Эмпириомонизм

Сам Авенариус оказывается не в состоянии строго выдержать ту точку зрения, на которую он стал благодаря непригодной абстракции «абсолютного сохранения системы». Между тем как во всей почти своей работе он видит в ходе жизненных колебаний только «уменьшение жизнесохранимости» и «поддержание (Behauptungen) системы среди таких уменьшений», в главе о «конгрегальных системах» (коллективностях, как, например, семья, общество) у него выступает неожиданно «увеличение жизнесохранимости» («Kritik der reinen Erfahrung». Bd. 1. S. 165):

«…Je mehr sich die Teilsysteme im Si

(«Чем более самосохранение частичных систем (например, отдельных личностей. — А.Б.) совершается в таком направлении, что они взаимно увеличивают свою сохранимость, тем благоприятнее условия для сохранения всей системы»[32]).

В оправдание своей мысли, что всякая жизнеразность означает непосредственную неприспособленность системы, Авенариус указывает на некоторые конкретные факты. Но факты эти частью неверно истолкованы, частью говорят против мнения Авенариуса.

Все те случаи, когда жизненной системе доставляется слишком много «питания» при сравнительно нормальной «работе» и когда она вследствие этого расстраивается, оказывается неприспособленной, — все эти случаи не имеют прямого отношения к вопросу. Мы уже указали, что доставка питания совсем не то, что его ассимиляция, и не может рассматриваться как одна из двух сторон жизненного равновесия; когда доставляемое извне питание не ассимилируется тканями, то оно остается в них как инородное тело, в виде, например, жировых отложений и, стесняя жизнедеятельность тканей, легко может вести к их атрофиям и перерождениям; но при этом дело будет идти именно о чрезмерной растрате энергии живыми тканями, благодаря хронически действующему вредному влиянию, а не о чрезмерной ассимиляции. А когда ассимиляция повышенного питания удается и не покрывается повышенными затратами, тогда наблюдаются только явления роста, в которых нельзя видеть неприспособленности.

Частный случай такого же рода представляет проводимый Авенариусом психиатрический пример — маниакальная экзальтация и мания. При них главное физиологическое явление — это гиперемия мозга, «also ein zuviel an Ernahrung» («стало быть, излишек в питании»), замечает Авенариус. Но в том-то и дело, что гиперемия означает лишь усиленную доставку питания, а не его повышенную ассимиляцию, и термин «питание», взятый в его вульгарном значении, явным образом спутывает мыслителя. Происходит ли действительная ассимиляция той массы сырого материала, которая при мании доставляется мозгу кровеносной системой, или, напротив, нервными клетками приходится затрачивать массу энергии, чтобы только освободиться от загромождающего ткани и стесняющего их жизнедеятельность неусвоенного материала? В ответе на этот вопрос вряд ли возможны сомнения — всякая живая клетка может ассимилировать питание лишь в ограниченных размерах, а тем более нежная ганглиозная клетка головного мозга, да еще при таком неблагоприятном условии, как длительное увеличение внутричерепного давления.

Но этот пример при ближайшем анализе еще более очевидным образом говорит против Авенариуса. В начале развития маниакальной экзальтации, пока гиперемия еще не очень сильна и клеткам удается ассимилировать избыточное питание, организм проявляет временное повышение жизни, патологический характер которого обнаруживается лишь в дальнейшем; вначале дело сводится только к некоторому приятному возбуждению, которое сопровождается скорее повышением, чем понижением физического здоровья; жизненная упругость тканей возрастает, мускульная сила увеличивается, общий вид человека улучшается; все это, и особенно хорошее самочувствие, свидетельствует о том, что перед нами — некоторое возрастание непосредственной приспособленности, а не ее уменьшение. Между тем вопрос заключается именно в непосредственном, прямом значении данной жизнеразности; если же затем выступают яркие явления настоящей болезни — неприспособленности, то ведь и жизнеразность изменяет свой знак — из положительной переходит в отрицательную: нервная ткань уже не может справляться с массою материала, приносимого кровью, и он нарушает всю ее жизнедеятельность, да кроме того, громадное количество энергии тратится на бесчисленные импульсивные движения, в результате которых вся система еще отравляется возникающими в чрезвычайно увеличенных размерах продуктами жизненного распада функционирующих тканей. Словом, пока ассимиляция преобладает, жизнь непосредственно повышается, когда получает перевес дезассимиляция — жизнь падает. С точки зрения Авенариуса, совершенно нельзя объяснить состояния больного на первых стадиях маниакальной экзальтации.

