Варвара Крутоярова

— Под суд такого. Там разберут…

Михеев безуспешно пытался восстановить тишину.

— Их вместе разбирать надо, — крикнула вдруг Варвара, и шум моментально стих. — Чего ты хоронишься за людей, Вершин? Всю жизнь за чужие спины прячешься.

Варвара нервно теребила конец цветастого полушалка. Голос ее вдруг зазвенел.

— Укажите мне любого колхозника, я скажу: этот полевод, тот конюх, а вот доярка. А спросите, кто такой Семен Вершин? Что он делает в колхозе? Его то в поле, то на ферме видишь. Все ищет, где полегче, где попрохладней… Так, болтается под ногами и людям мешает.

Семен Вершин крутился на своем месте, растерянно моргал глазами. Лисья шапка опять очутилась на полу.

— Ишь кроет… Ты кончай прению… Слышали мы таких орателей… Ты докажи, докажи, — бормотал Вершин, ища глазами сочувствия у сидящих вокруг колхозников. Но они отворачивались от его бегающих глаз.

Варвара опять усмехнулась:

— Докажу. Голос потерял ты, защищая сегодня Федора. А с чего бы это? У кого повети от сена прогибаются? У него, Вершина. Мы потом на лугах исходили, а он на рыбалке прохлаждался. Распил с Федором литр водки и начал колхозное сено бричками на повети сметывать. Али не так говорю, Федор Тихоныч?

Крутояров вздрогнул, но головы не поднял. Несколько секунд помолчала Варвара, а потом продолжала:

— Молчишь? А я еще скажу! Федор Крутояров всех родственников Вершина в райцентре колхозным сеном обеспечил. Купили они его лестью да водкой проклятой. Чуть что — прибегает Вершин к нам: «Сродственник в гости приехал. Ты уж, Федор Тихоныч, приди, уважь. Жена пива трехведерный бочонок наварила». А родственник-то не в гости приехал, а насчет сена… с Федором. Вот так… Хоть верьте, хоть нет…

И Варвара, опустив голову, выбежала из клуба, где проходило собрание, придерживая обеими руками распахнувшиеся полы полушубка.

Всю ночь Варвара проплакала тихими слезами. Стенные часы громко тикали в темноте. Этот звук тупой болью отзывался в голове. Она встала, остановила маятник и снова упала на неразобранную кровать.

Что будет дальше — Варвара не знала. Ощущение чего-то тяжелого и непоправимого не покидало ее после собрания до самого утра. И в то же время она испытывала облегчение, точно до сих пор была заперта в какой-то тесной и душной комнате, а теперь вдруг выпустили ее, и она может свободно ходить, дышать полной грудью. Она ясно ощущала в себе эту двойственность, но не могла понять ее происхождения…

Мимо окна в темноте проходили какие-то люди, и мерзлый снег долго скрипел у них под ногами. Варвара вздрагивала, испуганно прислушивалась к удаляющимся шагам: не Федор. К горлу подкатывался тяжелый соленый ком. Варвара мучительно глотала его и снова начинала плакать.

Она не боялась возвращения мужа. Нет, еще тогда, на собрании, когда вставала со своего места и шла к слишком ярко освещенной трибуне, в голове, среди множества других мыслей, пронеслось: «Придет Федя с собрания… что скажу… как в глаза посмотрю ему? Ведь столько лет жили…». Варвара только ниже нагнула голову: «Ну что же, и скажу. Все скажу тебе, Федя…». И твердо взошла на трибуну.

А все-таки… все-таки страшно было думать о том, что муж сейчас придет и надо будет что-то говорить, надо будет смотреть ему в глаза.

Теплые слезы еще сильнее мочили подушку.

Федор Крутояров в эту ночь не пришел домой. Когда в окна стал просачиваться неторопливый зимний рассвет, Варвара поняла, что муж не придет и днем.

Начинающийся день немного успокоил Варвару. Она вздохнула, встала с кровати и только теперь обнаружила, что так и не сняла с себя ни полушубка, ни полушалка.

Раздевшись, Варвара подошла к зеркалу и стала поправлять растрепавшиеся за бессонную ночь волосы. В полумраке комнаты полные, оголенные выше локтей руки казались бледными. В зеркале на нее смотрело чье-то чужое, измученное лицо с глубоко ввалившимися черными глазами.

