Ярослав Домбровский

На рассвете 21 мая Домбровский направил Делеклюзу донесение с оценкой сложившейся ситуации и своими предложениями. Он писал, что неприятельские траншеи с каждым днем приближаются, что некоторые участки городской стены фактически не защищены, что штурм города неминуем. «В моем распоряжении, — заявлял Домбровский, — не более четырех тысяч человек в Ла-Мюэтт, двести — в Нейи и столько же в Аньере и Сент-Уэне. Мне недостает артиллеристов и особенно саперов. Положение требует громадного усиления крепостных работ, которые одни смогли бы отсрочить катастрофу». Лефрансэ, посетивший Ла-Мюэтт в ночь на 21 мая, записал в своем дневнике: «Казематы всюду покинуты, так как невозможно дольше оставаться в них без риска быть там погребенным […]. Траншеи неприятеля не доходят лишь на пятнадцать метров до фортификаций, и я ясно различаю лица солдат, которые даже не дают себе больше труда прятаться […]. Положение весьма серьезно».

Положение действительно было трудным, но коммунары еще могли бы сопротивляться, если бы в их рядах не оказался изменник. Мелкий служащий Коммуны Дюкатель, решившийся на гнусное предательство, днем 21 мая ввел версальцев в Париж. Через полтора часа после этого Домбровский послал в Комитет общественного спасения и в военную комиссию следующую депешу: «Версальцы вступили через ворота Сен-Клу[45]. Принимаю меры, чтобы их прогнать. Если можете прислать подкрепления, отвечаю за все». Депеша была доставлена по назначению с большим опозданием, к тому же члены Коммуны не поверили известию о вступлении противника в город. Не потрудившись как следует проверить его, они в восемь часов вечера расклеили афишу, в которой сообщение Домбровского называлось «пустой паникой». Тем временем за городские стены проникало все больше и больше версальцев, все новые и новые районы оказывались под их контролем.

Домбровский с остатками подчиненных ему подразделений Национальной гвардии пытался остановить противника, имевшего подавляющее превосходство в численности и вооружении. Теофиль Домбровский подробно описал впоследствии действия своего брата в эти часы. «Брат мой, известивши о вступлении версальцев военную комиссию и ожидавший быстрой помощи в людях и артиллерии, решил тотчас же атаковать противника. Он собрал все имеющиеся в его распоряжении силы (около тысячи человек) и разделил их на две колонны, причем командование одной принял на себя, а другой поручил командовать мне. Мы должны были атаковать с двух сторон: я вдоль окопов, а брат — обойти и ударить с тыла, со стороны железнодорожного моста. Ведя бой с версальцами, я напрасно до семи часов вечера ждал условного сигнала штыковой атаки. Сигнала не было, и только в восемь часов я узнал, что брат, тяжело контуженный осколком снаряда в грудь, в почти бессознательном состоянии находится в своей главной квартире». Без руководителя, без ожидавшихся подкреплений контрнаступление коммунаров захлебнулось, и они должны были отойти.

Немного оправившись, Ярослав Домбровский в два часа ночи явился в Комитет общественного спасения, подробно рассказал о событиях истекших суток и просил в связи с контузией освободить его, хотя бы на время, от командования. Временным преемником Домбровского утвердили полковника Ферри. Некоторые из членов Комитета, издерганные, деморализованные, плохо разбирающиеся в обстановке, накинулись на Домбровского и стали обвинять в случившемся его лично. Понятно, что Домбровский был до предела возмущен этим.

«— Как, — воскликнул он, — Комитет общественного спасения принимает меня за изменника?! Моя жизнь принадлежит Коммуне!»

Большинство, впрочем, горячо отвергло вздорные обвинения: Домбровского наперебой старались успокоить, повели его к столу, зная, что он более суток не прикасался к пище. За столом Домбровский был немногословен и задумчив. Подкрепившись и немного отдохнув, он молча попрощался с присутствующими и вышел. Было очевидно, что измотавшийся, оскорбленный подозрениями, он постарается любой ценой доказать их необоснованность.

