Страница 17 из 19
Обвинение в связи с шулерами в молодости могло положить тень на честь Крылова. Но вся жизнь его и брата свидетельствуют напротив о твердых правилах чести: «За грех и стыд почитал и почитаю, пишет ему брат в одном письме, чем-нибудь непозволительным пользоваться, через что мог бы потерять честь и доброе имя. Да и на что мне? Я, по твоей милости, нужды ни в чем не терплю».
Уже в 1814 году Крылов получил на издание басен в З-х книгах пособие в 4,200 руб. ас. из Кабинета Его Величества. Государь сказал тогда, что готов всегда помочь Крылову, если он будет продолжать «хорошо» писать. Опираясь на это Высочайшее слово, Оленин ходатайствует теперь о пособии для нового издания, так как с тех пор Иван Андреич издал еще три книги басен па свой счет, а теперь собрал седьмую книгу из 20 новых басен. В доказательство отвращения Крылова от вольнодумства Оленин ссылается в своем докладе на негодование французского журнала но поводу басни «Сочинитель и Разбойник». По докладу этому Император Александр разрешил выдать Крылову десять тысяч рублей ас. В новом издании первою была поставлена басня «Конь и Всадник», написанная еще в 1814 г.». В ней Крылов разумел французский народ и революцию. Картинка к ней исполнена была Зауэрвейтом по мысли А. Н. Оленина.
Эти басни доказали, что дух баснописца не ослабел, как не ослабела и энергия его в обработке стиха; по собственным его словам, он читал и перечитывал басню много раз, пока какое-нибудь место не переставало ему нравиться. Тогда он исправлял его. Никогда не торопился он печатать. Напротив басням своим давал он долгий отдых, держал их как лежалые сигары, как старое вино, оттого и были они хороши. Вот почему в 1819 г. он объявил, что думает закончить свое поприще. Нельзя этому верить. Скорее хотел он иметь покой от назойливых просьб и работать медленно. Так же вероятно подготовлял он и первые свои три басни, с которыми явился к Дмитриеву. «Я автор и, сказать вам на ушко, довольно самолюбивый», говорит он в письме к дочери Оленина. Уверяя ее, что перечитывал письмо её много раз, он прибавляет шутя: «Но если бы я знал, что мои стихи перечитывают столько раз, то стал бы спесивее г. Хвостова, которого впрочем никто не читает». В упомянутом издании одна уже «Муха и Пчела» говорит о том, как легко владеет старик изящным стихом, не уступающим «легкой поэзии» Дмитриева.
В басне «Богач и Поэт» маститый старик, много испытавший на своем веку, венчанный славой, но не забывший лишений и обид своей молодости, подает руку бедному поэту на тернистом пути, напоминает ему, что «в поздний век его достигнут лиры звуки». В басне «Соловьи» сочувствует бедняжке Соловью, которого
В басне «Два мужика» осторожный, но умный баснописец замечает:
Продав очень выгодно издание, Крылов стал было собираться за границу и подговаривал к тому же Гнедича, но, оказалось, что последнему было легче убедить самого Крылова остаться дома. «В стихах, написанных по этому поводу Гнедичем, много истины, меланхолии и грации». В самом деле, как-то трудно и вообразить себе нашего Крылова в Европе. А интересно было бы знать, как отозвался бы его трезвый ум на воочию увиденную сказку.
