Страница 13 из 73
Джульетту уволили, и она пережила в беззаботно быстром темпе то, что обычно называют «падением со ступени на ступень». Вот что это означает: свое танцевальное искусство она должна была демонстрировать раз от разу во все более плохоньких ресторанчиках. Ее доходы на этом поприще становились постепенно настолько мизерными, что она вынуждена была находить побочные заработки. Какое же еще занятие могла она найти, как не ежевечерние прогулки по Репербан и соседствующим улицам? Прекрасное темное тело, гордой поступью проносимое по тротуару, было далеко не самым захудалым товаром на огромной ярмарке тел, предназначаемых на потребу заезжим матросам, а также достопочтенным мужам города Гамбурга.
Артист Хефген, впрочем, завязал знакомство со своей Черной Венерой вовсе не на панели. Нет, это произошло в тесном, переполненном табачным дымом и гвалтом пьяной матросни кабаке, где за ежевечернюю плату в три марки она демонстрировала свое темное, гладкое тело, виртуозно отбивая чечетку. В программе мрачного кабаре черная танцовщица Джульетта Мартене значилась как принцесса Тебаб – имя, которое она могла носить только в качестве сценического псевдонима, но на которое она претендовала также и в частной жизни. По ее завереньям, ее покойная мать, брошенная гамбургским инженером, была княжеской крови: она была дочерью бесконечно богатого, великодушного, но, к сожалению, в цветущем возрасте съеденного врагами негритянского вождя.
Что касается Хендрика Хефгена, то его не так впечатлял ее титул – хотя и это весьма ему льстило, – как подвижные жестокие глаза и мускулы шоколадных ног. После того как кончился номер принцессы Тебаб, он явился к ней в уборную, чтобы выразить свое – спервоначала, быть может, слегка неожиданное – пожелание: а именно – брать у нее уроки танцев.
– Нынешний актер должен быть тренирован, как акробат, – объяснил Хефген.
Но принцесса не очень заинтересовалась его объяснениями. Нимало не удивясь, она уговорилась с ним о плате за урок и о первой встрече.
Так завязались отношения между Хендриком Хефгеном и Джульеттой Мартене. Темнокожая девушка была «учительницей» – иными словами повелительницей. Перед ней стоял бледный мужчина в роли послушного, униженного ученика, переносящего частые наказания с тем же смирением, как и редкие, скупые похвалы.
– А ну, взгляни на меня! – потребовала принцесса Тебаб, ужасно выкатив глаза, в то время как его глаза, полные вожделения и страха, не отрывались от ее властного лица.
– Как ты сегодня прекрасна! – произнес он наконец, с трудом шевеля губами.
В ответ она набросилась на него:
– Брось чепуху молоть! Я не прекрасней, чем всегда!
Однако она провела рукой по груди и поправила на себе тесную плиссированную юбочку, открывавшую колени в черных шелковых чулках. Зеленые сапожки из мягкой лакированной кожи доходили до середины икр. Помимо красивых сапожек и короткой юбки, принцесса еще носила серый меховой жакетик, поднимая воротник до самого затылка. На темных жилистых запястьях бренчали широкие браслеты из дутого листового железа. Самой элегантной частью туалета был хлыст – подарок Хендрика, – сверкающе-красный, из плетеной кожи. В резком, угрожающем ритме Джульетта постукивала им по зеленым сапожкам.
– Опять на четверть часа опоздал, – сказала она после долгой паузы, и злые складки пролегли на низком выпуклом лбу. – Вечно будешь опаздывать? А, моя радость? – спросила она с тихим коварством, тотчас прорвавшимся злостью: – Хватит! Надоело! Дай лапы!
Хендрик медленно поднял обе руки, повернув их ладонями вверх. При этом он не сводил загипнотизированного распахнутого взгляда с ужасной гримасы своей возлюбленной.
Она стала пронзительно отсчитывать удары:
– Раз, два, три!
Элегантный хлыст со свистом хлестал по его ладоням, на них тотчас образовались толстые красные рубцы. Боль была такая сильная, что на глазах выступили слезы. Он скривился. При первом ударе Хендрик тихо вскрикнул, потом овладел собой и стоял с неподвижным белым лицом.
