Страница 11 из 12
— Вот, же, недоумок, — бурчал себе под нос Айгур, смазывая ожоги мазью. — Ведь сказывали охотники, глубоко забредавшие в леса, но никогда не доходившие до предгорья Голубых скал: «В лесах много дичи и мало крупных хищников. Разве что лисицы. А вот в горах какие звери водятся, то нам неведомо. Да и на что нам горы, если в лесах всякой живности полно!». Ведь всё правильно они говорили — никто не знает, какие опасности человека в горах подстерегают. А я… давай хватать, что не попадя! Осторожным надо быть…
Закончив обработку ожогов, Айгур принялся размышлять о своём чудесном спасении. То ли насытился этот неведомый зверь его кровью, то ли не понравилась она ему… Парень хмуро взглянул на опасную расщелину. Один из её склонов, тот самый, у которого Айгур едва не расстался с жизнью, был ярко освещён лучами солнца, другой утопал в тени. Крысиные хвосты на солнечном склоне сжались до размеров мышиных хвостиков. Может быть, эти твари боятся солнечного света? Чтобы подтвердить свою догадку, он подошел к скале и поворошил ужавшиеся ростки ножом, рукой прикасаться к ним опасался. Ростки не шевелились, свисали вниз мёртвыми бурыми и совершенно не опасными на вид веревочками. Айгур опасливо приблизился к теневому склону и протянул руку с ножом ко мху — смертоносные щупальца потянулись навстречу. Все стало, более или менее, понятным.
Стены всех расщелин были покрыты этим живым хищным мхом, а другого пути вперед не было, спускаться и искать новую дорогу не хотелось. Айгур решился. Осторожно, стараясь держаться солнечной стороны, он пошёл вперед, придерживая Гая за ошейник. Впрочем, пес и сам, напуганный происшедшим, жался к бедру хозяина.
Скоро заросли мха-убийцы закончились, отвесные стены стояли голые, как речные валуны-окатыши. Дно расщелины стало расширяться, превращаясь, по мере их продвижения, в каменистое плато. Ожоги горели и чесались, Айгура слегка лихорадило, но он старался не обращать внимания на недомогание, и это у него почти получалось.
Вдруг Айгур увидел змею. Гадина лежала, свернувшись на плоском камне, и грелась на солнышке. Это была очень большая особь — наверное, не меньше трёх — трёх с половиной метров. Яркие жёлтые и оранжевые пятна по бокам длинного чешуйчатого тела змеи говорили о её ядовитости. Обойдя опасную тварь стороной, путники пошли дальше. Но вскоре встретили еще одну, а потом сразу несколько рептилий. Змеи, не мигая, глядели на непрошенных гостей и злобно шипели. Айгур не боялся змей, он знал, что они нападают, лишь защищаясь, если посчитают, что им угрожает опасность. Главное — близко не подходить и не делать резких движений. Однако змей было так много, что идти по этому маршруту дальше было бы слишком опасно. Поэтому путникам пришлось вернуться и, сделав большой крюк в сторону, опуститься на несколько метров ниже достигнутой отметки.
Дорогу часто пересекали трещины и разломы. Некоторые из трещин человек и пёс перепрыгивали, некоторые — более широкие — приходилось обходить, уклоняясь от намеченного маршрута. Иногда они поднимались, приближаясь к перевалу, иногда опускались, удаляясь от него. Порою приходилось карабкаться по практически отвесным скалам, так как иного пути попросту не было. Айгур удивлялся легкости, с которой он брал, казалось бы, непреодолимые высоты. Житель долины, никогда доселе не бывавший в горах, Айгур не испытывал страха перед кручами и бездонными пропастями, И то и другое казалось ему привычным, каким-то обыденным.
Наверное, сказывался приобретённый за небольшое время опыт пребывания в горах… Поднимаясь на очередной уступ, он, словно бы, помнил каждую трещинку, каждый выступ в монолитном камне. Айгур интуитивно понимал, благодаря некоему неведомому чувству, что вот эта трещина достаточно глубока и что в неё можно без опаски вставить пальцы и, цепко ухватившись, подтянуться. Что она не раскрошится, выдержит вес его тела. А, вот, на этот выступ можно поставить ногу, перевести дыхание и осмотреться в поисках следующей естественной ступеньки, не опасаясь сорваться с кручи.
