Страница 54 из 56
— Запросто, — кивнул Могамигава.
— Э-э? Это я, — послышался в ответ жизнерадостный голос Ёхати.
В динамике телекоммуникатора фоном звучала живая пятитактная музыка.
— Похоже, ты уже на месте. Весело у вас там. Это что, танцы?
— Концертный зал прямо на улице. Сейчас балет показывают. Это что-то! Никогда такого не видел.
— Разгильдяй! — Могамигава вырвал у меня телеком и заорал: — Ты спросил у них, как предохраняться от беременности и как можно избавиться от плода?
— Спросил.
— Тогда давай возвращайся скорее!
— А нельзя мне ещё немножко посмотреть? Тут так круто!
— Нельзя! — рявкнул Могамигава. — Ты хочешь, чтобы мы, известные учёные, дожидались здесь сложа руки?! Это будет сильнейший удар по науке за всю её историю. Вряд ли ты возьмёшь на себя такую ответственность.
— Вас плохо слышно… Ладно, скоро буду, — обещал Ёхати и отключился.
Опять наступила ночь, потом стало светать, и появился Ёхати. Он обманул мои ожидания. Я думал, он вернётся выжатый как лимон, а получилось наоборот — он возник из реки, излучая бурную радость, и, мягко ступая, подошёл к нам. С его обнажённого тела стекали струйки воды. Даже глаза его смотрели по-другому.
— Видно, хорошо тебя принимали! — усмехнулся я. Ёхати с серьёзным видом тряхнул головой. Было понятно, что он ещё не отошёл от эйфории.
— Да так, ничего особенного. Но ведь не выгнали. Мы всё ломаем голову, как к ним попасть, а никаких барьеров там нет. Потом, дело было ночью. Иду я себе спокойно, ко мне подходят люди — мужчины и женщины. Много и все голые. О чём-то меня спрашивают. Только я рот открыл, а уже вижу, им всё понятно, что хочу сказать. Никаких проблем. Они стали составлять слова, что у меня в башке крутились, и по-нашему заговорили. Мне показалось, они сразу поняли, чего мне надо. Ну и хохоту было!
— И что? Рассказали, что нам нужно? Ёхати посмотрел на Могамигаву и кивнул:
— Не знаю, рассказали или нет, но один мужик вот что сказал: «Ага! Коли так, значит, тебе надо здесь полюбиться с нашими женщинами, потом вернуться и заняться той, которая беременная».
Могамигава в замешательстве обернулся ко мне:
— Что это значит?
— И что было потом? — Я придвинулся к Ёхати, слушая его с нарастающим интересом, — Пошло дело?
— Ещё как! — кивнул Ёхати с тем же серьёзным выражением, — Мужикам сразу стало неинтересно, и они разошлись. А бабы остались. Классные! Одна лучше другой! И все голые. Я уж больше терпеть не мог — так захотелось! Аж слюни потекли! Такой появился стояк! Тогда одна отвела меня в соседний парк, на травку. Ну мы с ней, понятное дело… Потом ещё одна и ещё… Сколько всего было? Думаю, двенадцать или тринадцать. Но о деле я не забывал! Всё время думал: «Надо всё запомнить, что мне скажут. Только бы не напутать». Я нескольким, четырём-пяти, одни и те же вопросы задавал. И вот что одна мне сказала. У них бывает, пенисные воробьи насилуют спящих женщин. То есть воробей подлетает и прямо головой туда… ну, вы понимаете. Вот такая птичка, э-э-э…
— И часто такое бывает?
— Говорят, часто. Поэтому больше чем у половины мамардасиек от этих воробьёв какой-то микроб…
— Инфекция?
— Точно. И мужики тоже заражаются. Ещё про вдовье чрево говорили… Этот микроб э-э… жрёт эти… ну как их там?
— Споры, наверное?
— Вот-вот! Жрёт споры, поэтому бабы не беременеют. Но даже если кто и залетит, избавиться очень просто. Стоит только с мужиком переспать.
— Необходимо больше узнать об этой инфекции, — заявил Могамигава, обращаясь к Ёхати, — Мне надо тебя обследовать. Ёхати потрепал обвисший от перенапряжения член.
— Валяйте. Обследуйте.
— Нет-нет. Так не пойдёт. Надо, чтобы ты помастурбировал. Мне нужно взять пробу.
— Что-то мне сейчас не хочется, — проворчал Ёхати, но тем не менее как-то умудрился выдавить на протянутое ему стёклышко несколько капель семени. Могамигава тут же припал к электронному микроскопу.
