Страница 53 из 85
Но когда я понял, что не только Россию и Германию в Европе, но и Россию и Японию в Азии поссорили и стравили на ровном, собственно, месте по примерно одной технологии; когда я это понял, я просто тупо посмотрел на себя в зеркало...
И поймал себя на том, что невольно — извечным национальным жестом — чешу затылок, или, как говорят на Украине, «чухаю потылыцю»...
Удивительно, но целые академические институты в СССР и «Россиянин» за сто лет, прошедших после войны, так этого и не выявили. Я знаю только одного нестандартно мыслящего (собственно, действительно мыслящий человек всегда мыслит нестандартно) историка-профессионала, Василия Элинарховича Молодякова, автора изданной тоже в 2004 году отличной монографии «Несостоявшаяся ось: Берлин — Москва — Токио», который смотрит на проблему здраво и профессионально (в основном, правда, в более поздней ее постановке в 20 — 30-е годы).
А монографии типа «юбилейной», написанной Шацилло? Что ж, при обилии фактов достаточно не там и не на том поставить акценты, не учесть мелкие, вроде бы, нюансы... И выводы оказываются сомнительными, а оценки — смещенными. Причем иногда — грустно-забавным образом.
Так в книге Вячеслава и Ларисы Шацилло «Русско-японская война. 1904 — 1905» приведен портрет лощеного капитана 2 ранга в парадной форме. Рядом — пояснение: «Великий князь Кирилл, погибший при взрыве «Петропавловска»...
Но ведь Кирилл — в отличие от адмирала Макарова и художника Верещагина — не погиб (потом на флоте намекали но то, что некое вещество не тонет).
А откуда я об этом знаю? Да хотя бы из книги Вячеслава и Ларисы Шацилло «Русско-японская война. 1904 — 1905», где на странице 220-й можно прочесть следующее: «Через полторы-две минуты... «Петропавловск» скрылся под водой... Моряки на шлюпках с «Полтавы», «Аскольда», «Гайдамака» и эскадренных миноносцев спасли из воды 80 человек, в том числе командира броненосца капитана 1 ранга Н.М. Яковлева, капитана 2 ранга великого князя Кирилла Владимировича...»
Н-да... Вот уж как хочется авторам добавить к портрету августейшего прохвоста хоть немного «героического» глянца... Хотя бы — на хорошего качества глянцевом бумажном листе фотоиллюстрации.
Однако, так или иначе, война состоялась, и Россия ее проиграла, а Япония выиграла.
Глава 8
Почему победила Япония и еще кое о чем...
Почему победила Япония?
Мы уже говорили о значении для судьбы страны национального характера ее народа. Так вернемся к вопросу о национальном характере японцев еще раз... И для начала вспомним, как на протяжении веков относились в Японии к образованию.
Уже в середине XVII века в Японии была развита сеть храмовых школ, где обучали грамоте, счету и ручному труду детей ремесленников, богатых крестьян и... бедных самураев. Богатые самураи образовывались тоже, но — за собственный счет.
То есть традиции массового образования и вкус к нему возникли в Японии очень давно. Но расцвет начался только после «революции Мэйдзи», когда в 1872 году была проведена школьная реформа и был принят закон об обязательном всеобщем образовании при единой централизованной системе его.
Не просто провозглашался, а широко внедрялся в жизнь японской массы принцип «Ни одного человека без образования, ни одной деревни без школы!» И это была не чахлая система церковноприходских школ России, введенная с 1884 года, — не говоря уже о том, что обязательным всеобщее образование стало в России лишь при Советской власти.
В 1872 году японский школьный устав наметил три типа школ: начальные, средние и высшие (среди них — мужские и женские, общеобразовательные и профессиональные, «тупиковые» и готовящие к продолжению образования).
