Крушение

— Женился через три года после демобилизации. Жена врач-микробиолог. Сын Сашка учится в третьем классе, фантазер и лентяй. Я защитил кандидатскую. Пишу докторскую.

— Жена у тебя красивая? — тихо спросила Айна.

— Красивая? Пожалуй, нет. А впрочем, это дело вкуса.

— За что ты ее полюбил?

— Типично женский вопрос, — захохотал Святов. — «Полюбил за пепельные косы, алых губ нетронутый коралл», — фальшиво пропел он.

— Подожди, Федя, — сказала Айна. — Ты, Том, всегда мечтал иметь много детей, чтобы было шумно дома, чтобы по воскресеньям все садились за большой стол, — вспомнила она и положила свою руку поверх руки Вахова. — А у тебя один сын.

— Жена ни за что не хочет. А с этим приходится считаться, — проговорил он и обратился к хозяину дома, меняя тему разговора: — Послушай, Федор, где сейчас мой шип?

— «Стремительный»? На капитальном. Переоборудуется в противолодочный корабль. Старик еще послужит.

— Хотел бы на него взглянуть.

— Приезжай, покажу. Будет на что посмотреть, — пообещал Святов.

Даже здесь за праздничным столом в обстановке далекой от повседневных забот и обязанностей Федор ни на минуту не давал присутствующим забыть, что выше всех дел для него служба и он командир базы.

— Вчера иду днем по Гвардейскому проспекту, — рассказывал он. — Прошли навстречу солдаты караульной роты. Остановился, залюбовался. Выправка, форма одежды, прапорщик рядом. Не придерешься. Затем смотрю движется по мостовой банда Тютюнника. Толпа цыган по Армавирскому тракту переселяется в Екатеринодар. Разболтанные, раздрызганные, нестриженные, идут, вихляются. Думаю — где же командир? Ведь недавно только приказ по базе был издан. Остановился, жду. Метрах в ста позади плетется ваш подчиненный, товарищ Буркин, капитан третьего ранга Кольцов.

— Разберусь, товарищ адмирал, и накажу, — сказал Женя, делая попытку встать, успев все же незаметно подмигнуть Вахову: «Вот, мол, какие у нас праздники. Еще прямо за столом взыскание заработаешь».

Жена Жени, учительница биологии, близорукая, скуластенькая, решила срочно переменить тему, стала нахваливать стол:

— Восточная поговорка гласит: «Для хорошего повара годится все, кроме луны и ее отражения в воде».

Большинство присутствующих за столом недавно вернулись из похода в южные моря, и разговор незаметно перешел на подробности плавания.

— Только стих шторм в Атлантике, три дня трепал девятибалльный, всю душу вымотал, устали до чертиков, — рассказывал капитан второго ранга командир ракетного корабля. — Стою ночью на мостике, радуюсь: тишь, благодать. Адмирал из походного штаба отдыхает в каюте. Вдруг звонок на мостик. «Пусть вестовой чаю принесет». Вестовой сонный, соображает плохо, возьми и налей в стакан одной теплой заварки, да еще адмиралу, чтоб послаще было, восемь ложек сахару бухнул и понес. Адмирал попробовал, сплюнул: «Пойло», — говорит. А на следующий день перешел на другой корабль, не прощаясь.

Все рассмеялись.

— Я бы тебе, Емцов, на его месте фитиля вставил, — сказал Святов. — Служба есть служба.

— Уж ты, конечно, вставил бы, — прокомментировала Айна. — Известный службист. Сам дома не живешь и людям от тебя нет покоя.

— Знала за кого шла, — захохотал Святов. — Ничего от тебя не скрывал. Теперь не жалуйся и других не жалей. — Он снял тужурку, предложил мужчинам последовать его примеру. — А ты уж, конечно, напрочь забыл про службу? — обратился он к Вахову. — Выбросил из памяти, как тяжелый сон? Все эти тревоги, учения, экстренные выходы, бесконечные переезды с места на место?

— Шутник вы, право, Федор Николаевич, — поддержал адмирала Женя Буркин. — Я, когда демобилизуюсь, буду самым счастливым человеком. Вот так эта мутота надоела. — Женя выразительно показал на шею. — У Соболева в «Капитальном ремонте» о жизни моряка точно сказано: «Плаваешь, плаваешь, вечером выпьешь, потом помрешь». Ничего, кроме моря и службы не увидишь. Детям своим накажу, чтобы близко к военно-морскому училищу не подходили.

