Уничтожь меня (ЛП)

Я не должен доверять ему.

Но доверяю.

Но иначе я просто сойду с ума из-за нехватки общения. Кроме холодного общения, я ничего не могу предложить своим солдатам, и не потому, что они хотят видеть меня мертвым, а потому, что я ответственный лидер перед ними, и мой долг — мыслить объективно. Я приговорил себя к одинокой жизни, в которой нет ни коллег, ничего, кроме собственного ума. Мне удалось создать образ опасного лидера, и потому мне никто не перечит, никто не ставит под сомнение мой авторитет. Никто не будет говорить со мной иначе, нежели как с главнокомандующим и регентом сектора 45. Дружба — это не та вещь, которую я когда-либо испытывал. Ни будучи ребенком, ни сейчас.

За одним исключением.

Месяц назад я встретил исключение из этого правила. Есть один человек, который всегда смотрел мне прямо в глаза. Человек, который говорил со мной, не подбирая слов; тот, кто не боялся показать мне свой гнев, или проявить любые другие грубости в моем присутствии; единственный, кто осмелился бросить мне вызов, повысить на меня голос… Уже в десятый раз за сегодня я жмурю глаза. Разжимаю кулак и кладу вилку на стол. Моя рука снова начинает пульсировать, и я хватаюсь за таблетки, спрятанные в моем кармане.

— Вы не должны принимать более восьми таблеток в течении суток, сэр.

Я открываю крышку и бросаю в рот еще три таблетки. Жаль, что руки не перестают трястись. Мои мышцы слишком натянуты, слишком напряжены. Я на пределе.

Я не жду, пока таблетки растворятся сами. Жую их, чувствуя их горький вкус. Во рту возникает металлический привкус, благодаря которому я сосредотачиваюсь.

— Расскажи мне о Кенте.

Дэлалью опрокидывает чашку с кофе.

Помощники столовой покинули комнату по моей просьбе; Дэлалью не получает никакой помощи и своими силами пытается навести порядок. Я облокотился о спинку кресла, уставившись в стенку позади него, и мысленно подсчитываю минуты, которые утратил за сегодня.

— Оставь кофе.

— Я… да, конечно, прошу прощения, сэр.

— Стоп.

Пальцы Дэлалью выпускают салфетку. Его рука застывает на месте, паря над тарелкой.

— Говори.

Он сглатывает, колеблется. — Мы точно не знаем, сэр, — шепчет он. — То здание было невозможно найти, и тем более войти в него. Все было увешано ржавыми замками. Но когда мы нашли его, — продолжает он, — когда обнаружили, это было… дверь просто уничтожили. Мы не уверены, как именно это им удалось.

Я выпрямляюсь.

— Что ты имеешь в виду под «уничтожили»?

Он качает головой. — Это было… очень странно, сэр. Дверь была… выгнута. Будто какое-то животное повредило ее когтями. Лишь зияющая, рваная дыра в центре.

Я поднимаюсь слишком быстро, цепляясь за стол в качестве поддержки. И задерживаю дыхание, только при мысли о том, как это могло произойти. Этого не должно быть, но я позволяю себе болезненное удовольствие от воспоминания ее имени, потому что знаю, это должна быть она. Она, должно быть, сделала что-то экстраординарное, а меня даже не было там, чтобы зафиксировать это.

— Вызови транспорт, — приказываю я. — Я встречусь с тобой в Квадранте ровно через десять минут.

— Сэр?

Но я уже за дверью.

Глава 4

Рваная дыра в центре. Прямо как от животного. Правда.

Ничего не подозревающему наблюдателю это было бы единственным объяснением, но тогда в этом не было бы никакого смысла. Ни одно животное не может пробить себе проход сквозь многодюймовую арматурную сталь, не лишившись своих конечностей.

И она не является животным.

Она нежное, смертельное создание. На вид доброе, робкое, но внушающее страх. Она полностью потеряла контроль и теперь понятия не имеет, на что способна. И хотя она питает ко мне ненависть, я все равно очарован ею. Я очарован ее притворной невинностью; даже завидую силе, которой она обладает. Мне так хочется быть частью ее мира. Я хочу знать, через что она проходит, что у нее на уме, чувствовать то, что чувствует она. Кажется, такой груз нести очень тяжело.

