Страница 5 из 80
— А как долго вас не было дома?
— Около трех часов.
— И этого времени хватило, чтобы…
— Она еще проглотила веронал. Целых двенадцать таблеток.
— А сколько лет госпоже Бруммер?
— Тридцать четыре. — Она свернула еще один кусочек мяса, бросив сало бедному псу. Он хотел его поймать, но промахнулся.
— Почему она это сделала? — спросил я.
— Не знаю. Этого никто не знает.
— Они жили с мужем счастливо?
— Лучше не бывает. Он носил мою Нинель на руках. Денег достаточно, забот у нее не было никаких. Я не понимаю, я не в состоянии это осознать…
Дверь отворилась, и вошел полицейский, который смотрел мой паспорт:
— Кофе еще остался, бабуля?
— Сколько вашей душе угодно. Кофейник стоит вон там. Возьмите сахар и молоко…
— Мы только что связались по телефону с больницей, — приветливо сказал он, наливая полную чашку. — Господин Бруммер возвращается домой.
— А госпожа? — Губы старой женщины задрожали. — Что с ней?
— Врачи пытаются ее спасти при помощи специальной камеры с кислородом и кардиозола. Это для сердца.
— Боже милостивый! Только бы она выжила!
— Главное, чтобы она ночь продержалась, — сказал полицейский и вышел в холл.
Собака, словно все поняв, опять начала скулить. Мила, с трудом присев на негнущихся ногах, погладила ее по животу. Она заговорила с ней на своем родном, богатом согласными звуками языке, но Пуппеле продолжала скулить, а на кухне все еще стоял запах газа.
4
За прошедшие полчаса Мила приготовила ужин. Уже была готова красная капуста и картошка.
Зазвонил телефон.
Старая женщина быстро сняла трубку маленького белого аппарата, висевшего на кафельной стене рядом с дверью:
— Слушаю вас. — Она слушала и делала трудные глотательные движения, прижав руку к отдававшему болью желудку. — Все поняла, достопочтенный господин. Сейчас пойду накрывать на стол.
Все это длилось довольно долго. Мне очень хотелось уйти, но я не знал куда.
Вернуться в комнату, которую я снимал, с одной маркой и тридцатью одним пфеннигом в кармане не отваживался. Единственная моя надежда была связана с Юлиусом Бруммером. Я продолжал цепляться за эту надежду.
Мила уже давно поняла, как обстоят мои дела.
— Здесь еще водитель, — доложила она. — Вы приказали ему прийти, уважаемый господин. Он уже давно ждет. — Она мне приветливо кивнула и вновь прильнула к трубке. — Хорошо, я скажу ему. — Она повесила трубку и заспешила к столу, где принялась устанавливать на поднос посуду и столовые приборы. — Вы можете пойти вместе со мной.
— Мне бы не хотелось мешать господину Бруммеру во время еды.
— У нас другие порядки, а по средам тем более. Слуг в этот день нет, и прислуживаю я… Пиво надо не забыть.
Она достала из холодильника две бутылки и поставила их на поднос. Затем она нагрузила поднос посудой с едой и понесла его к лифту, связывающему кухню со столовой. Мила нажала на одну из кнопок, и лифт шумно пошел вверх. Старая кухарка сняла фартук, и мы вышли из кухни. Спотыкаясь, за нами последовала старая собака.
В холле уже никого не было. Кто-то прикрыл окна и входную дверь. Полицейские и репортеры исчезли, оставив свидетельства своего пребывания в виде множества грязных следов на ковре, полных окурков пепельниц, а также пустых кофейных чашек. В холле было холодно, от дождя он наполнился сыростью.
По лестнице мы поднялись на первый этаж. Под скрип деревянных ступеней я рассматривал темные картины, висевшие на стенах. Я немного разбирался в живописи — несколько лет назад я имел дело с картинами. Было очень похоже, что «Крестьяне» Брейгеля — оригинал. Рядом висела копия «Сюзанны» Тинторетто. Бородатые старцы сладострастно поглядывали на молодую девушку с крутыми бедрами и высокой грудью, стыдливо смотревшую в сторону небольшого пруда…
Полуслепая собака плелась за нами по коридору, в который выходило множество дверей.
