Кто рискнет согрешить

Внизу живота появилось ощущение блаженства, а член совсем распрямился в промокших брюках.

– Для начала ты можешь сесть прямо в них на пол.

– Но пожалуйста…

– Маленького мальчика следует проучить! – Она обошла его сзади. Через мгновение со звонким щелчком расстегнулся левый наручник, затем и правый. Кольцо на ноге стало свободнее.

Какое-то время он стоял с опущенными по бокам руками, а затем медленно опустился на колени и сел прямо в образовавшуюся на голых досках лужицу. Мокрый материал облепил его промежность. По всему телу пробежала судорога.

– Я сел в мою лужицу, прямо в моих мокрых штанишках, – сказал он. -! Мамочка, что мне теперь делать?

Высокая «волчица» опять устроилась на деревянном стуле.

– Подойди и встань здесь, напротив меня.

Он пересек комнату на негнущихся ногах. Восхитительное чувство стыда окрасило его щеки. Он прямо-таки купался в нем, наслаждаясь полной свободой.

– А теперь наклонись.

Слезы побежали по его щекам, из носа потекли сопли. Он не стал вытирать их.

– Не надо, мамочка, ну пожалуйста!

– Ты здесь стоишь в мокрых штанишках. Ты только посмотри на это! – Она шлепнула его между ног. Его восставший член затрепетал. Едва не кончив, он закусил губу. – И эту крошечную штучку ты называешь пиписькой? Ты очень плохой маленький мальчик и должен быть наказан.

– Не бей меня, мамочка, пожалуйста, не надо! – Он распустил нюни, полностью войдя в роль и наслаждаясь ею.

Она схватила его за руку и дернула вниз, а затем ухватила его за ремень на спине. Он уткнулся носом в ее колени и на мгновение весь съежился в предвкушении.

Ее ладонь с силой опустилась на его ягодицы. Раз, другой, третий.

Беспомощно и блаженно раскорячившись у нее на коленях, сознавая, что видеокамера фиксирует каждую деталь его унижения, он наконец кончил прямо себе в мокрые штаны.

Когда последние судорожные дерганья прекратились, он свалился на пол. Его сперма стекала с влажного члена прямо на загубленный костюм. Грудь тяжело вздымалась. От духоты и нехватки воздуха по его гладко выбритым щекам бежал пот, так что, когда он утерся рукавом своего дорогого пиджака, тот моментально стал похож на грязную тряпку.

Он приподнял голову ровно настолько, чтобы поцеловать носок туфельки высокой женщины.

И тут она подняла руку и сбросила с лица волчью маску из латекса.

Черные влажные волосы были густо посыпаны белым порошком. Ее щеки, также покрытые слоем талька из маски, тем не менее разрумянились от жары. В глазах плясали веселые огоньки, а рот кривился в широкой, лукавой, почти щенячьей ухмылке.

– О мой Бог! – У него перехватило дыхание. Он рухнул спиной на пол и затих. Мокрый кремовый костюм от Армани облепил его бедра и промежность. – Господи!.. – Бен схватился за голову и, не сознавая ничего вокруг, свернулся клубком подобно зародышу во чреве матери.

Наконец чья-то рука – ее рука – тронула его за плечо.

Он еще больше втянул голову в плечи, как бы пытаясь спрятаться, и тихо заскулил.

– Бен!

– Я не могу поверить в это. – По его щекам текли слезы. Он чуть приподнял голову. Волна жара обдала его с головы до кончиков пальцев ног.

Героическим усилием воли, пытаясь сохранить достоинство, он поднялся на ноги и встал посреди голой мансарды. Беспомощно одернул смятый рукав пиджака. Его член безнадежно повис: унижение оказалось сильнее даже такого стимула. Он не отважился посмотреть в сторону своей бывшей жены.

Она произнесла вдруг неожиданно мягким тоном:

– Привет, Бен.

Он вскрикнул со страдальческим видом:

– Как ты могла так поступить со мной?

– И ты еще мне скажешь, что тебе это не понравилось?

– Конечно же, нет! Впрочем, ладно – да, понравилось. Но я же не знал, что это была ты!

Она прыснула со смеху. Но когда он поднял голову, ее улыбка стала грустной.

– Можешь взять себе копию на память, раз тебе это нравится.

