Страница 7 из 57
Первичные корни — трудовые крики — еще не представляли из себя того, что принято называть познанием. Взятые в отдельности, они служили для призыва и собирания работников, для их ободрения в работе, для регулирования ритма работы, — но лишь в минимальной степени были пригодны для передачи накопленного трудового опыта от человека к человеку и от поколения к поколению.
Потребность в такой передаче породила техническое правило — элементарную форму собственно познания.
Это произошло тогда, когда производство стало усложняться, и отдельные его процессы утратили свою первобытно-элементарную простоту, при которой каждый из них мог выражаться всего одним словом-понятием. Они распадаются на целые ряды различных последовательных действий, ряды более или менее длинные.
Если в таком ряду всякое действие обозначается отдельным словом, то цепь этих слов, взятых в той же самой последовательности, образует познавательную схему трудовой операции или техническое правило. Схема запоминается, заучивается от одного к другому, и становится организующей формой для дальнейшей практики. Напр., техническое правило о добывании огня должно было в первобытной группе сохраняться в виде ряда слов-понятий, обозначающих следующие действия (которые в современном языке могут быть выражены лишь довольно сложными словесными комбинациями): взять куски дерева, тереть их один о другой, подложить сухих листьев, получить огонь, раздувать его, прибавить сухих ветвей, и т. под. Разумеется, такая идеологическая форма могла получиться только уже тогда, когда значительно усложнилось самое производство, и соответственно этому возросла численность словесных знаков, и их детализация.
Основная метафора чрезвычайно обогатила и усовершенствовала подобные зародышевые схемы, так как она ввела в цепь их последовательности также действия, происходящие вне человека — изменения в материале его труда при самом производстве, изменения в среде, с которыми должны быть связаны различные фазы работы, и т. д. То же самое правило добывания огня может тогда включить указание на то, что от трения дерево задымится, и вслед за этим надо прибавить сухих листьев и раздувать, а затем разгорится огонь, после чего надо подкладывать уже сухих ветвей и большие куски дерева. Для земледелия, даже самого примитивного, необходимо знать, что, положим, начинать посев следует лишь тогда, когда в движении солнца на небе происходят такие-то изменения, а в состоянии атмосферы — такие-то… Если же вся запоминаемая цепь слов выражает действия, протекающие во внешнем мире, то перед нами, очевидно, будет зародышевое описание природы.
Но и дойдя до этой ступени, познание по-прежнему имеет насквозь практический характер. Даже в форме описания природы, коллективный опыт сохраняет лишь то, что жизненно важно для людей, для их трудовой деятельности. Обыкновенно, и в самой цепи примитивного «описания» последнее звено, к которому тяготеют остальные звенья, это указание на какие-нибудь человеческие действия, т. е. в сущности практически-руководящее правило или совет. Напр.: солнце заходит, наступает мрак, хищники выходят на добычу, люди собираются в пещерах и зажигают костры у входов. Подобные сочетания образов окружающей среды с завершающими их связь указаниями на человеческую практику — все равно в форме ли делового совета, или повествовательного сообщения о поступках какого-нибудь героя — являются самой обычной составной частью народной поэзии[9]. А народная поэзия была повсюду складом примитивного познания, из всех сохранившихся идеологий она всего ближе стоит к его доисторическим истокам.
Цель всякого социально-трудового процесса есть удовлетворение той или иной потребности коллектива. Цель эта и составляет объединяющий момент различных действий, перечисляемых в техническом правиле. На своей зародышевой стадии техническое правило могло не заключать в себе ее особого, формального обозначения: заключительные действия в цепи перечисления достаточно сами по себе указывают на их общую цель, а ее отношение к интересам коллектива вовсе не нуждается в обозначении, потому что оно является постоянным для всех технических правил: в жизни первобытной родовой коммуны нет таких интересов и потребностей, которые были бы «индивидуальными», вся она в своей практике и в мышлении выступает как единый организм.
