Страница 2 из 3
И только в четыре, в пять, – я слышу за перегородкой стук двери и веселый женский голосок, который напевает: Уж я его п-пила, п-пила[5], И д-до того теп-перь дошла…
– Тише, ради Бога! – уговаривает он ее вполголоса. – Теперь утро, сосед услышит!
– А черт с ним! Я замужняя женщина и была с товарищами! В этом нет ничего дурного!
И она уходит к себе, говоря пьяным голосом:
– Какое мещанство!
Как-то мы пошли с ним в буфет покурить.
– А Фитюлькина того… ничего себе! – ораторствовал на весь буфет какой-то франт в платье из магазина готового платья. – Я бы не отказался с ней поужинать.
– Худощава!
– Н-нет! С атурами[6]! И с темпераментом баба! Это видно, что с темпераментом! Прошла, видно, огонь, воду и медные трубы! Пожила!
– Отойдем, здесь дует! – сказал он.
Мы отошли в другой конец буфета. Пожилой, солидный господин спрашивал у другого пожилого, солидного господина:
– А ездит ужинать?
– У Фитюлькиной, говорят, муж есть.
– Ну, это у них ничего не значит. На этот счет у них свободно!
– Пойдемте отсюда, здесь душно! – сказал он.
Как-то он не выдержал и «крупно поговорил» с рецензентом, хваставшимся чуть не связью с его женой.
Ей же пришлось ездить «тушить скандал». И я часов до пяти не спал из-за истерик за перегородкой.
– Вы хотите сделать меня басней всего города! Вы хотите, чтобы это обернули так, что вы устроили скандал за то, что он был недоволен моей игрой. Муж, который с кулаками требует, чтобы восхищались его женой! Вы этого хотите?
– Матушка, да ведь этот нахал, даже не будучи знаком, позволял себе…
– Мало ли кто и что говорит об актрисе. Нет актрисы, про которую бы не говорили. Но не обращают внимания. Женились бы на кухарке! О тех не говорят!
– Но ведь нельзя же…
– Вы хотите, чтоб этот франт подсадил шикальшиков? Чтоб мне сделали скандал? Вы этого хотите? Вам публика все равно. Плевать! А я завишу от публики!
Он встретился со мной за кулисами со сжатыми кулаками и разъяренным лицом:
– Вы не видали этого рецензентишку Вольдемарова? Вы читали гнусность, которую он написал про мою жену? Написать, что у нее для сильных ролей не хватает страсти! У моей жены не хватает страсти! У нее мало страсти! Она весь день плакала из-за этой рецензии! Это не рецензия, это черт знает что! Я ему все ребра переломаю! Вы не видали его?
– Видел.
– Где? Где?
– В… уборной вашей жены.
– Как? Что?
У бедняги опустились руки и ноги. Через полчаса я видел его с Вольдемаровым. Он жал Вольдемарову руку и говорил виноватым голосом:
– Вы меня, ради Бога, простите. Я тут давеча погорячился и говорил кое-что на ваш счет лишнее. Вы, ради Бога, не того… Моя жена поручила просить вас к нам завтра на чашку чаю. Вы, ради Бога, простите.
Вольдемаров говорил тоном поучительным и наставительным:
– Ради вашей жены, я готов простить вашу действительно некорректную выходку. На этот раз я вам извиняю. Но к мнениям прессы следует относиться с почтением, уважением.
– Господи, я и уважаю!
Вчера он влетел ко мне бледный, как смерть. На бедняге не было лица.
– Слышали?
– Что такое?
– Убежала! С банкирским сыном убежала! И я последний узнал об этом! Она не ночевала дома… С ней, надо вам сказать, это иногда случалось: засидится и останется спать у комической старухи. Но и утром нет. Я испугался, – думаю, больна. К комической старухе. Комическая старуха в театре. Я в театр, и вот записка.
Он подал и записку:
«Уезжаю. Не поминай лихом. Не вернусь. Adieu[7]. Вещи перешли в N-ск. Не твоя Лена Фитюлькина». Записка писана размашистым почерком. Какие-то «мыслете», а не буквы.
– Оказывается, вся труппа уж знает. Режиссёр, комическая старуха, кое-кто из товарищей даже и на вокзал провожали. Представьте…
Но тут вошел комик.
– Удрала? Поздравляю!
Мне прямо было жаль смотреть на бедного Ивана Ивановича.
– Именно поздравляю! Когда такие бегают, всегда поздравлять нужно. Мне только говорить не хотелось: конечно, не мое дело. Вы думаете, она с одним банкирским сыном. Фью-фью-фью!..
