Страница 89 из 113
Повесть «Собачье сердце» в 2-х экземплярах и «Мой дневник» (3 тетради).
Убедительно прошу о возвращении мне их».
Л. Е. Белозерская-Булгакова в своих мемуарах (О, мед воспоминаний. Анн Арбор: Ардис, 1979. С. 28) об этом обыске рассказывала так:
«На пороге стояли двое штатских: человек в пенсне и просто невысокого роста человек — следователь Славкин и его помощник с обыском. Арендатор пришел в качестве понятого. Булгакова не было дома, и я забеспокоилась: как-то примет он приход «гостей», и попросила не приступать к обыску без хозяина, который вот-вот должен придти. Все прошли в комнату и сели. <…> И вдруг знакомый стук.
Я бросилась открывать и сказала шепотом М. А.:
— Ты не волнуйся, Мака, у нас обыск.
Но он держался молодцом (дергаться он начал значительно позже). Славкин занялся книжными полками. «Пенсне» стало переворачивать кресла и колоть их длинной спицей.
И тут случилось неожиданное. М. А. сказал:
— Ну, Любаша, если твои кресла выстрелят, я не отвечаю. (Кресла были куплены мной на складе бесхозной мебели по 3 р. 50 коп. за штуку.)
И на нас обоих напал смех. Может быть, и нервный».
Изъятые рукописи были возвращены только три года спустя — после настойчивых заявлений М. А. Булгакова, вмешательства А. М. Горького и упорных ходатайств Е. П. Пешковой («14.VIII.28. Михаил Афанасьевич! Совсем не «совестно» беспокоить меня — о рукописях Ваших я не забыла и два раза в неделю беспокою запросами о них кого следует… Как только получу их, извещу Вас. Жму руку. Ек. Пешкова»).
Оскорбленный писатель уничтожил возвращенные ему дневники, предварительно вырезав из них — наугад, несколькими взмахами ножниц по четырем соприкасающимся листкам — небольшой прямоугольник. Уцелевший прямоугольник в 1929 г. подарил Елене Сергеевне. Но — рукописи не горят? Много десятилетий спустя оказалось, что, прежде чем вернуть автору тетради, в ОГПУ сделали из них выписки. Выписки уцелели.
Радлов Николай Эрнестович (1889–1942) — художник. Активно печатался в юмористических журналах («Бегемот», «Смехач», «Крокодил» и др.). Иллюстрировал книжку М. А. Булгакова «Рассказы» (Б-ка журн. «Смехач». Л., 1926). У Булгакова бывал и в 20-е гг. (см.: Белозерская-Булгакова Л. Е. О, мед воспоминаний. С. 82). Дина Радлова — Надежда Константиновна Шведе-Радлова, его жена.
А ты скажи: мы завсегда вами очень благодарны… — Ср.: «Ты бы, как можно, старалась учтивее. «Мол, ваше сиятельство, мы завсегда вами оченно довольны и завсегда вами благодарны, только подлостев таких мы слушать не желаем»» (Островский А. Н. Таланты и поклонники. Действие 1-е).
Леонтьев Яков Леонтьевич (1890–1948) — сотрудник дирекции МХАТа, впоследствии заместитель директора Большого театра СССР.
Калужский Евгений Васильевич (1896–1966) — актер МХАТа, муж О. С. Бокшанской.
Эррио Эдуар — французский политический деятель; в 1932 г. — премьер-министр Франции; в 1933-м посетил Советский Союз.
Егоров Николай Васильевич (1873–1955) — заместитель директора по административно-хозяйственной части, заведующий финансовой частью МХАТа.
Владимир Иванович — Немирович-Данченко.
Мака — домашнее имя Булгакова в 20-е гг. Л. Е. Белозерская-Булгакова рассказывает: «Как-то М. А. вспомнил детское стихотворение, в котором говорилось, что у хитрой злой орангутанихи было три сына: Мика, Мака и Микуха. И добавил: Мака — это я. Удивительнее всего, что это прозвище — с его же легкой руки — очень быстро привилось» (цит. по кн.: О, мед воспоминаний. С. 19). Позднее так называли его давние друзья — Н. Н. Лямин, М. А. Ермолинская, О. С. Бокшанская и др. Елена Сергеевна называла его Мишей, в официальной обстановке — Михаилом Афанасьевичем. Имя Мака отразилось в «Театральном романе»: Максудов.
Альфан Ш. Э. — французский посол в СССР.