Следующий день Домбровский пытался использовать для передышки и лечения, но это не удалось сделать из-за множества неотложных дел, из-за непрерывной канонады и вражеских снарядов, которые рвались во всех, Кажется, районах города. 23 мая он находился на Монмартре: с обычной своей энергией организовывал оборону этого важного района. Однако усилия его были напрасными, так как прусское командование в нарушение всех своих заявлений пропустило версальцев через оккупированную территорию, и они атаковали Монмартр с северной стороны, где силы обороняющихся оказались мизерными, а укреплений вовсе не было. «Если бы Коммуна послушалась моих предостережений! — писал позже Карл Маркс. — Я советовал ее членам укрепить северную сторону высот Монмартра — прусскую сторону, и у них было еще время это сделать; я предсказывал им, что иначе они окажутся в ловушке…» Неожиданный удар версальцев с севера деморализовал защитников Монмартра, скоро они попали в окружение и вынуждены были прекратить борьбу.

В два часа дня Домбровский находился у баррикады на углу улиц Мирра и Пуасоньер. Здесь во время контратаки его настигла вражеская пуля. «Четыре человека, — вспоминает одна участница боев на стороне Коммуны, — несли на плечах носилки со смертельно раненным Домбровским. Увидев нас, они остановились. Домбровский пожал нам руки и сказал: «Не идите туда, все кончено. Вы погибнете, и совершенно бесцельно. Я умру. Жизнь моя не играет роли, думайте только о спасении республики». Он с трудом говорил, был утомлен. «Прощайте, друзья мои», — сказал он». Со смертельной раной в живот Домбровского принесли в ближайшую больницу Ларибуазьер. Там через два часа он умер.

Тело погибшего генерала к ночи доставили в здание городской ратуши, где продолжал работать руководящий Орган Коммуны. С наступлением темноты бои несколько стихли, но перестрелка кое-где продолжалась. Во многих местах город горел, и тревожные блики пламени освещали то один, то другой из известных всему миру парижских дворцов. Друзья и соратники спешили в эту ночь к ратуше, чтобы попрощаться с Домбровским. «В знаменитой «голубой комнате», — вспоминает один Из очевидцев, — мертвый Домбровский лежит на постели, обитой шелком. Домбровский в форме — в черном сюртуке, единственное украшение его одежды — галуны на рукавах. Свеча озаряет бледным светом его спокойное, белое как снег лицо, тонкий нос, небольшой рот и белокурую заостренную бородку. Два-три офицера молча сидят в темных углах комнаты, около кровати сидит капитан — он быстро рисует портрет покойного».

Похороны состоялись тоже ночью. Обернутое красным знаменем тело Домбровского при свете факелов медленно двинулось к кладбищу Пер-Лашез. На площади Бастилии, около колонны, сооруженной в честь взятия тюрьмы народом, процессию окружили коммунары, защитники баррикад. Они сняли тело погибшего с катафалка и на некоторое время положили у подножья колонны. Боевые соратники подходили к нему один за другим, чтобы под барабанный бой попрощаться со своим прославленным командиром. Все это было самым искренним выражением чувств и делалось как-то само собой, ибо в ту тревожную ночь никто не думал об организации траурной процессии и торжественных похоронах.

Наконец похоронный кортеж достиг кладбища. У тела покойного — его брат Теофиль, член Коммуны Верморель, офицеры из штаба Домбровского и частей, которыми он командовал, вокруг могилы двести национальных гвардейцев. Верморель произносит прощальную речь, полную любви и уважения к покойному. «Вот, — сказал он, — тот, кого обвиняли в измене! Один из первых он отдал свою жизнь за Коммуну. Что же делаем мы вместо того, чтобы подражать Домбровскому?! Поклянемся же, что уйдем отсюда лишь затем, чтобы умереть!»

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Человека, который много сделал при жизни, не забывают сразу даже его заклятые враги. Героическая смерть Домбровского не заставила замолчать продажных писак из версальского лагеря, не прекратила клеветнических нападок на него со стороны пресловутого «Отеля Лямбер». Едва ли не на следующий день после похорон родным и близким, друзьям и соратникам Домбровского пришлось вступить в нелегкую борьбу за его доброе имя, за добрую славу всех тех, кто встал на сторону Коммуны, кто был связан с I Интернационалом. Это стало необходимым потому, что реакция не только заливала кровью улицы Парижа, но и вела идеологическое наступление, заполняя прессу грязными инсинуациями о Коммуне и коммунарах. Реакционеры понимали, что самый жесточайший террор сам по себе не сможет уничтожить привлекательности тех великих идей, ради которых тысячи людей шли на баррикады.

45

Точнее, ворота Пуэн-дю-Жур, ведущие от Сен-Клу к центру города.