– Что ты от меня хочешь, Кори? – Его лицо залилось краской. – Я согласен, что раздел имущества и все остальное после развода было улажено самым позорным образом. Но ведь не все от меня зависело, ты же знаешь. И я никак не мог подумать, что ты унизишься до шантажа.

– Мне не нужны деньги, – произнесла она холодно. Но затем она расслабилась, и он вдруг вспомнил, глядя на ее свежее, дышащее юностью лицо, что ей не больше двадцати двух лет.

Он попытался шагнуть ближе, но мокрые брюки напомнили о себе.

– Позволь мне пойти переодеться! – взмолился он. – Чего ты хочешь, Кори?

– Ничего! – Ее голос стал жестким. – Я прекрасно обхожусь без тебя в моей жизни. И буду жить еще лучше, если твоя мать перестанет совать нос в мою жизнь. Я полагаю, тебе придется порекомендовать ей не звонить мне и не приходить сюда, Бен. И ты должен порекомендовать ей это очень и очень строго. Понятно тебе?

Несколько часов спустя Надя закрыла свой магазинчик и вернулась в квартиру Кори. У входа она встретила Шеннон, и они вошли вместе.

– Монтаж из лучших моментов, – сказала Кори, положив на стол видеокассету без наклейки. – Здесь минут десять действительно забойного материала.

– Уже смонтировано? – усомнилась Шеннон. Она размяла пальцы, затекшие от долгого держания камеры.

– Ну, знаешь… – Кори выглядела слегка смущенной. – Я вымарала его лицо на этой кассете, ладно?

Надя удивленно подняла темно-рыжую бровь.

– Понимаешь, с Беном у меня больше не будет проблем. Я думаю, он и без того достаточно натерпелся. – Лицо Кори стало жестким. – А вот эта кассета не для Бена. Она – для Патриции.

И подруги понимающе переглянулись. Шеннон сказала:

– Ты права, эта кассета лучше подходит для наших целей. Надя, теперь дело за тобой.

– Алло? Это «Конвей-холл»? Простите, вы не можете мне помочь? Я слышала, что миссис Патриция Брайт будет читать лекцию… Да, в Обществе женской благотворительности, так, все верно, видеопрезентация. Не подскажете, когда она будет? Двадцать четвертого, значит, в этот вторник, правильно? В семь тридцать. Большое вам спасибо.

Надя Кей пересекла Ред-Лайон-сквер, залитый лучами заходящего солнца, и подошла к главному входу в «Конвей-холл». На ней было легкое платье из хлопка от Лоры Эшли и босоножки на плоской подошве, в руках сумочка зеленой кожи, на лице – скромный и элегантный макияж.

Женщина в дверях главного зала автоматически улыбнулась ей, но потом даже не взглянула на нее. Надя стерла улыбку с лица. Ряды деревянных стульев быстро заполнялись. Патриция Брайт и еще две женщины сидели на сцене. Звуки спора на пониженных тонах насчет того, куда поставить цветной широкоэкранный монитор, доносились до собравшихся.

Надя, выглядевшая как типичная представительница среднего класса и одетая достаточно хорошо, чтобы быть главой какой-нибудь благотворительной организации, прошла вперед вдоль ряда стульев мимо видеомагнитофона, установленного рядом со сценой.

Не оглядываясь по сторонам, она вынула предназначенную для показа видеокассету из картонной коробки, стоящей на стуле, сунула ее в свою сумочку, а на ее место положила такую же кассету без наклейки. А затем села в сторонке через пять стульев дальше по ряду. Никто не сказал ей ни слова и даже не взглянул в ее сторону.

Часы отсчитывали минуты до семи тридцати.

Подошла какая-то женщина в бледно-розовой кофте, поколдовала над аппаратурой и снова отошла. Затем она вернулась с моложавой шатенкой. Обе склонились над видеомагнитофоном. Одна из них достала кассету и вставила в аппарат, который со скрипом заглотнул ее. Молодая кивнула, и затем обе ушли.

Семь тридцать. Двери зала закрылись. Надя на глазок прикинула количество присутствующих. Примерно сто – сто двадцать женщин среднего класса, некоторые были одеты даже лучше самой Патриции Брайт.

Надя сидела, даже не пытаясь заставить себя слушать нескончаемые введения, представления и вступительное слово Патриции о бедняках Мехико.