Крючков П. П. — секретарь А. М. Горького. 5 августа 1933 г. Булгаков писал А. М. Горькому: «Мне хотелось бы повидать Вас. Может быть, Вы были бы добры сообщить, когда это можно сделать? Я звонил Вам на городскую квартиру, но все неудачно — никого нет».
Читал ваш «Бег». — Пьеса «Бег» написана Булгаковым в 1926–1928 гг. для МХАТа. 2 января 1928 г. состоялось первое чтение пьесы в театре; на чтении присутствовал К. С. Станиславский. 16 марта драматург сдал в театр два экземпляра законченной пьесы, и уже 9 мая резолюцией Главреперткома «Бег» был запрещен. В резолюции говорилось, что «Бег» написан во имя прославления эмиграции и белых генералов; что эмиграция в пьесе дана «в ореоле подвижничества», а руководители белого движения представлены «чрезвычайно импозантными и благородными в своих поступках и убеждениях»; что Чарнота в борьбе с большевиками «почти легендарен», а в эмиграции — «рыцареподобен» (в качестве иллюстрации «рыцареподобности» Чарноты приводилась ссылка на его карточный выигрыш у Корзухина); что единственная фигура буденовца в пьесе («дико орущая о расстрелах») только подчеркивает превосходство белого движения.
Но театр не намерен был сдаваться. 9 октября 1928 г. во МХАТе состоялось заседание художественного совета; были приглашены А. М. Горький, руководители Главискусства, работники Главреперткома. Булгаков читал «Бег». Чтение прерывалось взрывами смеха.
Горький сказал: «Со стороны автора не вижу никакого раскрашивания белых генералов. Это — превосходнейшая комедия… Это — пьеса с глубоким, умело скрытым сатирическим содержанием. Хотелось бы, чтобы такая вещь была поставлена на сцене Художественного театра… «Бег» — великолепная вещь, которая будет иметь анафемский успех, уверяю вас».
Начальник Главискусства А. И. Свидерский сказал: «Эту пьесу надо ставить… Такие пьесы, как «Бег», будят мысль, будят критику, вовлекают массы в анализ и дискуссии, такие пьесы лучше, чем архисоветские».
В. И. Немирович-Данченко заверил в заключение: «Когда Главрепертком увидит пьесу на сцене, возражать против ее постановки едва ли он будет».
На следующий день начались репетиции и шли в течение трех с половиной месяцев. Битва за спектакль продолжалась с переменным успехом. 24 октября 1928 г. в «Правде» появилась информация о том, что Главрепертком подтвердил запрещение пьесы «в настоящем ее виде». 22 января 1929 г. журнал «Современный театр» сообщил, что «Бег» будет поставлен до конца текущего сезона.
И тут Главрепертком неожиданно нашел союзника. Пьесу прочел И. В. Сталин. 2 февраля 1929 г. свое мнение о пьесах Булгакова и в частности о «Беге» Сталин изложил в известном «Ответе Билль-Белоцерковскому». Оценка «Бега» в этом письме была недвусмысленно ясна и близка к мнению Главреперткома. ««Бег», — писал Сталин, — есть проявление попытки вызвать жалость, если не симпатию, к некоторым слоям антисоветской эмигрантщины, — стало быть, попытка оправдать или полуоправдать белогвардейское дело. «Бег», в том виде, в каком он есть, представляет антисоветское явление».
Правда, далее шла оговорка: «Впрочем, я бы не имел ничего против постановки «Бега», если бы Булгаков прибавил к своим восьми снам еще один или два сна…», и требования к предполагаемым «снам» были изложены с присущей Сталину конкретностью.
Но Булгаков за протянутую соломинку не ухватился. Судьба «Бега» была решена.
«Непоставленный «Бег», — пишет исследователь, — оказался фактом не только булгаковской биографии. Он стал непоправимым фактом биографии Художественного театра» (Смелянский А. М. Михаил Булгаков в Художественном театре. М., 1986. С. 169).
Однако в начале 1938 г. театр сделал попытку вернуться к «Бегу». В какой-то степени это было связано с разрешением «Мольера», возобновлением «Дней Турбиных», как казалось театру, свидетельствовавших о благоволении Сталина к драматургу. Режиссером предполагаемого спектакля стал энергичнейший Илья Судаков, поставивший в свое время «Дни Турбиных». Правда, Главрепертком требовал изменений в пьесе, но требования эти были посильны. Булгаков писал брату в Париж: «В «Беге» мне было предложено сделать изменения. Так как изменения эти вполне совпадают с первым моим черновым вариантом и ни на йоту не нарушают писательской совести, я их сделал» (14 сентября 1933 г.).