В 80-е годы XX века один из создателей фирмы «Сони» Акио Морита писал, что интерес к образованию возник в эру Токугавы и что даже необразованные родители — крестьяне и торговцы — понимали значение образования для своих детей. Если школа была рядом и ребенок был способным, они посылали его учиться. И тот же Морита сообщает, что плотность школ в Японии конца XX века примерно та же, что и во времена Токугавы и Мэйдзи. Точно не знаю, но думаю, что это — абсолютно беспримерный факт в истории мира.
И это была, подчеркиваю еще и еще раз, политика государства! Не пролетарского, не народоправного, а феодального, самурайского, буржуазного! Благословенна все же страна, «верхи» которой имеют на плечах не разожравшиеся хари или тупо-постные физиономии, а неглупые головы.
Итак, говоря о Японии, можно говорить о вековых традициях народного образования. А вот в Китае — по компетентному свидетельству Сунь Ят-сена — даже в конце XIX века «поддержание невежества народных масс составляло постоянную заботу китайского управления». Политика, как говорят математики, «с точностью до наоборот».
Царская Россия тут от цинского Китая если и ушла, то не очень-то далеко.
В пореформенной Японии, не скрываясь, ориентировались на пример Германии. Раздробленная на «королевства» и «курфюрстшества» Вестфальским миром 1848 года, Германская империя вступила на политическую арену новейшей истории как объединенная держава германского народа под гром победы над французами при Седане. И эта победа — по меткому крылатому выражению — была обеспечена не только немецким унтером, но и немецким сельским учителем...
Теперь история возвышения нации силой умной политики «верхов» по отношению к массовому просвещению «низов» своеобразно преломлялась и повторялась в Японском островном государстве.
Генерал-оружейник Федоров (я на него сошлюсь еще позднее) был удивлен, наблюдая нравы японской армии. Он писал: «Я с завистью смотрел на ту непринужденность, какая была в отношениях между японским солдатом и офицером в минуты отдыха. Не замечал я ни забитости, ни запуганности, которые всегда проскальзывали в царской армии не только в отношении солдата к офицеру, но даже и низшего командного состава к высшему».
Из «глухой аграрной изоляции» — по выражению Акио Морита — в последней трети XIX века Япония поднялась до положения крупнейшей военной и индустриальной державы Азии при жизни всего одного поколения.
Почему?
Не потому ли, что будущий рывок Японии был — как это ни странно — заложен в начале эры Токугавы? Тогда, когда сегуны играли в жизни страны роль активную и положительную.
Создавая единую Японию, отшлифовывая свой национальный характер, японский народ (да и, отдадим им должное, его феодальные лидеры) обогащал этот характер массовой тягой к знаниям и уважением к знанию. У прекрасного и недооцененного нашего писателя-демократа Глеба Ивановича Успенского в «Нравах Растеряевой улицы» есть четырехстраничный рассказик «Книга» о несчастном мальчике Алифане, который проникся страстью к книге и вместе с героем ее — мореплавателем капитаном Куком — «утонул в трясинах растеряевского невежества», «раскритикованный в пух и прах... даже собаками».
«Что у тебя руки чешутся: все за книгу да за книгу? Она ведь тебя не трогает, — предостерегали и поучали «заблудших» растеряевские обыватели. — Дохватаешься до беды... вон Алифан читал-читал, а глядишь — и околеет как собака...»
В Японии этот сюжет вряд ли когда-либо и где-либо был возможен.
Вот еще одна зарисовка с натуры, сделанная рукой большого писателя... Уже не раз поминавшийся мною Чехов писал о японском консуле на Сахалине и его секретаре так: «Вне дома они ходят в европейском платье, говорят по-русски очень хорошо; бывая в консульстве, я нередко заставал их за русскими или французскими книжками; книг у них полон шкап. Люди они европейски образованные, изысканные, вежливые, деликатные и радушные. Для здешних чиновников японское консульство — хороший, теплый угол, где можно забыться от тюрьмы, каторги и служебных дрязг и, стало быть, отдохнуть».
Но кой же черт, спрашивается, мешал русским чиновникам, живя на собственной, родной, русской земле, устраивать свой теплый угол, с собственными «шкапами» книг, а не пустых бутылок?