Страница 32 из 113
Вечером М. А. зажег свечи, стал просматривать «Виндзорских», что-то записывать.
Поздно вечером приехали: совсем больной, простуженный Самосуд, Шарашидзе и Потоцкий — «на полчаса». Сидели до трех часов ночи.
Самосуд:
— Ну, когда приедете писать договор — завтра? Послезавтра?
Это его манера так уговаривать. Сказал, что если М. А. не возьмется писать либретто, то он не поставит оперы Потоцкого.
М. А. в разговоре сказал, что, может быть, он расстанется с МХАТом.
Самосуд:
— Мы вас возьмем на любую должность. Хотите — тенором?
В половине третьего звонил Яков Л. — играет где-то на биллиарде с Мутныхом. Приветы.
Хороша мысль Самосуда:
— В опере важен не текст, а идея текста. Тенор может петь длинную арию: «Люблю тебя… люблю тебя…» — и так без конца, варьируя два-три слова.
Асафьев, кажется, сделал уже часть работы, потом заболел. Теперь его ждут сюда.
Сегодня утром М. А. написал письмо Аркадьеву, в котором отказывается и от службы в Театре и от работы над «Виндзорскими». Кроме того — заявление в дирекцию. Поехали в Театр, оставили письмо курьерше. Теперь М. А. волнуется, что она забудет передать его.
Видели Рафаловича. Он был ошеломлен сообщением М. А. об уходе…
М. А. говорил мне, что это письмо в МХАТ он написал «с каким-то даже сладострастием».
Теперь остается решить, что делать с Большим театром. М. А. говорит, что он не может оставаться в безвоздушном пространстве, что ему нужна окружающая среда, лучше всего — театральная. И что в Большом его привлекает музыка. Но что касается сюжета либретто… Такого ясного сюжета, на который можно было бы написать оперу, касающуюся Перекопа, у него нет. А это, по-видимому, единственная тема, которая сейчас интересует Самосуда.
Были у Потоцких. Он играл свои вещи. Слабо. Третий сорт.
Договоры относительно работы в Большом и либретто «Черного моря» для Потоцкого подписаны.
Сегодня М. А. повез в театр заключения по поводу одного либретто и пьесы, которые ему дали для прочтения.
Звонила Екатерина Георгиевна, Мелика — мать, что Мелик нездоров, что у него Шапорин, не приедет ли М. А. для переговоров? М. А. сказал, что приехать не может, попросил Шапорина приехать завтра к нам.
Шапорин у нас. Играл свою оперу «Декабристы», рассказывал свои злоключения, связанные с либретто, которое писал Алексей Толстой. Шапорин приехал просить М. А. исправить либретто. М. А. отказался входить в чужую работу, но сказал, что как консультант Большого театра он поможет советом.
Звонил Уманский из Литературного агентства: «Мертвые души» куплены на все англоговорящие страны. «Турбины» проданы в Норвегию. Кроме того, «Турбины» пойдут в этом сезоне в Лондоне, — последнее он прочитал в заметке в одной английской газете.
Днем зашли к нему в агентство. Он показал заметку, которую он называет «неприятной». В ней сообщается, что пьеса вначале была запрещена цензурой и как потом она была возобновлена.
Сегодня десять лет со дня премьеры «Турбиных». Они пошли 5 октября 1926 года.
М. А. настроен тяжело. Нечего и говорить, что в Театре даже и не подумали отметить этот день.
Мучительные мысли у М. А. — ему нельзя работать.
Кеннен около одиннадцати вечера заехал за нами на машине. Я не поехала. М. А. потом рассказывал, что был профессор Чикагского университета, сестра Тейера и еще два-три американца. Ужинали при свечах. Расспрашивали М. А., над чем он работает, говорили о Пушкине, о Шекспире.
Поехали с М. А. на Поварскую в Союз писателей платить членские взносы. Неожиданно М. А. решил зайти к Ставскому — секретарю ССП. Разговор о положении М. А. Ставский тут же записывал на блокноте: «Турбины»… «Мольер»… «Пушкин»…
Ни черта из этого не выйдет. Ставский — чиновник, неискренний до мозга костей. Да и не возьмет он ничего на себя!
Вечером звонок в передней. На пороге Ставский с шляпой М. А. в руках — они случайно в ложе филиала Большого обменялись шляпами…
Охотно снял пальто, вошел. Разговор. Этот разговор печален и ужасен. По подтексту своему, конечно.
М. А. сказал, что в отечестве ему не дают возможности работать, все вещи его запрещаются.
Ставский сказал, что где-то кто-то будет обсуждать произведения М. А.
Вся его речь состоит из уверток, отписок и хитростей.
Телеграмма Асафьева — он кончил «Минина». Радость М. А.
Днем генеральная «Богатырей» в Камерном. Стыдный спектакль.
Проводила М. А. на прием в Спасо-Песковский, к Буллиту. М. А. потом рассказывал: к нему подошел какой-то человек с бородкой, заговорил по-французски. М. А. отвечал ему по-французски же, но сказал, что он — русский. Тот удалился в растерянности.
Потом Аросев (председатель ВОКСа), во время кино сидевший рядом с М. А., сказал, что этот с бородкой — Барков, заведующий Протокольным отделом Наркоминдела.
В газете — постановление Комитета по делам искусств: «Богатыри» снимаются. «…За глумление над крещением Руси…», в частности.
— Таиров лежит с капустным листом на голове, уверяю тебя.
Были на «Бахчисарайском фонтане». После спектакля М. А. остался на торжественный вечер. Самосуд предложил ему рассказать Керженцеву содержание «Минина», и до половины третьего ночи в кабинете при ложе дирекции М. А. рассказывал Керженцеву не только «Минина», но и «Черное море».
Асафьев ни сам не едет, ни клавира не шлет, чем весьма портит дело. Не хватало еще этих волнений М. А.
Прием у военного атташе Файмонвилла в доме американского посла. Два фильма. Первый, по Уэллсу, — «Грядущее» («Future») — о будущей войне. Начало очень сильное, конец — надуманный, неубедительный. Вторая картина — Мелодии Бродвея 1936 года — веселая комедия с обворожительной танцовщицей в главной роли.
После этого поехали в филиал на премьеру «Свадьба Фигаро». Дирижер — Штидри — первоклассный.
После спектакля Керженцев подошел к М. А. и сказал, что он сомневается в «Черном море».
В театр из посольства нас вез Афиногенов. Усердно расспрашивал М. А., как он себя чувствует и над чем работает.
В прессе — скандал с Таировым и «Богатырями». Литовский не угадал: до этого он написал подхалимскую рецензию, восхваляющую спектакль. Не обошлось и без Булгакова. Тут же вспомнили «Багровый остров»…
Вечером Потоцкий и Шарашидзе. М. А. читал им «Черное море». Потоцкому понравилось.
Билеты на премьеру «Флорисдорфа» у вахтанговцев. Не пошли (также не ходили по прошлому приглашению — на генеральную «Много шума из ничего»). Не обиделись бы они.
Вечером М. А. играл в шахматы с Топлениновым. Позвонил Яков Леонтьевич и сказал, что Керженцев говорил в правительственной ложе о «Минине» и это было встречено одобрительно.
Между прочим, я вспомнила, что вскоре после снятия «Мольера» Яков Л. рассказывал со слов своего друга Могильного: будто Сталин сказал: «Что это опять у Булгакова пьесу сняли? Жаль — талантливый автор».