Страница 16 из 18
3 октября 1929 года, ровно за день до краха Уолл-стрит, ставшего началом Великой депрессии, Густав Штреземан от последствий инсульта умер. И теперь, перед лицом нового экономического кризиса, миллионы немцев впервые откликнутся на призыв Гитлера как харизматичного лидера. Отныне всякий раз, когда Гитлер будет «кричать», люди станут его слушать.
Глава 5
Надежда во времена кризиса
Между 1929 и 1933 годами миллионы немцев отвернулись от политических партий, которым традиционно отдавали предпочтение, и пошли за Адольфом Гитлером и нацистами — они приняли это решение, отдавая себе отчет, что Гитлер хочет уничтожить демократию в Германии и выступает в поддержку преступных актов насилия.
Два события 1932 года наглядно иллюстрируют, насколько необычно все, что творилось с цивилизованной нацией, живущей в самом сердце Европы. Во время предвыборного выступления‹1› — одного из первых выступлений, отснятых со звуком — Гитлер поднял на смех немецкую демократическую многопартийную систему и те тридцать партий, которые выступали против нацизма. Он заявил, что преследует «одну цель»: «выгнать эти тридцать партий вон из Германии». Он просто кичился нетерпимостью, которую проявляют нацисты, и подчеркивал, что «на кону [на этих выборах] стоит нечто большее, чем создание новой коалиции». Едва ли он мог более открыто заявить о своем намерении создать тоталитарное государство. Затем, в августе, Гитлер заявил о своей «безграничной преданности»‹2› и поддержке по отношению к пяти нацистским штурмовикам, приговоренным к смертной казни за убийство сторонника коммунистов в деревушке Потемпа в Силезии. Гитлер не отрицал ни того, что убийство имело место, ни того, что эти пять нацистов его совершили — он просто сказал, что приговор в отношении них является «чудовищным». Таким образом, Гитлер, стремившийся стать канцлером Германии, публично связал свое имя с внесудебными расправами.
В свете всего вышеперечисленного, как же могли немцы в массе своей проголосовать за Гитлера и какую роль сыграла в несомненном успехе нацистов на выборах его пресловутая «харизма»?
Наиболее важной предпосылкой взлета популярности Гитлера был явный провал демократических сил в борьбе с экономическим кризисом. В марте 1930 года коалиция Социал-демократической партии и Либеральной народной партии, которые стояли у руля в Германии, развалилась в связи с неспособностью договориться о путях преодоления кризиса. Для многих людей, таких как сторонник нацистов Бруно Хенель, этот раскол свидетельствовал о необходимости радикальных перемен. Хенель и его друзья называли рейхстаг «кружком болтунов», поскольку считали, что все эти многочисленные партии — многие из которых представляли сугубо частные интересы — занимались преимущественно болтовней. «Мы хотели следовать за сильным человеком, и такой сильный человек у нас появился. Сегодня многие говорят о Веймарской республике. Но это был настоящий кошмар, во всяком случае — для нас… Начиная с 1929 года я был готов поспорить с каждым, даже с собственным отцом, о том, что национал-социалисты обязательно придут к власти»‹3›.
Появилась убежденность в том, что страна под руководством «сильного человека» сможет наконец объединиться. Люди верили в то, что «сложную [экономическую] ситуацию» можно контролировать с помощью «солидарности» — она, например, привела в 1930 году в ряды нацистов 18-летнего студента Фрица Арльта. Под влиянием своего брата он сначала увлекался идеями марксизма, но вскоре почувствовал, что «социалистическая солидарность» вне национальных границ, предсказанная Марксом, невозможна, поскольку каждая страна преследует свои собственные национальные интересы.
«Иностранные социалисты бросили нас, — говорил Фриц Арльт. — Поэтому я решил, что другой политический выбор [т. е. нацизм] — лучше. Те, кто представлял эту идею, вызывали больше доверия. Это были бывшие солдаты. Это были рабочие. Это были люди, о которых говорят: „Они живут в соответствии со своими убеждениями“. Сейчас это может выглядеть пропагандой. Но это не пропаганда. Это то, что я тогда чувствовал… В нашей группе был каменщик. Был владелец фабрики. Был аристократ. И все мы были вместе. Мы были просто ячейкой и поддерживали друг друга. А еще мы говорили: „Надо делиться друг с другом“. Иными словами, мы были национальной общиной. Богатый делился с бедным. А ведь в те дни повсюду была бедность»‹4›.