Третью дверь Мила отворила. Это была просторная столовая. На шелковых обоях в серебряных и светло-зеленых тонах были изображены листья и вьющиеся растения. На окнах висели тяжелые темно-красные гардины. В центре стоял старинный стол в окружении дюжины антикварных стульев. Низкие буфеты у стен были украшены ажурной резьбой. В отличие от холла здесь было очень тепло. Я смотрел, как Мила сервировала торцевую часть огромного стола, покрытого тяжелой камчатной скатертью. Она поставила серебряный канделябр, зажгла семь свечей и погасила люстру. Помещение погрузилось в теплый полумрак. Старая кухарка открыла стенную панель, прикрывавшую лифт. Неся блюда с едой к столу, она сказала:
— Раньше столовая была внизу. Там у нас сейчас переговорная комната. Лифт тоже новый. Пока еда окажется на столе, она уже успевает остыть…
Старый боксер хрипло залаял и поплелся ко второй двери, которая сразу отворилась. Вошел незнакомый мужчина. Пламя семи свечей озарило черный двубортный костюм, белую рубашку и серебристый галстук. Человек был совершенно лысый, очень большого роста и очень толстый. При всей своей тучности он почти грациозно передвигался на своих маленьких ножках в изящных туфлях. Он вплыл в столовую наподобие огромного воздушного шара, который, ударившись о пол, тотчас же должен был устремиться ввысь.
У мужчины был круглый череп, низкий лоб и здоровый, розоватый цвет лица. Маленькие водянистые глазки были прикрыты жирными веками, над женственным ртом топорщились пшеничного цвета усы. Собака жалобно заскулила. Толстый великан погладил ее:
— Да, Пуппеле, да… — Он выпрямился. — Господин Хольден? Добрый вечер, я Бруммер. — Рука у него была маленькая и мягкая. — Извините, что заставил вас так долго ждать. Вы уже, наверное, знаете, что здесь произошло.
Он говорил быстро и производил впечатление владеющего собой сильного человека. На вид ему было лет сорок пять.
— Господин Бруммер, — сказал я, — позвольте выразить вам мое искреннее участие. Вряд ли это удачный момент для моего визита. Может быть, мне прийти завтра?
Юлиус Бруммер покачал головой. Я заметил, что он беспрерывно двигает челюстью, — у него во рту была жвачка. Все сказанное мной он пропустил мимо ушей и спросил:
— Вы голодны, господин Хольден?
Я кивнул. От голода у меня уже кружилась голова.
— Еще один прибор, Мила.
— Слушаюсь, мой господин.
— Не нужно делать кислую мину, господин Хольден. Чем мы поможем моей жене, если откажемся от еды? Больше, чем меня, это дело не касается никого. Я люблю свою жену. Мы были счастливы, не так ли, Мила?
— Еще бы, мой господин… — Старая кухарка мучительно сглотнула, сервируя второй прибор. Бруммер подошел к ней и прижал к себе ее седую голову. — Почему она это сделала? Почему?
— Этого никто не знает, Мила. — Его голос звучал тепло. — Меня к ней еще не пускают. Но я выясню, что произошло, поверь мне!
— А вдруг она умрет, мой господин, вдруг наша Нина умрет?
Он властно покачал головой, что означало: она не умрет.
От этого его движения головой исходила необъяснимая сила. Мила заворожено смотрела на него. Этот человек был для нее воплощением силы и спокойствия.
— Я приготовила для вас шпигованную говядину с красной капустой, — с трудом проговорила она.
— С салом?
— Вы просили с салом.
Он поднял крышку блюда для мяса:
— Четыре штуки?
— Я по ошибке сделала еще две для госпожи…
— Ну да ладно, к тому же у нас сейчас господин Хольден.
— Я глупая старая баба, мой господин.
— Добрая Мила, ты лучше всех, — сказал Юлиус Бруммер.
Это был тот самый Юлиус Бруммер, смерть которого, соблюдая все меры предосторожности, я стал готовить сегодня, когда, спустя три четверти часа, начал писать эти строки: я ненавижу его сильнее, чем кто-либо еще на этом свете может ненавидеть другого человека…
5
— Вот лучшее пиво в мире. Я имею в виду «Пльзеньское». — Тыльной стороной ладони он вытер пену с губ. Наконец-то мы остались с ним вдвоем. — Разлито на пивоварне. Мне поставляют его ящиками. Видите на этикетке серп и молот? Прямо из Праги. Красные тоже могут варить пиво.