Страница 55 из 77
Уже в сумерках я сидел на диване в кормовой рубке на шканцах и чувствовал себя сильно уставшим. Но уйти спать было невозможно — каждую минуту что-то нужно было приказывать, разрешать, не разрешать, кого-то посылать.
Слышу, часовые у трапа и гюйса окликают шлюпку: “Кто гребет?” Затем ко мне прибежали сразу несколько человек из команды и, почти задыхаясь от волнения, перебивая друг друга, говорили: там шлюпка, три вольных спрашивают Лобадина. Я сразу понял, что это визитеры к мятежникам, еще не знающие, что дело проиграно. Может быть, это тот член Государственной Думы. Я велел ответить, что их просят к борту. В это время вблизи показался наш баркас с конвоем, отвозившим мятежников. Я приказал им взять шлюпку и привести к трапу. На нижнюю площадку трапа я послал двух человек, чтобы сразу осмотреть и арестовать прибывших.
Когда первый из них поднялся на трап, ему скомандовали “руки вверх” и обыскали. Бежать им, конечно, было некуда. Первым по трапу поднялся и вышел ко мне на палубу штатский, интеллигентного вида. Он был бледен, видимо испуган, но держался спокойно.
— Вы кто такой?
— Я… я доктор Вельский.
— Ваш паспорт.
Паспорт был на имя доктора Вельского. Доктор Вельский был плохо выбрит, одет на пиджачную пару без белья. Однако было сразу видно, что он не из “простых” и нарочно “опростил” свою видимость.
Вторым вышел человек из простого сословия, рабочий. На мой вопрос о фамилии он ответил Иванов. Третьего я знал. Это был бывший матрос, плававший у нас на “Азове”, по фамилии Косарев. Выйдя в запас, он часто к нам приезжал в качестве торговца, привозил продавать съестное. Он-то и греб на своей шлюпке, его, по-видимому, наняли. Шлюпка пришла с восточного берега ревельской бухты, от развалин монастыря Св. Бригитта, что далеко от города. Со стороны гавани и города шлюпку бы не пустили, так как весь берег был оцеплен войсками. Очевидно, что эта поездка была приготовлена заранее. Невольно я подумал, что это и есть тот обещанный “сановник революции”, член Государственной Думы, про которого говорили мятежники со слов Коптюха. Я теперь не помню, что мне сказал главный гость на вопрос: “затем пожаловали?” Кажется, что-то вроде: “приехали проведать знакомых”, или что-то в этом роде.
У трапа сгрудилась большая группа учеников. Когда “пленники” вышли на палубу, то сзади я услышал полушепот, полусдавленный голос: “вы уйдите, Ваше Благородие, мы это тут прикончим”. Я почувствовал и понял, что если я сейчас же не приму мер и не отошлю “гостей” на берег, то они будут убиты на месте. Не отходя от арестованных, я вызвал одного артиллерийского кондуктора и приказал ему назначить взвод учеников с винтовками и выдать боевые патроны. В присутствии взвода я сказал кондуктору, что арестованные должны быть доставлены в город и сданы властям. При этом, имея в виду, что обозленные ученики смогут убить арестованных по дороге, я сказал кондуктору, что он отвечает мне за их сохранность: если кто их будет отбивать, немедленно стрелять. Всем троим связали “руки назад”. Доктора Вельского я связал сам, для скорости отрезав прядь от талей трап-балки. Все трое были в сохранности доставлены на берег и переданы властям.
Назвавшийся “доктором Вельским” впоследствии оказался известный эсер Илья Исидорович Фундаминский-Бунаков.
Интересно, как некоторые случайные детали иногда врезаются в память. Я помню, что когда я раскрыл паспорт на имя доктора Вельского, данный мне Фундаминским, то внутри, на переплете, было карандашом записано: “Швейцарская 17”. Какой-то адрес. В Ревеле такого не оказалось.
Уже было темно, когда с берега прибыл какой то капитан 1 или 2 ранга, служивший в Ревельском порту, и сказал, что командир порта прислал его для временного командования крейсером. Новоприбывший капитан сказал мне, чтобы я продолжал налаживать все, как делал до него, а он посидит внизу. Ему я дал охрану из учеников и больше его не беспокоил.