Комик посвистал.
– Она и с Вольдемаровым, с рецензентишкой. Вы думаете, за что он ее хвалил? И с режиссёром с нашим. Знаем мы, почему пьесы для нее ставили! И с Сиволаповым с купцом. И военный тут один на двадцать восемь дней в отпуск приезжал…
Я кое-как выпроводил комика, но ввалился «драматический герой», пьяный по уставу своего рыцарства.
– Пот-терю понес?
– Уехала…
– Друг, поцелуемся! Собратья по несчастью. Но ты еще что! Ты только муж! А обмануть собрата по искусству! Товарища! Который душу, жив-вую душу ей отдавал! Ты понимаешь, душ-шу!
«Герой» плакал и бил себя в грудь.
– А какая была женщина! Как умела любить!..
Пришлось чуть не вытолкать «героя».
Иван Иванович встал и протянул руку.
– Прощайте.
– Куда вы?
– На поезд. За нею. Я ее разыщу. Я ее догоню.
– Послушайте, образумьтесь…
– Нет, нет… Это ведь ненадолго… банкирский сын… Это только так…
Он повернулся ко мне и сказал с какой-то виноватой улыбкой:
– Я ведь знаю… Это… не в первый раз…
Он был жалок в эту минуту, и сам сознавал это:
– Но понимаете ли вы, что я жить без нее не могу?! И многие не могут жить без них…
В этом воздухе кулис есть что-то одурманивающее.
Комментарии
Театральные очерки В.М. Дорошевича отдельными изданиями выходили всего дважды. Они составили восьмой том «Сцена» девятитомного собрания сочинений писателя, выпущенного издательством И.Д. Сытина в 1905—1907 гг. Как и другими своими книгами, Дорошевич не занимался собранием сочинений, его тома составляли сотрудники сытинского издательства, и с этим обстоятельством связан достаточно случайный подбор произведений. Во всяком случае, за пределами театрального тома остались вещи более яркие по сравнению с большинством включенных в него. Поражает и малый объем книги, если иметь в виду написанное к тому времени автором на театральные темы.
Спустя год после смерти Дорошевича известный театральный критик А.Р. Кугель составил и выпустил со своим предисловием в издательстве «Петроград» небольшую книжечку «Старая театральная Москва» (Пг.-М., 1923), в которую вошли очерки и фельетоны, написанные с 1903 по 1916 год. Это был прекрасный выбор: основу книги составили настоящие перлы – очерки о Ермоловой, Ленском, Савиной, Рощине-Инсарове и других корифеях русской сцены. Недаром восемнадцать портретов, составляющих ее, как правило, входят в однотомники Дорошевича, начавшие появляться после долгого перерыва в 60-е годы, и в последующие издания («Рассказы и очерки», М., «Московский рабочий», 1962, 2-е изд., М., 1966; Избранные страницы. М., «Московский рабочий», 1986; Рассказы и очерки. М., «Современник», 1987). Дорошевич не раз возвращался к личностям и творчеству любимых актеров. Естественно, что эти «возвраты» вели к повторам каких-то связанных с ними сюжетов. К примеру, в публиковавшихся в разное время, иногда с весьма значительным промежутком, очерках о М.Г. Савиной повторяется «история с полтавским помещиком». Стремясь избежать этих повторов, Кугель применил метод монтажа: он составил очерк о Савиной из трех посвященных ей публикаций. Сделано это было чрезвычайно умело, «швов» не только не видно, – впечатление таково, что именно так и было написано изначально. Были и другого рода сокращения. Сам Кугель во вступительной статье следующим образом объяснил свой редакторский подход: «Художественные элементы очерков Дорошевича, разумеется, остались нетронутыми; все остальное имело мало значения для него и, следовательно, к этому и не должно предъявлять особенно строгих требований… Местами сделаны небольшие, сравнительно, сокращения, касавшиеся, главным образом, газетной злободневности, ныне утратившей всякое значение. В общем, я старался сохранить для читателей не только то, что писал Дорошевич о театральной Москве, но и его самого, потому что наиболее интересное в этой книге – сам Дорошевич, как журналист и литератор».
5
Уж я его пила-пила – слова из арии Периколы из одноименной оперетты Ж. Оффенбаха.
6
С атурами! – От французского tour – округлость. Здесь: с формами. «Мыслете» – название буквы «м». Здесь: неразборчивые каракули.
7
Прощай! (фр.).