Страница 24 из 58
«В жизни многих людей, — писал далее Огородников, — бывают моменты […], приводящие их на распутье двух духовных дорог, двух противоположных идей о счастье человека. Года три тому назад обстоятельствами и я был приведен на это распутье: по приезде в Петербург из батальона[17] я начал сближаться с другою сферою, знакомою мне только, не скажу даже понаслышке, а интуитивно. Когда я обернулся назад, увидал глубокую пропасть, разделявшую мою еще кадетскую сферу[18], выработанную опекой «воспитателя русского юношества» Якова Ивановича Ростовцева, от сферы истины, ведущей человека к счастью, какое могут дать ему только свобода и его естественные священные права. Нечего было сравнивать, нечего было выбирать: нагота эгоизма и лжи — с одной стороны, светлая правда и любовь к человечеству — с другой стороны; ясно обрисовывались они на фоне мрачной тучи, проливающей слезы и кровь, с одной стороны, и розовой, лучистой зари — с другой стороны. Глубоко пожалел я о своих молодых годах […]. Принялся с энергией себя перевоспитывать: ведь труд не малый — из офицера царской службы и воспитанника Ростовцева сделаться человеком; ведь труд не малый — сбросить С себя цепи, позолоченные разными правами русского дворянина и насилиями русского офицера, и встать вровень с человечеством. Однако результаты были успешны».
Огородников учился в Академии генерального штаба одновременно с Домбровским, он состоял в руководимом им кружке генштабистов. Боясь, что дневник попадет в руки тюремщиков, Огородников был осторожен и редко называл фамилии своих товарищей, особенно когда речь шла о лицах, остающихся на свободе или еще находящихся под следствием. Влияние на него Домбровского подтверждается не только косвенно — приведенным текстом, но и прямым упоминанием его фамилии. В одной из записей дневника, относящихся к февралю 1863 года, пересказывая записку с новостями, полученными от одного из только что доставленных в Модлин польских повстанцев, Огородников писал: «Далее записка гласила, что Я. Домбровский — мой товарищ по военной Академии генерального штаба — расстрелян здесь, в Модлине. Но это неправда. Он был посажен в Десятый павильон Варшавской Александровской цитадели за месяц до отправки меня оттуда[19] […], и мне досконально известно, что его сюда пока еще не привозили». Прошло несколько месяцев, Огородников снова получил от польских друзей очередную сводку новостей. «Записка, — говорится в дневнике, — заканчивалась опровержением слухов насчет Я. Домбровского […]. Мой академический товарищ не расстрелян — ну, отлегло от сердца».
Огородников был русским. Но для него, как и для других русских по происхождению офицеров, входивших в военную организацию, освободительная борьба польского народа не была чуждым делом. Они сочувствовали свободолюбивым стремлениям поляков, готовы были прийти им на помощь. «Люблю я Польшу», — говорится в одной из записей дневника. А о первых впечатлениях от польской столицы, о влиянии этих впечатлений на формирование своих взглядов Огородников писал так: «И вот я в Варшаве; здесь жизнь привольнее. Посмотрите на эти лица — пасмурные, но вместе с тем просвечивающие какую-то тайную надежду, посмотрите на их сверкающие глаза — справедливой ненавистью и гордой надеждой […]. Они живут кипучей жизнью, это не та мертвенная, бледная жизнь Петербурга. Итак, я тоже начал жить… усвоил значение слов: гражданин и человек».
Панихиды в Повонзковском лагере и в Боровичах выражали чувство возмущения со стороны коллег казненных офицеров. Однако казнь вызвала возмущение и протест гораздо более широких кругов русской и польской общественности. Чувство оппозиционной России выразил в нескольких статьях «Колокол», используя при этом материалы, полученные через руководителей Потебневского общества. Домбровский участвовал, разумеется, и в организации кампании по выражению сочувствия казненным со стороны польского населения. Не без его ведома, наверное, конспиративная газета «Рух» опубликовала призыв: «Мы надеемся, что вся страна почтит панихидами этих мучеников» и сообщила, что 11 июля (29 июня) 1862 года состоятся многочисленные панихиды.
