Воронята (ЛП)

Блу ужасно любила своего отца, учитывая, что она его никогда не встречала.

Где-то в глубине дома закрылась дверь, и затем было еще немного ночной тишины, которую сложно разрушить. Спустя долгое время Блу дотянулась до пластикового короба, который служил ей ночным столиком, нашла журнал. Она положила руку на прохладную кожу. Поверхность была похожа на свежую, гладкую кору бука, растущего за домом. Как тогда, когда она касалась бука, она почувствовала одновременно обнадеженной и тревожащейся, успокоенной и приведенной в действие.

Генриетта ничего себе местечко,сказала Нив. И журнал был, похоже, с ней согласен. Местечко для чего, она не знала.

Блу и не думала обратно засыпать, но все-таки он заснула, на еще один час и двадцать минут. И разбудил её не будильник. Разбудила её единственная мысль, которая взбудоражила её разум:

Сегодня день, когда придет Гэнси за своим толкованием.

Втянутая в распорядок дня подготовки к школе, беседа между Морой и Нив казалась более банальной, чем это прежде. Но журнал был все еще — волшебным. Сидя на краешке своей кровати, Блу коснулась одной из цитат.

«Король всё еще спит, у подножья горы, а вокруг него собрались его воины и стада его и богатства. В его правой руке кубок, наполненный возможностью. К его груди прижимается меч, в ожидании тоже, когда же разбудят его. Посчастливится той душе, кто найдет короля и окажется храбр, чтоб пробудить того и призвать ото сна. Король того смелого наградит по заслугам его и дар будет настолько дивен, что не в силах представить его смертный».

Она закрыла страницы. Было такое чувство, будто внутри неё было нечто большее, что ужасно любопытная Блу, вот-вот скинет оковы разумной Блу, которая её всегда удерживала. Долгое время она так и сидела, держа журнал на коленях, а ладони, сложив на его прохладной обложке.

Награда.

Если бы её могли наградить, что она бы попросила? Не должна больше волноваться о деньгах? Знать, кем был ее отец? Путешествовать по миру? Видеть, что видела ее мать?

И снова у неё в голове прозвенел звоночек:

Сегодня день, когда придет Гэнси за своим толкованием.

На кого он будет похож?

Возможно, если бы она оказалась перед спящим королем, она бы попросила бы его оставить Гэнси жизнь.

— Блу, надеюсь, что ты не спишь! — прокричала Орла снизу.

Блу нужно было скоро выходить, если она собиралась приехать на велике на занятия вовремя. В течение нескольких недель, это будет очень жаркая дорога.

Может ей испросить спящего короля машину.

Как бы мне хотелось, прогулять сегодня занятия.

Не то, чтобы у Блу было всё так ужасно в школе, просто у неё было такое чувство, вроде как… она находиться постоянном в режиме ожидания. И не то, чтобы над ней издевались, у неё заняло не так много времени, чтобы выяснить, что она странная, даже больше, чем она сама считала (с самого начала, чем больше она давала понять другим детям, что она не такая как они, тем меньше к ней цеплялись). Но факт был в том, что к тому времени, как она добралась до средней школы, лозунг: «я странная и горжусь этим» стал крутым. И свалившаяся на неё внезапная клёвость, могла помочь Блу обзавестись любым количеством друзей. И она старалась из-за всех сил. Но вся проблема со «странностью» была в том, что все остальные были нормальными.

Поэтому, в итоге, её близкими друзьями осталась её семья, школа осталась тяжкой ношей, и Блу в тайне надеялась, что где-то в мире, жили такие же странные люди как и она. Даже, если таковых и нет в Генриетте.

Возможно,думала она, что Адам был таким же странным.

— БЛУ! — вновь проорала Орла. — ШКОЛА!

Блу быстро прижала к груди журнал и направилась к двери в конце коридора, выкрашенной в красный цвет. По дороге она должна была пройти мимо Телефонной/Швейной/Кошачий Комнат и отчаянное сражение за ванную. Комната за красной дверью принадлежала Персефоне, одной из двух лучших подруг Моры. Дверь была приоткрыта, но Блу, тем не менее, тихонько постучалась. Персефона была плохой, но жизнедеятельной засоней; её полуночные выкрики и ночное шарканье ног, гарантировали, что ей никогда не придется делить с кем-нибудь комнату. И это так же означало, что она могла спать когда ей заблагорассудиться и Блу не хотелось её будить.