«Оставшись дома, но чувствуя потребность в какой-нибудь перемене наскучившей ему жизни, он решил изменить обстановку и издержать деньги на убранство комнат. Явилась мебель Гамбса и картины в новых золоченых ранах; полы устланы английскими коврами. На великолепной горке красного дерева, лучшей, какая была в магазине, расставлены фарфор и другие безделушки; Крылов завел несколько дюжин полотняного и батистового белья и богатый хрусталь. Он пригласил на обед Олениных и друзей, но это был первый и последней опыт. Чрез две недели картина изменилась. Пыль и паутина снова покрывали мебель и картины, на ковре рассыпан овес, по старому пируют голуби — его приятели и гости, а он с сигарой на диване лениво тешится их аппетитом и воркованьем. При входе каждого посетителя голуби быстро поднимались с ковра и, разлетаясь по комнате, садились на бронзу и картины, а хрусталь на красной горке звенел, убавляясь с каждым днем. Еще затеял однажды Крылов устроить у себя сад. Накупил до 30 кадок с деревьями лавровыми, миртовыми, лимонными, апельсинными и украсил квартиру так, что с трудом между ними проходил. Разумеется и этот его эдем скоро завял и засох. Так проводил он годы на своем диване, принимая иногда посетителей, которые никогда его не забывали. «Что сказал Крылов?» интересовался знать каждый автор нового произведения. Его замечаниями пользовались охотнее всего молодые таланты. Глядя на него, в самом деле трудно было поверить, «чтобы в эту громадносплоченную твердыню могли проникнуть какие-нибудь страсти», кроме как ко сну и еде, разумеется. Слыша жалобы молодых людей на желудок, он говорил: «А я так бывало не давал ему потачки. Если чуть задурит, то я наемся вдвое, так он себе, как хочет, пусть разведывается». Крылов говорил, что за стол надобно так садиться, чтобы, как скрипач, свободно действовать правой рукою. Так и старался он садиться. За обедом он часто шутил. С забавным остроумием рассказывал он историю ботвиньи — через какие усовершенствования она прошла до современной формы. Кроме как для обедов избегал он выезжать. Когда на одном из заседаний покойной Российской Академии предложено было чаще собираться, Крылов согласился со всеми, но с важностью прибавил: «за исключением конечно почтовых дней», как бы забывая, что в столице почта отправлялась уже давно ежедневно. Да и забавно было в самом деле, что он оставлял за собою почтовые дни, он, который «из всех смертных наименее пользовался письменною почтою». Однако он оставил несколько писем к дочери Оленина, в которых много оригинального остроумия и добродушия.
Есть указания еще на несколько писем.
К славе своей Крылов не был нечувствителен: «Однажды летом шел он по какой-то улице, где перед домами были разведены садики. Он издали заметил, что за одною отгородкою играли дети, и с ними была дама, вероятно мать их. Прошедши это место, случайно взглянул он назад и видит, что дама берет детей поочередно на руки, поднимает их над заборчиком и глазами своими указывает на Крылова каждому из них».
Со слезами на глазах, говорят, рассказывал Ив. Анд. об этом друзьям. К этому же времени относится и анекдот, рассказанный в «Русской Старине» в 1870 году, как двое студентов встретили Крылова на улице и один из них, не зная И. А., сказал: «вот туча идет». На что Крылов, будто бы, услышав эти слова, сказал экспромтом: «и лягушки заквакали». — Тот же рассказчик повествует, что Крылова встретил на Невском Государь и сказал ему: «давненько тебя не видал», на что И. А. живший как известно в Импер. Публичной Библиотеке ответил: «а, кажись, соседи, Ваше Величество».
Иван Андреич пережил Екатерину, Павла и Императора Александра I. Десять тысяч рублей на издание басен в 1824 году была последняя милость царя. Император Николай так же благосклонно относился к баснописцу, и в 1831 г., в числе подарков своих на Новый год великому князю наследнику цесаревичу, прислал бюст Крылова. Несколько лет спустя удвоена была ему пенсия. Императрица Александра Федоровна жаловала часто Крылову букеты. Он хранил их, и засохшие цветы положены были на груди его после смерти, во время отпеванья. Крылова приглашали и на маскарады во дворце. Однажды в доме Оленина заметили, что Ив. Андр. в мрачном расположении духа. «Что с вами, дедушка?» — спросила его Варвара Алексеевна, которую он особенно любил. – «Да вот беда: надо ехать во дворец в маскарад, а не знаю, как одеться». — «А вы бы, дедушка, помылись, побрились, оделись бы чистенько, вас там никто бы и не узнал». Шутка искренно любимой «фавориточки», как называл Крылов любимицу, развеселила его, но забота осталась. По совету знаменитого Каратыгина, баснописец нарядился в костюм боярина-кравчего.