Взгляд на историю, или Общий очерк истории“». Здесь прямо сказано, что «Великую республику», то есть США, невозможно спасти, поскольку в стране восторжествовал «торгашеский дух» и каждый стал «патриотом» лишь «собственного кармана». В результате «правительство окончательно попало в руки сверхбогачей», а это значит, что хозяином, диктатором Америки в состоянии стать любой ловкий, своекорыстный демагог.
Твен создает образ такого недруга простого народа, притворяющегося выразителем его воли. Демагог (он когда-то был сапожником и претендует на «демократизм») в конце концов и устанавливает в США монархию. В результате гибнет то, что для писателя служило наиболее очевидным свидетельством превосходства его родины — этой республики — над странами Европы, где еще до сих пор существуют короли и монархи. Америка, по Твену, становится такой же тиранией, как и любое другое государство мира, где царит феодальный уклад, где сохранился «старый режим».
Сатирическую окраску этому произведению (вернее, серии набросков для него — нам еще неизвестно, что именно собирался писатель создать из отдельных пассажей) придает, в частности, то обстоятельство, что «Запрещенная книга» задумана как повествование, которое ведет человек будущего, рассказывающий о прошлом, то есть прежде всего об Америке начала XX в. И вот читатель узнает, что все завоевания американской демократии давным-давно утрачены, а в США наступили дни черной реакции.
5
Цитируется по книге: R. В. Salomon, Twain and the Image of History, New Haven, Yale University Press, 1961, p. 103.