Персефона тоненьким голоском с придыханием, сказала:

— Доступно. То есть открыто.

Толкнув дверь, Блу обнаружила Персефону, сидящей за карточным столом, около окна. Сразу же и чаще всего люди припоминали персефонины волосы: длинная, волнистая светлая грива, которая струилась по спине, доставая до её бедер. Если им довелось увидеть её волосы, они порой и припоминали её платья — тщательно продуманные, созданные из лёгкого тонкого материала или чудаковатые комбинезоны. И если они прошли мимо всего этого, их бы не на шутку растревожили её глаза, истинно зеркальная чернота, со зрачками скрытыми во тьме.

В настоящее время Персефона держала карандаш в странном, на манер ребенка, захвате. Когда она увидела Блу, она нахмурилась, отчего все черты её лица заострились.

— Доброе утро, — сказала Блу.

— Доброе утро, — эхом откликнулась Персефона. — Еще слишком рано. Мои слова не работают, так что я просто использую многие из тех, что работают для тебя, насколько это возможно.

Она покрутила рукой в неясном жесте. Блу восприняла это, как сигнал, найти себе место, чтобы присесть. Большая часть кровати была покрыта странными, расшитыми леггинсами и клетчатыми колготами которые буквально правят в этом месте, но она сумела приткнуть свою пятую точку с краю. Вся комната пахла, как апельсины, или детские присыпки, или, может быть, как новый учебник

— Плохо спалось? — спросила Блу.

— Плохо, — эхом повторила Персефона. А затем. — О, ну, это не совсем верно. В конце концов, мне придется придумать какое-нибудь собственное слово для описания этого.

— Над чем трудишься?

Частенько, Персефона работала над своей нескончаемой кандидатской, но из-за того, что этот процесс, казалось, требовал раздражающей, окружающих, музыки и частых перекусов, она редко занималась ею во время утренней спешки.

— Всего-то чуть-чуть, — сказала печально Персефона.

Или возможно глубокомысленно. Было трудно различить, да и Блу не стала спрашивать. У Персефоны был любовник или муж, который то ли умер, то ли был где-то за рубежом (что касаемо Персефоны, то тут никогда ничего нельзя было сказать наверняка) и та вроде как скучала по нему, или, по крайней мере, заметила, что его нет, что было ощутимо для Персефоны. И опять же, Блу не хотела спрашивать. От Моры, Блу унаследовала нелюбовь к наблюдению за плачущими людьми, поэтому она никогда не любила участвовать в беседе, которая может привести к слезам.

Персефона положила свои рецепты, таким образом, чтобы Блу видела их. Она только, что написала слово «три» три раза тремя различными почерками и нескольких дюймах, она скопировала рецепт приготовления крема бананового пирога.

— Важные вещи лучше записать три раза? — предположила Блу.

Это было любимым выражением её матери.

Персефона подчеркнула столовой ложкой в рецепте слово «ваниль». Голос ее был далеким и неопределенным.

— Или семь. Столько ванили. Спрашивается, не опечатка ли это.

— Спрашивается, — повторила Блу.

— Блу! — гаркнула Мора. — Ты еще здесь?!

Блу не ответила, потому как Персефона не любила пронзительные крики и звуки, которые похоже у ней сливались в нечто целое. Вместо этого девушка сказала:

— Я тут кое-что нашла. Если я покажу тебе это, ты же никому не расскажешь?

Но это был глупый вопрос. Персефона едва ли кому-нибудь рассказала что-нибудь, даже если это не секрет.

Когда Блу протянула журнал, Персефона поинтересовалась:

— Мне следует его открыть?

Блу взмахнула рукой, дескать, да и давай по быстрее. Она заерзала на кровати, пока Персефона листала страницы, при этом с не выражающим ничего лицом.