В конце июля военная организация при содействии штатских конспираторов размножила и начала распространять воззвание, озаглавленное «Духовное завещание поручиков Арнгольдта и Сливицкого, унтер-офицера Ростковского и рядового Щура, погибших мученической смертью 16 июня 1862 года в крепости Новогеоргиевске». Фактически воззвание не было написано казненными (Щур, кстати говоря, вопреки расчетам царских палачей перенес наказание шпицрутенами и после выздоровления был отправлен в Сибирь на каторгу). Текст воззвания подготовили в агитационно-пропагандистских целях их единомышленники, и наиболее вероятными его авторами являются Домбровский и Потебня.
Воззвание действительно написано в форме обращенного к солдатам политического завещания. «Мы погибаем, — говорится в нем, — но не погибла для вас надежда лучшей доли. Есть еще между вами много товарищей наших, трудящихся втихомолку для вашего блага: это ваши молодые офицеры. Общее несчастье соединяет вас с ними […]. Соединитесь с верою — с вашими офицерами: они поведут вас на утеснителей, они доставят вам свободу и благоденствие. Пусть кровь наша, готовая пролиться, скрепит ваш союз с нами — тогда мученичество наше не пропадет даром. Умираем с этой мыслью, не жалея; благословляем вас на святой подвиг…»
Воззвание было отпечатано большим тиражом и, вероятно, перепечатывалось позже, так как экземпляры его появлялись в разных местах до весны 1863 года. Домбровский и Потебня позаботились о том, чтобы воззвание в достаточном количестве имели все кружки военной организации. Командир 5-го стрелкового батальона (Варшава), например, в августе 1862 года препроводил начальству 23 экземпляра воззвания, принесенные ему подчиненными; в сентябре начальник инвалидной команды из Кутно представил 12 экземпляров; в ноябре командир Шлиссельбургского пехотного полка прислал из Калита 15 экземпляров; в январе 1863 года командир Вологодского пехотного полка из Люблина — 27 экземпляров и т. д. А надо иметь в виду, что попадала в руки властей лишь незначительная часть распространяемых воззваний. Каждое же из воззваний, которое оставалось у солдат, прочитывалось, как правило, не одним человеком, а читалось вслух для многих (грамотным тогда был только каждый пятый солдат).
Одним из самых людных перекрестков в центре старой Варшавы было, как и теперь, пересечение Ерозолимских аллей с улицей Круча. От старой улицы Видок, начинавшейся недалеко от этого перекрестка, сейчас ничего не осталось. Но на построенном позже угловом доме установлена мемориальная доска с надписью: «В этом месте находилась в 1862 году главная резиденция подпольного Центрального Национального Комитета — организатора январского восстания против царизма в 1863 году».
На улице Видок тогда стоял дом, в котором жили родственницы члена ЦНК Бронислава Шварце. В их квартире во второй половине 1862 года проходили почти все заседания руководящего органа конспираторов. Поблизости, в том же доме, располагалась подпольная типография, в которой печатались газета «Рух» и другие нелегальные издания. И в том и в другом месте на протяжении июля месяца Домбровский бывал неоднократно. Жил он в это время напряженной до предела жизнью, не зная ни сна, ни отдыха, в постоянных заботах об общем деле и тревогах за своих товарищей. «У нас, — писал он родственникам в Москву, — по-прежнему неспокойно; не знаем, что будет завтра, и думаем только о том, чтобы как-нибудь прожить сегодняшний день. Мне нездоровится, но сейчас гораздо легче, чем было перед этим. Служба моя идет кое-как, не знаю, как будет дальше, ну да бог даст будет еще лучше. Вообще столько перемен у нас, что ни за что ручаться нельзя, кому сегодня хорошо, завтра может быть плохо». Письмо Домбровского рассчитано на «недремлющее око» царской полиции, поэтому писать более внятно он не мог.
17
С декабря 1860-го по октябрь 1861 года Огородников учился в Академии генерального штаба, откуда был отчислен по болезни.
18
Огородников воспитывался в кадетских корпусах: Новгородском (1848–1855 годы) и Константиновском (1855–1858 годы).
19
Огородников был переведен из Варшавы в Модлин 17 сентября 1862 года.