Поздно вечером, часов, полагаю, около 11-ти, с моря показался идущий большим ходом эскадренный миноносец. Входя с моря на рейд, он позывных не делал. Я сейчас же приказал делать клотиком наши позывные. Ответа не последовало. Тогда я стал спрашивать: “Покажите ваши позывные”. Ответа опять нет. Мне это сразу показалось подозрительным. Или этот миноносец идет нас взрывать, не зная, что мятеж ликвидирован, или это “революционер” идет взрывать нас за ликвидацию бунта.
Я проворно распорядился убрать команду с юта и кормовых помещений, так как миноносец держал нам под корму. Сам я встал на ют на фальшборт, под кормовым якорным огнем, чтобы меня в форме не было видно. В ночной тишине было четко слышно, как зазвенел машинный телеграф на мостике миноносца, который уменьшал ход, держа нам под корму. Теперь можно было различить, что минные аппараты стоят по траверзу, т. е. приготовлены для выстрела минами. На мостике и на палубе чернеет много народу. Много офицеров и корабельных гардемарин, с револьверными шнурами…
Ближе… ближе… Телеграф снова звонит… Задний ход. Миноносец остановился.
— Кто вы такой? — спрашивает голос с мостика.
— Мичман Крыжановский.
— А командир у вас есть?
— Командира нет, но есть временно замещающий. Бунт ликвидирован. У нас все в порядке.
— Есть у вас еще офицеры?
— Есть, мичман Сакович.
— Хорошо. Пришлите его ко мне.
Сакович на баркасе отвалил на миноносец.
Я послал разбудить портового офицера. Он выскочил заспанный.
Баркас вернулся с миноносца. На нем прибыл капитан 1 ранга Бострем, начальник гардемаринского отряда, с ним офицеры и корабельные гардемарины. Удостоверившись в том, что все на крейсере приведено в порядок, Бострем отбыл обратно на миноносец и ушел в море. Оказалось, что Бострем шел взрывать бунтующий “Азов” и только, подходя к ревельскому рейду, получил радио о том, что мятеж ликвидирован. Если бы радио сразу не разобрали, быть бы нам взорванными.
Ночь я почти не спал, сидя на диване в кормовой рубке. На вахте стояли кондукторы. В палубах были парные вооруженные дневальные. Мы с Саковичем бодрствовали поочередно и вместе спать не уходили. В жилой палубе, в парусной каюте, забаррикадировался баталер Гаврилов, член комитета, отстреливался и не сдавался. Рано утром он, видимо, уже пал духом, и стал кричать, что готов сдаться, но требовал офицера, а матросам не сдавался.
Я пошел к нему на переговоры. Гаврилов хотел сдаться, но боялся мести со стороны учеников. Я ему обещал, что если он сдастся, то его не тронут и я его передам властям на берег. Гаврилов выбросил ко мне револьвер, потом вышел и упал на колени. Вид у него был ужасный, очевидно он не спал уже двое суток, ожидая смерти, и был в истерике. Его я сейчас же под конвоем отправил на берег, в тюрьму.
С утра начали прибывать всевозможные власти, и отдыха для нас не предвиделось. Начались назначения. Командиром был назначен капитан 1 ранга Александр Парфенович Курош. Только что перед этим, во время восстания Свеаборгской крепости в Гельсингфорсе, Курош своими решительными и смелыми действиями предотвратил революционные эксцессы на миноносцах.
Курош человек храбрый и решительный, и при этом громкий и “авральный”. Был он полон решимости бороться с революцией и был в состоянии повышенной нервности. Прибыв на крейсер, он увидел полный хаос среди личного состава: офицеров нет, вместо команды ученики, комендоры и пр. Не было еще исправленных списков команды. И вот опять мне и Саковичу пришлось сидеть и составлять списки. Курош рвал и метал, нервничал… Так что выспаться удалось не скоро. С гардемаринского отряда были назначены офицеры для производства дознания. Из главного военно-морского судного управления приехал следователь Фелицын для общего руководства дознанием, следствием и судом.
В Ревеле на якоре стоял отряд судов, назначенных для плавания с корабельными гардемаринами, в составе: броненосцев “Цесаревич”, “Слава” и крейсера “Богатырь”. Отрядом, под брейд-вымпелом, командовал капитан 1 ранга Бострем. С этого отряда и был назначен суд особой комиссии над участниками восстания.