Поднявшись на уступ, он на длинной веревке, один конец которой был привязан к его поясу, а второй к шлейке навьюченного Гая, поднимал и пса и поклажу. Пожалуй, эта часть подъёма на гору была более тяжёлой, чем само скалолазание.
Наконец, когда солнце уже садилось, они снова выбрались на более или менее пологий участок гор. Наученный горьким опытом общения с мхами-убийцами, Айгур решил пораньше определиться с ночлегом.
Небольшую сухую пещерку они нашли быстро. На стенах пещерки ничего не росло, змей поблизости тоже не было видно. Айгур развел огонь у входа, сварил похлебку. Поужинали, и Айгур уснул — как в пропасть провалился. Он спал неспокойно, стонал и что-то бормотал во сне. Гай насторожённо поглядывал на хозяина, не спал, охранял его сон.
Утром Айгур почувствовал себя совершенно разбитым и не отдохнувшим, но боль и жжение утихли. Восхождение можно было продолжать.
Айгура влекло к вершине. Страстное желание увидеть то, что скрывалось за грядой скал, придавало ему сил.
Сегодня они прошли больше, чем вчера, и добрались до снежных шапок. Сначала им попадались ямы, заполненные снегом, да сугробы с подветренной стороны скал. Потом голых каменных скал становилось всё меньше и меньше и, наконец, снег лёг сплошным ковром, заполнив белизной всё пространство. От этой белизны было больно глазам.
Айгур понимал, что перевал где-то близко, но его не было видно из-за плотного вязкого тумана, укутавшего вершины Голубых Гор.
Гай шумно радовался снегу, барахтался в нем, резвился, как щенок. Заваливался на спину, зарывался в снег с головой. Фыркал и громко лаял.
Айгур радости пса не разделял. Он понимал, что снег, спрятавший землю от его взора, таил много опасностей. Ступая на снежный наст нельзя было с точностью знать: что под ногой — скала или бездонная пропасть.
Но они шли и шли, не думая об опасности, с каждым шагом приближаясь к перевалу. Войдя в туман, чуть не потерялись в нём. Они едва не сбились с пути, но у Айгура был ориентир — он знал, что всё время должен подниматься вверх, а не спускаться вниз, и он поднимался. Ночь не наступала. Солнца не было видно — ни первого, ни второго, — они оба спрятались в тумане. А небо вдруг стало розовым. Таким же розовым был и снег под ногами. Всё вокруг стало розовым, и юноша растерялся: он уже не понимал — поднимается он или спускается. Айгур словно утонул в розовом киселе. У него кружилась голова, и тошнило.
Он, в изнеможении, опустился на снег и закрыл глаза.
Так бы и сидел тут, пока не замёрз, но выручил Гай. Обеспокоенный тем, что хозяин отстал, он громко залаял, и горбун увидел, как в розовом тумане возник тёмный силуэт друга. В отличие от человека, пёс прекрасно знал, куда нужно идти, ему для этого не нужно было видеть дорогу, он шёл в заданном направлении, положившись на свой собачий инстинкт. Айгур встал и, борясь с тошнотой и головокружением, побрёл вперед, стараясь не упустить из вида тёмное пятно.
Вскоре они вышли из розового тумана и оказались в десятке метров от гребня перевала.
Солнца на небе почему-то не наблюдалось. Ни одного. Небо же было изумительно синим. Не таким тёмным, как ночное небо долины, и не таким бледно-голубым, как дневное, а ярко-синим, как глаза Лиэны…
Прямо над головой Айгура сверкала радужная дорожка, делящая небо на две равные половины. Дорожка уходила вдаль в обе стороны, и концов её не было видно — они истончались и исчезали в бесконечной синеве неба. Внизу, под радужной дорожкой из ставшего вдруг молочно-белым тумана торчали голубые пики горных вершин, сливались с туманом белые седловины перевалов.
Айгур стоял на границе двух миров и не решался сделать первый шаг. Сзади был его мир — неправильный, несправедливый, но родной и, более-менее, понятный. В нём прошло его детство. В нём он жил, радовался, когда ему было хорошо, печалился, когда приходила беда. В нём, в его мире, ждала его Лиэна. Она любила его. Ей было всё равно, достигнет он цели своего путешествия, или вернётся ни с чем. Только бы вернулся. Пусть уставшим и покалеченным, но живым.