Фриц Арльт рисует «позитивный» образ нацизма — именно так о нем мог бы говорить сам Адольф Гитлер. Но Арльт также знал, что одним из основных принципов нацизма является расизм, что его «национальная община» будет формироваться путем устранения прочих граждан Германии — в первую очередь немецких евреев. «По-моему, „расист“ — это неправильное слово», — говорит Арльт, который спустя десять лет в качестве члена СС, будет играть немаловажную роль в этнической чистке, которую немцы будут проводить в Польше. Он предпочитает говорить, что нацисты «верили в естественный порядок вещей», который не предполагает никакой «мультикультурности». «Ведь никакой теории смешения рас нет и никогда не было, — говорит он. — Такой теории никогда не существовало».
К январю 1930 года, всего через четыре месяца после краха Уолл-стрит, в Германии было более трех миллионов безработных и около четырех миллионов частично занятых. В атмосфере всеобщего кризиса многие немцы с готовностью внимали призывам Гитлера к «солидарности» и национальному единству. Этим и объясняется резкий скачок популярности нацистов на выборах в сентябре 1930 года. Количество отданных за них голосов с 2,5 процента выросло до 18,3 процента, и теперь нацисты стали второй по величине партией в рейхстаге, имеющей более ста мест. Важно отметить, что такой впечатляющий результат был достигнут без предоставления электорату подробной политической программы. Создавалось впечатление, что немецкое население голосовало за эмоциональную идею, а рупором этой идеи была харизматичная личность Адольфа Гитлера.
Именно такое впечатление возникло у Альберта Шпеера, когда он услышал выступление Гитлера перед студентами в одном из пивных залов. «Меня чуть не снесло волной энтузиазма, которая почти физически влекла оратора от фразы к фразе… В конце стало казаться, что Гитлер говорит не для того, чтобы убедить; он чувствовал, что говорит именно то, чего ждет от него аудитория, превратившаяся в единую человеческую массу»‹5›.
Шпеер был настолько потрясен выступлением Гитлера, что после собрания отправился на долгую прогулку в сосновый бор поразмышлять над услышанным. «Здесь, как мне показалось, была надежда»‹6›, — заключит он. В автобиографии Шпеер подчеркивает, что решил стать «последователем Гитлера», а не членом нацистской партии (хотя он и вступил в ее ряды в январе 1931 года) и что решение это было скорее эмоциональным, чем взвешенным и обдуманным. «Сегодня, оглядываясь назад, я вспоминаю, что на меня налетел какой-то вихрь, оторвал меня от корней и бросил в пучину каких-то потусторонних сил»‹7›.
Следует учитывать, что Шпеер, как и многие другие люди, впечатленные речами Гитлера, был заведомо предрасположен к этому. Учитель Шпеера, профессор Генрих Тессенов, перед которым он преклонялся, задолго до этого говорил о том, как важно восстановить достоинство простых «крестьян», задушенное годами стремительной урбанизации. Он утверждал, что Германию должен повести за собой простой человек, и Шпеер слушал его как «предтечу Гитлера»‹8›.
Конечно, Шпеер построил свою защиту во время Нюрнбергского процесса на том, что был якобы опьянен колдовством Гитлера, а не рассудочно холодно поддерживал расистские и антисемитские цели партии. Шпеер почти наверняка знал о Холокосте и был связан с более поздними зверствами нацистского режима, хотя и отрицал этот факт после войны. Но его ранние свидетельства кажутся достаточно искренними. И не только потому, что в 1931 году он еще был архитектором, а не рейхсминистром вооружений и военной промышленности, которым стал впоследствии, а еще и потому, что многие немцы в то время считали так же. Для этих немцев — включая Шпеера — ключевой мыслью призывов Гитлера в начале тридцатых годов было чувство единства, всеобщего родства. Гитлер очень точно озвучивал их потребности, и они отвечали ему благодарностью.