— Ну и что же было дальше? — поинтересовался я, подсаживаясь к Ёхати, — Рассказывай.
— Примерно в полдень все — старики и дети, не показывавшиеся до сих пор, парни и девушки — куда-то заторопились, люди шли со всех сторон. Я спросил у девчонки, с которой в это время занимался, что происходит. «Балет», — ответила она. Я пошёл вместе со всеми и оказался на открытой площадке. — Глаза у Ёхати вдруг заблестели, — Такого замечательного балета я никогда не видел. На сцене ничего — ни декораций, ни освещения. Только десятки танцующих мужчин и женщин. И все голые. Вроде танцуют, кружатся, а по ходу дела сношаются. Прижмутся друг к другу, и балерун вставляет балерине. По-настоящему! Вроде получается поддержка — схватили друг друга за руки, она — глаза к небу, он её крутит… Ух! Да разве расскажешь, какой это кайф! — Ёхати забарабанил ладонями по коленям, — Потом мужики выстраиваются в круг, а балерины становятся вокруг них. И опять начинаются танцы — сначала с одной, потом — с её соседкой…
— Ага! Партнёршами меняются.
— Мужик подходит сзади и высоко поднимает балерину. Она в воздухе широко расставляет руки и ноги, вся выгибается. И он снова ей засаживает. Потом берётся за другую, поднимает и ей тоже… передаёт следующему. И так по всему кругу. Я даже стал понимать музыку, которая раньше до меня не доходила. Она на меня так подействовала! Так! И я подумал: почему на Земле нельзя это устроить? Почему там никто не подумает о таком балете, почему не организует? Вот счастье-то! Никто не смотрел на меня как на грязного папика, не называл похабником, извращенцем. К тому же у них такое классное искусство. Вот я подумал: это и есть та самая любовь, дальше уж некуда… Лучше искусства и быть не может. Я даже заплакал — так меня разобрало, — На глазах у Ёхати показались слёзы, — На Земле это называется «трахаться» и считается чем-то постыдным, что нужно прятать от чужих глаз. Это неприличное, грязное, а то и преступное дело. Человека хватает полиция, люди смотрят на него как на прокажённого, если он просто нарисует или напишет что-нибудь про это. А уж на виду у людей… Тут и говорить не о чем. А здесь этим занимаются открыто, на улице, средь бела дня. Для человека это самое красивое и естественное занятие, поэтому получается настоящее искусство. Вот от чего я заплакал. Ведь если подумать, должно быть такое искусство. Это же само собой… Если его нет, что это за общество? Без искусства? Знаете, что я думал, смотря балет? Кто не понимает этой красоты — уже не человек. Если какой-нибудь землянин, глядя на этот балет, обзовёт его бесстыжим или неприличным, значит, он ни черта не смыслит ни в любви, ни в искусстве. Но на Земле почти все такие. От этого я заплакал ещё сильнее. У меня всё смешалось — горечь от того, что ко мне до сих пор относились как к неполноценному, жалость к людям на Земле, радость и волнение от того, что я увидел балет. Я прямо-таки завыл от этого всего, — По щекам Ёхати текли слёзы.
«Раз он с таким пылом об этом рассуждает, значит, его действительно до самого сердца проняло», — подумал я о Ёхати, который обычно не отличался многословием и едва мог два слова связать. Его волнение даже немного передалось мне.
Я не сводил глаз с Ёхати, а он всё говорил и говорил. Его прервал Могамигава, не отрывавшийся от микроскопа:
— Сона! Посмотрите-ка!
Заглянув в окуляр, я увидел в море спермы жгутиковые бациллы, на сперматозоидов явно не похожие.
— Что это такое?
— Разновидность сальмонеллы, — ответил Могамигава. — На Земле эта бактерия вызывает у людей брюшной тиф, а также пищевые отравления и гастроэнтерит, передающиеся через экскременты млекопитающих и птиц. Но это не всё. Есть вид сальмонеллы, который людям вреда не причиняет, зато вызывает выкидыши у лошадей. Это называется сальмонеллезный аборт кобыл. Здешний вид паразитирует на пенисных воробьях и заразен для людей, вызывая сальмонеллезные аборты.
— Получается, что мамардасийцы регулируют численность населения с помощью сальмонеллы и пенисных воробьёв. А я-то думал, почему при такой сексуальной активности нет чрезмерной рождаемости и избытка населения, — проговорил я, наблюдая за движением бактерий под микроскопом. — Ёхати уже давно мечтал переспать с доктором Симадзаки. Теперь он просто обязан это сделать, чтобы её инфицировать. Как тут не позавидовать!