И теперь она где-то там, выпущенная в общество.

Что за прекрасное несчастье.

Вожу пальцами по зубчатым краям отверстия, осторожно, чтобы не порезаться. В этом нет никакой определенности, задумки. Только мучительный порыв, особенно это очевидно по уланкам данной двери. И я задумываюсь, знала ли она, что делала в тот момент, или это было также неожиданно, когда она пробила бетонную стену, чтобы добраться до меня. Я подавляю улыбку. Интересно, как она запомнила тот день. Каждый солдат, который работал со мной, проходил моделирование и знал, что можно ожидать, но я намеренно держал эти детали в секрете от нее. Я думал, эксперимент должен быть максимально целостным; надеялся, что какие-то дополнительные, реалистичные элементы сделают ситуацию еще более подлинной. Больше всего мне хотелось, чтобы она имела возможность сама исследовать собственную природу — иметь возможность применять силу в безопасном месте — и, учитывая ее прошлое, я знал, что ребенок был прекрасным спусковым механизмом. Но я никак не мог ожидать таких разрушительных результатов. Ее действия были нечто большим, чем то, на что я надеялся. И хотя я хотел обсудить все это с ней позже, но когда нашел ее, она уже планировала свой побег.

Моя улыбка дрожит.

— Хотите войти вовнутрь, сэр? — Голос Дэлалью возвращает меня в настоящее. — Там нет ничего значительного, но интересно заметить, что дыра достаточно велика, чтобы в нее пролезть. Кажется, сэр, именно с таким намерением она и была сделана.

Я киваю, отвлекаясь. Тщательно исследую отверстие; пытаюсь представить, какого это было для нее проходить здесь. Мне так хочется поговорить с ней обо всем этом.

Мое сердце внезапно ёкает. В очередной раз я себе напоминаю, что ее больше нет рядом. Она больше не живет на базе.

Моя вина в том, что она ушла. Я позволил себе поверить в то, что ей тут хорошо, и это повлияло на мои суждения. Я должен был внимательнее следить за деталями. За своими солдатами. Я забыл о своем намерении, о большой цели, о причине, по которой привел ее на базу. Я был глуп. Неосторожен.

Но, по правде, я просто отвлекся.

Ею.

Когда она только прибыла, она была таким упрямым ребенком, но после нескольких недель пребывании на базе она, казалось, уже менее тревожилась, не боялась. Но я должен напомнить себе, что ее улучшения никак не связаны со мной.

Все дело в Кенте.

Но, так или иначе, предательство казалось невозможным. Невозможно, чтобы она оставила меня из-за роботопобоного, бесчувственного идиота Кента. Его мысли настолько пустые, что это бессмысленно; словно беседуешь с настольной лампой. Не понимаю, что он мог предложить ей такое, чтобы она увидела в нем не только инструмент для побега.

Она до сих пор не поняла, что в жизни обычных людей у нее нет никакого будущего. Она не принадлежит к обществу тех, кто никогда не поймет ее. И я должен вернуть ее.

И я понимаю, что последнюю фразу сказал вслух, прямо тогда, когда Дэлалью начал говорить:

— Наши войска ищут ее по всему сектору, — говорит он. — И на всякий случай мы предупредили соседние сектора, на тот случай, если они собираются пересе…

— Что? — я оборачиваюсь, говоря тихим, опасным голосом. — Что ты только что сказал?

Лицо Дэлалью исказилось болезненно-белым оттенком.

— Я был без сознания всего одну ночь, а ты уже предупредил соседние сектора об этом происшествии.

— Я думал, что вы хотели найти их, сэр, и я подумал, что они могут попытаться спрятаться в другом месте.

Мне требуется немного времени, чтобы вдохнуть и взять себя в руки.

— Мне жаль, сэр, я подумал, что так будет безопаснее…

— Она с двумя моими солдатами, лейтенант. Ни один из них не настолько глуп, чтобы вести ее к другому сектору. У них нет ни распоряжения, ни оружия, ни разрешения на пересечение границы.

— Но…

— Они в бегах только один день. Они ранены, и нуждаются в помощи. Они путешествуют пешком и с украденной машиной, которую не так легко выследить. Как далеко, — мой голос срывается, — они могли уйти?