Но когда производственный процесс усложняется, и в выполнении одной и той же трудовой задачи отдельные операции выполняются различными членами группы, тогда естественно и необходимо цель труда дифференцируется в мышлении людей, обособляется от обозначения частичных актов труда, к ней направленных, и техническое правило принимает более развитую, более полную формулировку. Его схема становится именно той, какая и для нас остается наиболее обычна: «чтобы достигнуть таких-то и таких-то результатов, надо делать то-то и то-то». На этой схеме и основывается с тех пор все усвоение людьми коллективного технического опыта, и из нее исходит все развитие науки. При достаточном анализе ее можно открыть под оболочкой любого, хотя бы самого абстрактного научного закона.
Действительно, все содержание науки, весь смысл ее законов сводится, в конечном счете, к тому, чтобы создавать возможность предвидения и планомерного вмешательства в ход явлений, — т. е., опять-таки устанавливать связь между целями — и практическими средствами. В так называемый «чистой» науке целью становится самое «предвидение», самое знание связи фактов: тогда любая формула закономерности представляется в таком виде: чтобы точно предусматривать ход процессов определенного типа, надо прежде всего осуществить — на деле или только мысленно — такую-то комбинацию условий, с такими-то получающимися при ней результатами; и эту, упрощенную комбинацию надо брать за основу дальнейших расчетов.
Напр., если дело идет о превращении механического движения в теплоту, то для правильного предвидения надо сначала мысленно реализовать такие условия, при которых вся энергия движения двух сталкивающихся тел переходила бы целиком в их нагревание, не растрачиваясь ни на изменение их формы, ни на другие побочные действия, — и тогда надо мысленно замещать каждые 42 миллиона эргов кинетической энергии одной большой калорией теплоты.
Что касается «мысленного» характера выполняемых при этом процессов, то, как мы уже знаем, с точки зрения человеческой активности — тут нет существенного различия от технически-трудовых процессов: первые представляют жизненное сокращение последних. Следовательно, мышление отнюдь не выходит здесь из рамок той схемы, которая характеризует «технические правила» — особенно если принять во внимание, что «предвидение» не есть вполне самостоятельная и отдельная жизненная цель, но только цель промежуточная — средство к планомерному техническому воздействию на явления природы.[10]
Таким образом, познание, возникшее из технически-трудовых элементов, и во всем дальнейшем своем развитии не изменило своей практической природе. Она была только затемнена впоследствии новым идеологическим явлением — фетишизмом.
Прогресс техники и познания устраняет в ряду веков ту первичную неопределенность идеологических элементов, которая позволила человеческой речи и мышлению приобрести универсальный характер. Он дифференцирует слова-понятия сообразно растущей сложности производства, орудием организации которого они служат. Но в то же время он дифференцирует и людей. Отсюда возникают новые глубокие изменения в идеологической жизни.
Обособление организаторов и исполнителей в трудовой системе, а затем специализация тех и других на различных частных, все более суживающихся и все более разнообразных функциях, такова сущность той дифференциации людей, которая характеризует историческую культуру вплоть до эпохи машинного производства. Человек обособлялся от человека силой специализации, а затем силой конкуренции, и становился «отдельной личностью», самостоятельным центром интересов и стремлений, воплощением которых была — частная собственность. Индивидуализм создавал перегородки между людьми, единство общественного бытия скрывалось за оболочкой внешней независимости и борьбы отдельных предприятий.
9
См. напр., в «Рамаяне» великолепное описание периода дождей в рассказе царя Дасарата, заканчивающееся изложением плана его охоты (кн. II, песня 11, изд. Гольцмана, русск. пер. Роменского, стр. 103). Место не позволяет мне приводить здесь примеры, но всякий легко их найдет и в Калевале, и в Одиссее, в иранском эпосе, и т. д.
10
О «технической» сущности научных законов подробнее см. в сборнике «Очерки философии коллективизма,» — ст. А. Богданова «Философия соврем. естествоиспытателя», §§ 29–33.