— Нет, Федя, не забыл, — медленно, не обращая внимания на слова Буркина, ответил Вахов. — Мне врать незачем. Очень хотел забыть. Но все равно не получилось. Тельняшку вот ношу. И сыну достал, и ремень с бляхой. — Он умолк, смущенно улыбнулся, расстегнул белую рубашку.

— Тельняшку и я после демобилизации буду носить, — не унимался Женя. — Только весь вопрос, где и в каком качестве. В Киеве и Ленинграде с удовольствием. Пойми — человек же не пожарная лошадь, чтобы всегда быть наготове. Устаешь от этого. А на военной службе именно так получается.

— У вас, простите, сколько выходных? — спросила Вахова жена Буркина, близоруко щурясь. — Два? А заканчиваете работу когда?

— Обычно в четыре, но вообще я располагаю своим временем сам. Меня никто не контролирует.

— И живете в прекрасном городе Одессе оседлой жизнью. Каждый вечер дома, ходите в театры, купаетесь в море, воспитываете сына и еще, наверное, в отпуск идете в июле или в августе?

— Конечно, — подтвердил Вахов. — Если сам не захочу изменить время.

За столом дружно засмеялись.

— Ты не представляешь, Том, какая сейчас служба пошла, — вновь горячо заговорил Женя. — Я за эти годы шесть мест переменил. На Дальнем Востоке тоже успел послужить. Дома почти не бываешь, жены и детей не видишь. Или в походе, или в командировке, или уйдешь на ремонт, и жена приезжает к тебе, чтобы не забыть, как муж выглядит.

Заговорили все, перебивая друг друга.

Они жаловались ему, гражданскому, жителю юга, приехавшему из другого далекого мира. Жаловались на полярную ночь, на лютые нордовые ветры, на отсутствие зелени и цветов, на низкое содержание кислорода в воздухе.

— Хотите прочту стихотворение одного безымянного поэта? — предложила учительница и тут же начала читать:

— Что вы его убеждаете? — прервал разгоряченные страсти хозяин. — Сам служил здесь, знает. Но сейчас намного сложнее стало, дружище. Раньше дальше Нордкапа редко ходили. А теперь выход в Атлантику — рядовое явление. И на мебель не смотри — неудобно, все же — командир базы, адмирал, гостей нужно принимать. А так, спроси у Айны, сколько из-за переездов жили, как студенты. И хватит об этом! — сказал, будто отрубил. — Давай, начштаба, музыку.

Гости поднялись из-за стола, начали танцевать. Айна взяла Вахова за руку, увела в соседнюю комнату, кабинет мужа, усадила в кресло, сама села напротив.

— Рассказывай, Том Сойер.

— Что?

— Все. Если хочешь знать, я даже толком не знаю, почему ты так внезапно уехал и почему так странно переменился ко мне.

Вахов вздохнул, закурил, задумался.

— Помнишь, я пришел к тебе вечером в день выписки из госпиталя, а у тебя в гостях был Федор и еще двое ребят с крейсера и вы играли в кинг?

Айна кивнула.

— В тот день мне предложили или списаться на берег по болезни или вообще демобилизоваться. Настроение было паршивое. Я хотел с тобой поговорить с глазу на глаз, посоветоваться. — Он помолчал, потом продолжал: — Я попросил тебя под каким-нибудь предлогом побыстрее спровадить ребят. Но ты отказалась. Заявила, что это неудобно и ты не хочешь их обижать. Тогда я вышел на улицу и стал ждать, пока они уйдут. Я прождал два часа. Наконец, они ушли и я вернулся к тебе. Неужели забыла?

— Нет, не забыла, — сказала Айна. — Было уже поздно, половина двенадцатого, и я тебя не пустила к себе.

— Вот именно. Ты даже не открыла мне дверь, а сказала, чтобы я пришел на следующий день. Потому что репутация заведующей музыкальной школы Калныни не должна давать повода для сплетен. — Вахов усмехнулся, вспоминая. — В такой день, когда мне было так худо, когда решался вопрос всей жизни, когда, если хочешь знать, я собирался предложить тебе стать моей женой, ты оказалась рассудочной и холодной, как чужая.