– Для начала достаточно, – сказала она, и вдруг на ее лице проступила усталая улыбка, никак не вязавшаяся с правилами игры: в ней не было ничего угрожающего, скорее она выражала добродушную усмешку и даже некоторое сострадание. Она опустила хлыст, повернула голову и остановилась в прекрасной грустной позе. – Переоденься, – сказала она тихо. – Будем работать.
Здесь не было ширмы, за которую он мог бы спрятаться. Из-под полуопущенных ресниц совершенно равнодушно Джульетта наблюдала его движения. Он разделся, обнажив светлое, уже несколько оплывшее, в рыжих волосках тело, а потом натянул свитер в белую и голубую полоску и черные спортивные трусики и предстал перед ней в унизительном наряде, который он сам называл «тренировочным костюмом» – ребячески смешной в черных полуботинках и белых носочках, кокетливо завернутых над щиколотками, в трусиках из блестящего черного сатина, какие носят маленькие мальчики на спортивных занятиях, и полосатом свитере, который открывал шею и руки.
Она обозревала его критическим и холодным взглядом, – Ты за неделю еще потолстел, моя радость, – бросила она, презрительно постукивая хлыстом по зеленым сапожкам.
– Прости, – тихо вымолвил он. Его белое лицо со строгой линией подбородка и чувствительными жалобными глазами сохранило всю серьезность и почти трагическое достоинство, несмотря на гротескный наряд.
Негритянка возилась с граммофоном. В неожиданный грохот джаза ворвался сиплый голос:
– Ну, начинай же!
При этом она обнажила оба ряда своих чересчур белых зубов и свирепо водила глазами. Этой-то мимики он и ждал от нее сейчас.
Лицо ее напоминало ужасную маску незнакомого божества: бог этот царит в дремучем лесу, в укромном месте; оскалом зубов своих и выражением глаз он словно требует человеческих жертв. Ему их приносят, у его ног струится кровь, он принюхивается приплюснутым носом к знакомому сладкому запаху и слегка раскачивает царственное тело в ритме бешеного тамтама. А вокруг него верноподданные исполняют восторженный танец. Раскидывают руки и ноги, прыгают, раскачиваются, шатаются. Их рык переходит в сладострастный стон, и вот уже они задыхаются, и вот уже падают, падают к ногам черного божества, которое любят, которым восхищаются, ибо могут любить и восхищаться только тем, кому пожертвовали самым дорогим – кровью.
Хендрик медленно начал танцевать. Но куда же делась его победная легкость, вызывавшая такое восхищение публики и коллег? Она исчезла. Казалось, он с мучительным усилием передвигает ноги – но в этой муке было и блаженство: его выдавала самозабвенная улыбка на бледных, плотно сжатых губах и оцепенелый взгляд.
Джульетта же не думала танцевать. Она оставляла эти муки своему ученику. Она лишь воодушевляла его хлопками, грубыми окриками и ритмическими покачиваниями тела. – Быстрей, быстрей! – требовала она в бешенстве. – Что у тебя за суставы? И ты еще считаешь себя мужчиной? Хочешь быть артистом, да еще показываться за деньги? Эх ты, тоже мне герой недоделанный…
Хлыст бил по икрам, по рукам. На этот раз слезы не выступили на его глазах, глаза были сухи и горели. Лишь сжатые губы дрожали. Принцесса Тебаб хлестнула его еще раз.
Он работал без пауз в течение получаса, будто речь шла о важной тренировке, а не о жутком увеселении. Наконец он запыхался. Пошатнулся. Лицо покрылось потом. С трудом он выдавил:
– Голова закружилась. Можно передохнуть?
Она ответила, посмотрев на часы, коротко и деловито:
– Нет, четверть часа попрыгаешь.
Музыка вновь заиграла, Джульетта вновь исступленно захлопала в ладоши, и он еще раз попробовал воспроизвести трудную чечетку. Но измученные ноги в кокетливых полуботинках и носочках отказались служить. Хендрик с секунду покачался, потом встал. Потной рукой утер пот со лба.
– Что это за шуточки? – громыхала она. – Кончаешь без моего разрешения? Вот еще новости!
Она нацелилась красным хлыстом на его лицо. Он вовремя наклонил голову и избежал удара. Прийти вечером в театр с кровавым рубцом от лба до подбородка было бы все же чересчур смело. Несмотря на свое удрученное настроение, он ясно отдавал себе в этом отчет.