Наибольшее значение Авенариус придает тому общему факту, что недостаток работы ведет к вырождению и гибели форменных элементов. Но здесь достаточно небольшого анализа, чтобы увидеть коренную ошибку. Ткани, которые недостаточно работают, как указывает сам Авенариус, атрофируются, т. е. во всяком случае теряют энергию, следовательно — «питаются» недостаточно, ассимилируют меньше, чем дезассимилируют (самое слово «атрофия» означает недостаток питания). И это вполне понятно: работа есть необходимый физиологический стимул питания, и вообще ассимиляции; ткань, которая очень мало работает, еще меньше питается, и оттого-то она не растет (как было бы при действительном перевесе «питания»), а уменьшается и становится дряблой. Отложения жира, которые при этом большей частью получаются, отнюдь не означают излишка ассимиляции: это инородное тело для ткани.

Несомненно, что бывают случаи, когда продолжительный перевес ассимиляции ведет к кризисам и даже гибели жизненной системы; но и эти факты при ближайшем исследовании не подтверждают взгляда Авенариуса. Дело в том, что до тех пор, пока ассимиляция действительно преобладает, организм благоденствует. Поворот в состоянии организма совпадает с поворотом жизнеразностей. После ряда лет привольной жизни наступает пресыщение или сплин. Является хроническое сжатие мелких сосудов — судорожное состояние вазомоторной системы: затрачивается масса нервной энергии на это повышение иннервации бесчисленных кольцевых мускульных волокон, окружающих мелкие сосуды, и в то же время уменьшается поверхность, через которую происходит питание тканей. Положительные жизнеразности сменяются отрицательными — «благо во зло обратилось». Но пока превращение не произошло, оно было все-таки «благом», а не «злом»[33].

Таким образом, мы должны строго различать жизнеразность положительную, которая имеет непосредственно прогрессивное значение для жизни, и «отрицательную», значение которой непосредственно регрессивно. Косвенное, а вместе с тем и конечное значение той или другой может быть и иное: повышение энергии системы может вести за собою нарушение стройности ее функций, а понижение энергии — восстановление этой стройности; но тогда это и выражается в случаях первого рода — последующим понижением энергии системы, в случаях второго рода — наоборот. Но и в таких колебаниях приспособленности непосредственное жизненное значение жизнеразностей остается все то же, положительное или отрицательное, соответственно их знаку — плюс или минус.

Вопрос о жизнеразностях положительных и отрицательных в настоящий момент интересует нас лишь постольку, поскольку возможно установить определенную и необходимую связь с «непосредственными переживаниями». При этом, само собой разумеется, дело может пока идти только о самых общих выражениях зависимости.

Всем без исключения переживаниям свойственно то, что психофизиологи называют обыкновенно «чувственным тоном» и что Авенариус обозначает термином «аффекционал» — окраска удовольствия и страдания[34]. Окраска эта имеет явно количественный характер: удовольствие, страдание, находимые в данном переживании, могут быть «больше» или «меньше», различие же между «удовольствием» и «страданием» есть различие алгебраического знака: как величины положительная и отрицательная, удовольствие и страдание, соединяясь в поле психического опыта, взаимно уменьшают или уничтожают друг друга.

32

Надо заметить, что глава о «конгрегальных системах» как-то выделяется в «Критике чистого опыта»: в то время как остальные части работы имеют сильно выраженную неоламаркистскую окраску, в этой главе преобладает дарвинистическая точка зрения. К сожалению, идеи, намеченные в этой главе, слишком мало применяются в остальной работе.

33

Здесь, следовательно, причина кризиса не прямо в положительных жизнеразностях, а в изменившемся мало-помалу на их почве строении системы, которая, наконец, оказывается дисгармоничной. Это «явление вполне одного типа с общими кризисами капиталистического производства. Рост производительных сил есть факт, вообще говоря, благоприятный для жизнесохранимости общества, как и возрастание энергии центрального нервного аппарата — для его жизнесохранимости. Но, совершаясь не гармонически… рост производительных сил может вызвать такое изменение во внутренних отношениях системы, которое является причиной последующих громадных растрат общественно-трудовой энергии, растрат совершенно непроизводительных. Так же обстоит иногда дело с накоплением энергии в отдельной психической системе» («Познание с исторической точки зрения», с. 20–22, примечание).

34

Так называемый «безразличный чувственный тон» есть, очевидно, лишь предельная величина, где удовольствие, уменьшаясь, переходит в начинающееся страдание или обратно («Indifferenzpunkt» Вундта).