Пушкиногорье

— Не хотите ли кашки немецкой? — спросила меня бабуля.

— Чего? — ответил я.

— Да кашки немецкой, — повторила она и продолжала: — Тут в подвале одной разбитой избы нашли мы два хороших немецких мешка… Смотрим, в них — горох — не горох, а зерна, будто бы и горох. Решили, что это гороховый сорт такой. Стали варить и есть. Ничего, есть можно! Изредка варим!..

Я поблагодарил за приглашение и согласился на трапезу. Хозяйка поставила на стол деревянную латку, положила в нее каши, сдобрила ее ложкой масла и поставила передо мной. Я ел и никак не мог понять, что ем. А потом догадался. Это был вареный хороший натуральный нежареный кофе в зернах. Его, вероятно, бросили фашисты, когда удирали из Новоржева.

Я любил натуральный кофе. В 1946 году он был очень большой редкостью. Я попросил старушку об одолжении… Она щедро насыпала его мне в шапку… Возвратясь к себе домой, я долго угощался этим кофе. И теперь каждый раз при слове «кофе» я вспоминаю тот год, новоржевский лес, землянку и добрую бабушку.

На околице Михайловского, почти возле калитки, ведущей к усадьбе поэта, стоит старая-престарая сосна. Вероятно, это самое древнее дерево в здешних рощах. Она стояла здесь тогда, когда и Михайловского-то еще не было, и ничего вообще не было. Не было ни Ганнибалов, ни Пушкиных, Ей, почитай, лет триста, а может, и больше…

Стоит старая сосна как маяк на берегу взморья. От нее все хорошо видно — окрестные поля, озера, холмы, нивы, деревни, все воспетое Пушкиным.

Только эта сосна не просто древняя, огромная, красивая, не просто, как говорится, «чудесный памятник природы». Она живой памятник Великой Отечественной войны.

В 1944 году, когда в Михайловском были гитлеровцы, она стояла на передовой линии фронта, который тянулся по берегу Сороти и вверх и вниз. Ее дряхлый, искалеченный ствол, сломанные сучья напоминают о героических днях освобождения пушкинской земли от фашистских захватчиков. Следы войны на ней неистребимы. Они-теперь стали мало заметны, но их обнаружить легко. Память человеческая никогда не позволит истребить их полностью.

Когда вы внимательно рассматриваете эту землю, вы видите полузаплывшие следы фашистских траншей, окопов» ям от мин, котлованов от блиндажей и бункеров.

Когда фашисты рубили михайловские сосны для постройки блиндажей в своей линии «Пантера» (они спилили сорок тысяч сосен!), нм хотелось спилить и это древнее дерево. И пила уже вонзилась в тело сосны. Но потом они решили ее оставить, очень уж мощное было дерево, и пила плохо брала его. Дерево было использовано иначе. В ее кудрявой кроне фашисты сделали гнездо для снайпера и площадку для артиллерийского наблюдателя. Ведь отсюда до нашего советского «передка» было меньше километра. Наши разведчики и наблюдатели быстро разглядели фашистских молодчиков и скоро сняли их с сосны.

За широким стволом дерева, в глубине рощи, фашисты устроили командный блиндаж. Кстати, для отделки его они использовали двери кабинета Пушкина в доме-музее, изразцы и кирпич от печей и камина…

Но вот война ушла. И началась новая жизнь Михайловского. Сюда пришли заботливые люди — лесники, смотрители, хранители, реставраторы. Им было поручено государством вернуть заповедник Пушкину, залечить раны на деревьях, восстановить поруганные памятники и памятные места.

Они нашли сосну тяжело больной, увидели вокруг нее воронки от взрывов мин и снарядов. Неразорвавшийся снаряд был изъят из основания ствола. От нижней кромки дерева до вершины его были набиты рейки, служившие для фашистских снайперов лестницей. Стояло дерево как живой свидетель минувших боев. Разве можно было остаться равнодушным к этому бедному дереву — дереву-герою?! И лесники — ныне здравствующий Николай Дмитриевич Шендель и уже покойные Василий Кондратьев, Иван Васильев, Иван Петров — сделали все» чтобы вылечить и продлить жизнь era Они очистили искалеченные корни, подлечили изуродованный ствол, запломбировали щели, подкормили наголодавшееся дерево специальными удобрениями, обнесли его мемориальное место ограждением. И старый герой ожил. Теперь у его основания стоит щит с надписью. Теперь в его кроне весной слышится птичий гомон и щебет.