Приготавливая завтрак, Варвара слышала, как в другой комнате сынишка, собираясь в школу, искал что-то на столе и отдавал последние приказания Трезору. Пес заискивающе скулил, и Варвара даже слышала, как он в избытке собачьей преданности ползал у ног Витьки и подметал хвостом крашеный пол. Но все это было где-то далеко, не в ее доме. Она вернулась к действительности, когда сынишка ловко влез на высокую табуретку, подвинул к себе тарелку с лапшой и спросил:

— А папка где? Опять на работу людей собирает? Варвара вздрогнула у печки, проговорила:

— Папашка-то?.. Ну да… Молотить ведь сегодня пшеницу, что в скирдах, собрались. Ты ешь, Витенька.

Витька почему-то многозначительно промычал и, выбрав момент, сунул в карман ломоть хлеба — Трезору.

Проводив сына в школу, Варвара пошла на скотный двор.

Но все ее коровы были убраны, стайки тщательно вычищены. Животным кто-то задал уже скудную норму черноватого сена. Сильно отощавшие коровы поедали его с жадностью, с хрустом пережевывая толстые будылья.

Варвара несколько минут молча смотрела на животных.

— И дожились-то мы, Варварушка, до чего! — услышала она скрипучий голос доярки Харитины Антипьевны. — Положь-ка руку на спину — и ладонь об мосол разрежешь.

В своем обычном клетчатом пальто, натянутом поверх старенького полушубка, Антипьевна стояла у стайки, опираясь на вилы-тройчатки. Ей было лет шестьдесят. Но на ногах она держалась бодро. Несмотря на уговоры, Антипьевна не бросала своих коров, заявляя всем, в том числе и председателю колхоза:

— И как твои глаза-то на меня глядят, прости господи. Я, почитай, тридцатый годок за коровками хожу. А тут с какой стати тебя послушаюсь? Иди-ка ты, мил дружок, своей дорогой…

— Это ты, Антипьевна, моих коров прибрала? — спросила Варвара.

— Может и я, Варварушка. Да ты не сердись. Кто б ни ухаживал, а молочка коровка всем даст.

— Как муженек-то твой? Лютует, поди? — спросила тихо и участливо одна из доярок, и Варваре вдруг тепло стало от этих простых слов.

— Не знаю, не приходил домой, — так же тихо и печально ответила Варвара.

— Да ведь стыдно, поди. Доведись до меня — глаза бы полопались на людей смотреть. Так ему и надо, — строгим голосом произнесла Антипьевна, но, взглянув на Варвару, осеклась. — Прости ты меня, Варварушка, на грешном слове. — И, помолчав, добавила: — А ты иди… Не до коров тебе нынче, однако.

— Иди, иди, мы поглядим тут… — поддержали ее доярки.

Конюх Прядухин провел мимо лошадей на водопой. Увидев Варвару, он остановился, снял зачем-то шапку. Молча постоял, потом произнес:

— Под чистую Федора… Хорошая твоя прения была, Варвара, да… — и потянул за повод упирающихся коней. У Варвары кольнуло сердце.

— Иван, постой! Иван!.. Как ты сказал?

Прядухин хотел было остановиться, потом передумал, махнул рукой и потащил своих коней дальше.

— Что Ванька Прядухин хочет сказать — одному богу ведомо, — протянул неизвестно откуда взявшийся Семен Вершин. — Так, что ли, бабка Харитина? Я могу разъяснить мычание Ваньки. Под чистую, значит, Федора Тихоныча уволили из колхоза… Так решила бригада. — Ну, а правление супротив не пойдет… Н-да… Исключили! Так сказать, благодаря нежнейшей супруге…

— Уйди… с дороги, — прохрипела вдруг Варвара и пошла прямо на Семена. Вершин, испугавшись выражения ее глаз, попятился, повернулся и, придерживая рукой лисью шапку, перемахнул через изгородь.

Медленно шла по улице Варвара Крутоярова к своему дому. Она и не соображала, куда шла, зачем шла. Все, что угодно, думала Варвара, но только не это. Пусть бы сияли Федора с работы и поставили рядовым колхозником, пусть бы взыскали за разбазаренное сено. Вместе с ним она приготовилась пережить позор. А теперь… Теперь… Как же это?

Встречавшиеся колхозники останавливались, долго смотрели вслед Варваре. Одни смотрели с теплотой и сочувствием, другие — с удивлением и неприязнью.

Не было еще такого, чтобы жена выступила свидетелем против мужа.

…Федор Крутояров пришел домой через несколько дней, небритый, с опухшим от водки лицом. Варвара обеими руками схватилась за сердце и так застыла, стоя у разведенной квашни.