Когда и вы идете этой дорогой к Пушкину, остановитесь у славного дерева и поклонитесь ему. Это герой нашего времени. Старая-престарая михайловская сосна — живой современник и друг великого поэта.

— Скажите, могу я видеть директора Пушкинского заповедника? — спросил пожилой человек, входя в мою квартиру. Неизвестный назвался Суреном Тиграновичем Захарьяном, — Бывший военный врач и ныне пенсионер, — отрекомендовался он.

Я спросил, чем могу служить.

— Вот какое дело, — сказал он, осторожно разворачивая сверток и бережно вынимая из него какую-то книгу в изрядно потертом переплете, — эта книга — из библиотеки вашего заповедника. Приобрел я ее случайно, в 1944 году, при довольно интересных обстоятельствах. В то время я служил в армии полковым врачом. Осенью 1944 года наша часть остановилась как-то на отдых, теперь уже я даже и не помню точно где. В каком-то небольшом местечке западной Польши. Воспользовавшись относительным затишьем, я захотел что-нибудь почитать. Книг в госпитале было мало, а те, что имелись, были зачитаны до дыр… Мой связной, узнав, что я ищу, сказал, что недавно на дороге, по которой удирали гитлеровцы, он подобрал одну очень интересную книжку: «Ежели желаете — могу дать…»

Скоро я держал в своих руках солдатскую находку. Это была старинная книга, издания 1836 года, 15-й том «Библиотеки для чтения» А. Смирдина. Перелистывая пожелтевшие страницы, я взглянул на титул и увидел на нем фиолетовый штамп: «Библиотека музея Пушкинского государственного заповедника, инвентарный № 1246». Из газет я уже знал, что, отступая из Михайловского, гитлеровские захватчики разорили музей, а библиотеку увезли с собой в Германию. И тут мне стало ясно, что в моих руках большая ценность — одна из книг пушкинской библиотеки заповедника! — С тех пор эту книгу я храню как реликвию своих военных лет. Недавно у меня появилась возможность осуществить давнишнюю мечту — побывать в заповедном уголке на Псковщине. И вот я здесь, и книга со мною. Прошу вас принять ее в дар…

Сейчас этот дар украшает одну из книжных полок кабинета великого поэта. Книга вернулась на свое место, в свой родной дом. А ее даритель стал частым желанным гостем заповедника.

Неподалеку от Тригорского, между Соротью и Великой, небольшая старинная деревушка — часть колхоза имен и Пушкина. Несколько веков здесь жили одни Егоровы. Все они были в родстве друг с другом, кто в близком, кто в дальнем, а кто и вовсе «десятая вода на киселе». Живут Егоровы и сейчас, но теперь у всех у них фамилии разные, притом все пушкинские. Как же это получилось?

В юбилейном 1937 году выдавали жителям деревни паспорта. Паспортисты, составляя предварительные списки и оформляя документы жителей деревни, стали в тупик — одни Егоровы! А мужчины большей, частью — Егоры Егорычи Егоровы. Как тут не запутаться? Паспортисты посоветовались с колхозниками и предложили им взять каждому новую фамилию. Какую кто хочет.

Все стали просить дать фамилию Пушкин. Кое-кому посчастливилось. Но всем Пушкина не дали. Тогда Егоровы стали брать себе фамилии друзей, лицейских братьев, товарищей Пушкина, имена которых в тот год были у всех на сердце и на уме. Так появились Пущины, Назимовы, Рылеевы. Но потом и на эти фамилии встал «запрет». Когда старику и старухе Егоровым подошла очередь получать документы, все мало-мальски подходящие фамилии были уже разобраны. Старик решил остаться Егоровым. А старуха в конце концов надумала взять фамилию хоть и не совсем пушкинскую, но весьма выразительную и благозвучную — Дуэльская.

Получив паспорт, старуха в тот же день отправилась в Пушкинские Горы. В книжном магазине она купила цветную репродукцию с картины художника Шестопалова «Дуэль Пушкина с Дантесом», принесла ее домой и повесила в красном углу, рядом с венчальными свечами и Георгием Победоносцем с Воронина — «покровителем ворончан и всех Егоровых».